Поиск по сайту
Наша кнопка
Счетчик посещений
62026699
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
27230
216096
720524
58064874
3025805
1054716
Сегодня: Апр 26, 2024
Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина
Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ
СИДОРИНА Н. Радуйся закланию своему… Хроника жизни Сергея Есенина (трагедия в трех действиях)
20.05.2011 10:17
|
|
/ 3
Наталья СИДОРИНА
Радуйся закланию своему…
Хроника жизни Сергея Есенина
(трагедия в трех действиях)
Действующие лица
Сергей Есенин (он же Замарашкин в «Стране негодяев»)
Сестры
Катя
Шура
Поэты, вышедшие из недр крестьянства
Николай Клюев
Пимен Карпов
Алексей Ганин
Поэты-имажинисты
Анатолий Мариенгоф
Вадим Шершеневич
Рюрик Ивнев
Вольф Эрлих
Жены Есенина
Зинаида Райх
Изадора Дункан
Софья Толстая
Друзья имажинистов
Галина Бениславская
Яков Блюмкин, секретарь Троцкого
Илья Шнейдер, импресарио Изадоры Дункан
Давний приятель
Эмигрант
Мани-Лейба
Чекистов из «Страны негодяев»
Всеволод Мейерхольд, режиссер, муж Зинаиды Райх
Василий Сварог, художник
Георгий (Жорж) Устинов, партийный публицист, сосед по гостинице
Медсестра в больнице, разносчики газет, милиционеры, сотрудники ЧК-ОГПУ, публика в кафе, Ирма Дункан, ученицы Изадоры Дункан, гости
Первое действие
Картина 1
В кафе поэтов на Тверской.
Картина 1
В кафе поэтов на Тверской.
Маленькие изящные столики, под стеклянными покрытиями стихи и рисунки художников. На стенах надписи, рисунки.
Будем помнить солнце Стеньку,
Мы от Стеньки, Стеньки кость.
И пока горяч кистень, куй,
Чтоб звенела молодость!!!
Василий Каменский
Рисунок красной лодки, под ним строки. Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего…
Сергей Есенин
Кто-то повесил пустую птичью клетку, черные штаны и рваный рыжий сапог. На эстраде вышка в виде усеченной пирамиды с небольшой площадкой наверху. На площадку ведут ступени. Занавес чрезвычайно яркий из зеленых и алых полос. На эстраде выступают поэты, докладчики, иногда играет оркестр. Звучат романсы, фокстроты. В зале поэты, чекисты с наганами, проститутки. Атмосфера душная (военная).Начало действия. полумрак, полупустое кафе. За одним из столиков компания имажинистов, за другим — «мужиковствующие» и сестры Есенина (на противоположном конце сцены). Входит Давний приятель.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Не то Новый год справили, не то по Есенину поминки. (Пауза.)
М а р и е н г о ф. Догнал славу. На следующий день после смерти догнал славу.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Какая книга может получиться! О нем! Напишем воспоминания.
Р ю р и к И в н е в. Он возбуждал во мне всегда самые разнообразные чувства.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Да и в газетах пишут по-разному. Я вырезки делаю. (Достает из портфеля газеты.) Вот, пожалуйста. 31 декабря 1925 года. (Читает.) «Жизнь Есенина материала для трагедии не давала. Ему везло. Любимый, рано признанный, он легко, как свое тело, нес тяжелеющую с каждым днем славу. Но трагедия нужна была Есенину как стимул для творчества. Он ее сочинил. Биографию Есенина писать нет надобности. Он сам ее написал — стихами, и написал так убедительно, что поверил в нее… У Пушкина был Дантес. У Есенина Дантеса не было. Он сам нанес себе удар. Кого винить? На кого сердиться? На тебя, Сережа? На любимых не сердятся». Эмиль Герман. Или двумя днями раньше в «Красной газете»:
«Есенин был захвачен в прочную мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый дегенеративным извергам, он был объявлен вождем школы, родившейся на пороге лупанария и кабака, и на его спасительном плоту всплыли литературные шантажисты, которые не брезговали ничем… Дегенеративные от рождения, нося в себе духовный сифилис, тление городских притонов, они оказались более выносливыми и благополучно существуют до сих пор, а Есенина сегодня уже нет… Я знаю, что перед этой раскрытой могилой будет сказано много сладких слов и будут писаться “дружеские” воспоминания. Я их писать не буду. Мы разошлись с Сергеем в 18-м году — слишком разно легли наши дороги. Но я любил этого казненного дегенератами мальчика искренно и болезненно… И мой нравственный долг предписывает мне сказать раз в жизни обнаженную правду и назвать палачей и убийц — палачами и убийцами, черная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта». Борис Лавренев. Звучит вроде бы как намек?
Р ю р и к И в н е в. Не может быть. Дай взгляну. Ну, вот ты пропустил. «Может быть, в последнюю минуту прояснения ему вспомнилось “рязанское небо”, и осознанная невозможность вернуться к нему заставила измученного оборвать “непутевую жизнь”».
Д а в н и й п р и я т е л ь. Так ведь это редактор мог вставить.
М а р и е н г о ф. За этот бред ответит автор. Имажинисты потребовали третейского суда.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Я думаю, он кончится ничем. Но какая речь Троцкого!
Во МХАТе читал Качалов.
«Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И так трагически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, — может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки. Си ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста — не хлопнув дверью, а тихо прикрыв ее рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом…»
Р ю р и к И в н е в. Как сказала одна моя знакомая, чтоб такую речь заслужить, надо умереть.
П и м е н К а р п о в. Вот это точно.
Д а в н и й п р и я т е л ь (читает дальше).
«Его лирическая пружина могла бы развернуться до конца только
в условиях гармонического, счастливого, с песней живущего общества, где не борьба царит, а дружба, любовь, нежное участие. Такое время придет…»
П и м е н К а р п о в. Стоим на пороге.
Д а в н и й п р и я т е л ь (читает).
«Поэт погиб потому, что был несроден революции (пауза). Но во имя будущего она навсегда усыновит его. К смерти Есенин тянулся почти с первых годов творчества, сознавая внутреннюю свою незащищенность. В одной из последних песен Есенин прощается с цветами.
Ну что ж, любимые, — ну что ж!
Я видел вас и видел землю,
И эту гробовую дрожь,
Как ласку новую, приемлю».
М а р и е н г о ф. А цитаты, наверно, Яша Блюмкин подбирал. Он ведь всего Есенина наизусть знает.
Д а в н и й п р и я т е л ь. И далее.
«И в нашем сознании скорбь острая и совсем еще свежая умеряется мыслью, что этот прекрасный и неподдельный поэт по-своему отразил эпоху и обогатил ее песнями, по-новому сказав и о любви, и о синем небе, упавшем в реку, о месяце, который ягненком пасется в небесах, и о цветке неповторимом — о себе самом».
П и м е н К а р п о в. Неужели мы те самые цветы, которые сами себя срезают и ставят в вазочки?
Д а в н и й п р и я т е л ь. Читаю дальше.
«Пусть же в чествовании поэта не будет ничего упадочного и расслабляющего. Пружина, заложенная в нашу эпоху, неизмеримо могущественнее личной пружины, заложенной в каждого из нас. Спираль истории развернется до конца. Не противиться ей должно…»
Р ю р и к И в н е в. Противился, противился.
Д а в н и й п р и я т е л ь (продолжает). «...а помогать сознательными усилиями мысли и воли. Будем готовить будущее…
Умер поэт. Да здравствует поэзия!»
П и м е н К а р п о в. Позволительно спросить, какая?
К л ю е в. Да не встревай ты, Пимен. Итак, все уже ясно.
По мне Пролеткульт не заплачет.
И Смольный не сварит кутью.
Д а в н и й п р и я т е л ь. А почему бы вам, Николай Алексеевич, как давнему другу и, можно сказать, учителю не написать свои вос- поминания о поэте для сборника? И с самого начала. Как познакомились…
К л ю е в. Вот ношу сапоги. Сереженька подарил.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Сапоги отличные. А как насчет воспоминаний, Николай Алексеевич? Первая мировая война. Царское Село. Концерты для раненых. Говорят, царица ему даже золотые часы по- дарила. Там какое-то общество было. «Возрождение художественной Руси», что ли?
К л ю е в. Какое такое общество? Какие-такие часы? (Достает свои.) Остановилось время, миленькие, и пошло вспять, как его не стало. (П. Карпову.) А с Настенькой-царевной гулял по саду. Что было, то было. Написатъ-то о нем я уже все написал. (Выходит на сцену.)
Ждали хама, глупца непотребного.
В спинжаке, с кулаками в арбуз, —
Даль повыслала отрока вербного
С голоском слаще девичьих бус.
Он поведал про сумерки карие,
Про стога, про отжиточный сноп;
Зашипели газеты. «Татария.
И Есенин — поэт-юдофоб».
О бездушное книжное мелево,
Ворон ты, я же тундровый гусь.
Осеняет Словесное дерево
Избяную, дремучую Русь.
Певчим цветом алмазно заиндевел
Надо мной древословный навес,
И страна моя, Белая Индия,
Преисполнена тайн и чудес.
Жизнь-Праматерь заутрени росные
Служит птицам и правды сынам;
Книги-трупы, сердца папиросные —
Ненавистный творцу фимиам.
1916 год
А воспоминания пусть сестры пишут. С них и начните.
Се с т р а Ш у р а. Наше Константиново было тихое, чистое, утопающее в зелени село.
С е с т р а К а т я. Барский сад с двухэтажным домом занимал у нас часть села и подгорье до самой реки.
С е с т р а Ш у р а. Основным украшением была церковь, стоящая в центре. За церковью на высокой горе старое кладбище, каменная часовня. Зимой в сильную метель… раздавались редкие удары большого колокола (колокольный звон)… И невольно думалось о путниках, застигнутых этой непогодой в поле или в лугах и сбившихся с дороги. Это им, оказавшимся в беде, посылал свою помощь этот мощный колокол… В воскресные и праздничные дни этим колоколом сзывали народ к обедне и всенощной.
О пожаре в нашем селе извещал колокол средний… Медленным грустным перебором всех колоколов провожали человека в последний путь.
Дедушка наш, Никита Осипович Есенин, был человеком набожным и в молодости готовился уйти в монастырь, за что и получил прозвище Монах. Это прозвище перешло на все его потомство, да так
и осталось за нашей семьей. До самой смерти Сергея нас почти не называли по фамилии, мы все были Монашкины.
С е с т р а К а т я. Вся округа знала Федора Андреевича Титова (нашего дедушку по матери).
Умен в беседе, весел в пиру и сердит в гневе, дедушка умел нравиться людям.
В начале весны дедушка уезжал в Питер и плавал на баржах до глубокой осени… В благодарность Богу за удачное плавание дедушка поставил перед своим домом часовню. У иконы Николая Чудотворца
под праздники в часовне всегда горела лампада.
После расчета с Богом у дедушки полагалось веселиться. Бочки браги и вино ставились около дома.
Дед говорил: — Пейте! Ешьте! Веселитесь, православные! Нечего деньгу копить, умрем — все останется. Медная посуда. Ангельский голосок! Золотое пение. Давай споем! (Звучит песня.)
М а р и е н г о ф (с эстрады). 1918 год принес новые песни.
Кровью плюем зазорно
Богу в юродивый взор.
Вот на красном черным —
Массовый террор!
Именно так, при таких обстоятельствах мы познакомились с Сережей. И все, что я о нем пишу, — это «Роман без вранья».
Теплый августовский день. Мой стол в издательстве у окна. По улице ровными каменными рядами идут латышские стрелки. Впереди стяг: «Мы требуем массового террора».
Меня кто-то легонько тронул за плечо. Я поднял голову. Передо мной паренек в белой шелковой рубашке и в светло-синей поддевке. Волосы волнистые с золотым отблеском. Большой завиток как будто небрежно (но очень нарочно) падает на лоб. Прямо молоденький хорошенький парикмахер из провинции. И только голубые глаза (не очень большие и не очень красивые) делают лицо умнее и завитка, и синей поддевки, и вышитого, как русские полотенца, ворота шелковой рубашки… Я пригласил его к себе в гости. Он стал бывать у меня. Приходили Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев и другие. Завелись толки о новой поэтической школе образа. Возник имажинизм.
Ш е р ш е н е в и ч (с эстрады кафе, развалясь на вышке). Аритмичность, аграмматичностъ и бессодержательность — вот три кита поэзии грядущего завтра, которое уже приоткрыло нам свою волосатую грудь. Национальная поэзия — это абсурд, ерунда, признавать национальную поэзию — это то же самое, что признавать поэзию крестьянскую, буржуазную и рабочую. Нет искусства классового и нет искусства национального… Можно прощать национальные черты поэта (Гоголь), но любить его именно за это — чепуха… Любовь к родине — это плохая сентиментальность.
Е с е н и н (с эстрады кафе).
Вся наша жизнь есть не что иное, как заполнение большого, чистого полотна рисунками.
Северный простолюдин не посадит под свое окно кипариса, ибо знает закон, подсказанный ему причинностью вещей и явлений. Он посадит только то дерево, которое присуще его снегам и ветру…
У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому они так и любят тот диссонанс, который впита- ли в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния.
У Анатоля Франса есть чудный рассказ об одном акробате, который выделывал вместо обыкновенной молитвы разные фокусы на трапеции перед Богоматерью. Этого чувства у моих собратьев нет. Сии ничему не молятся, и нравится им только одно пустое акробатничество, в котором они делают очень много головокружительных прыжков, но которые есть не больше, не меньше, как ни на что не на- правленные выверты.
Но жизнь требует только то, что ей нужно…
Ш н е й д е р (как бы не обращая внимания на эти слова). Нет, нет.
Дружил он, кажется, только с одним Мариенгофом. Жили они вместе в одной комнате, рядом с театром Корша, в Богословском переулке. Вместе щеголяли в новеньких блестящих цилиндрах. Впрочем,
эксцентричность эта объясняется весьма прозаически. Очутившись, уже не помню почему, в Петрограде без шляпы, Есенин и Мариенгоф безуспешно обегали магазины. И вдруг обнаружили сиротливо стоящие на пустой полке цилиндры. Один Есенин немедленно водрузил на голову, а Мариенгофу с его аристократическим профилем и «сам Бог велел» носить цилиндр. Это была эпоха Есенина и Мариенгофа.
М а р и е н г о ф. Наш новый сборник мы так и назовем: «Эпоха Есенина и Мариенгофа». (Блюмкину.) Яша, достань бумагу. Ведь ты вольнодумец.
Б л ю м к и н. Разберемся.
М а р и е н г о ф. Яша, ты сам говорил, что ведь Лев Давидович интересуется современной литературой.
Ш е р ш е н е в и ч. Имажинизмом.
Б л ю м к и н. Даже очень интересуется.
М а р и е н г о ф. Ну вот. А Сергея ты знаешь давно…
Б л ю м к и н. Это на что ты намекаешь? Просто моя Тася с его Зинаидой Райх общалась.
М а р и е н г о ф. Ну, Райх — это в прошлом, хоть они и венчаны.
Ш е р ш е н е в и ч. Как сказать. Эти райхитические ножки всюду мелькают. Вон за столиком она сидит с Мейерхольдом.
М а р и е н г о ф. Всеволод Эмильевич, мы вызвали вас на диспут. Вы не забыли?
М е й е р х о л ь д. Непременно. (Направляясь к выходу с Зинаидой Райх.) Ребята, приходите на мою лекцию о биомеханике. Бабахнем!
Б л ю м к и н. А что это такое?
Ш е р ш е н е в и ч. Новое мышление. акробатика, гимнастика и клоунада.
М а р и е н г о ф. Новая система. У Бога, конечно, — чистейший идеализм! А у него, у сатаны, — чистейший материализм! Бабахнем!
Б л ю м к и н. Тогда почему вы с ним дискутируете?
Ш е р ш е н е в и ч. У каждого должна быть своя позиция, Яша.
Б л ю м к и н. Одним словом, не лыком шиты, как сказал бы ваш друг Есенин.
Ш е р ш е н е в и ч. Он от дедушки ушел, он от бабушки ушел…
Б л ю м к и н. А дедушка — это Клюев, надо полагать. (Мариенгофу.) Ты вроде говорил, они переписываются.
М а р и е н г о ф. Клюев никак не может успокоиться. Бедолага. Сидит в своей Олонецкой губернии голодный и ругает наш имажинизм.
Б л ю м к и н. Бездарность. Глина.
Ш е р ш е н е в и ч. Твердая глина.
Б л ю м к и н. Зато колесо не увязнет. Аида! (Исчезают.)
Д а в н и й п р и я т е л ь. Сергей Александрович! Неужели вы после всего этого не порвете с этой имажинистской..? Вы знаете, как они почтили память Блока? «Слово о дохлом поэте».
Е с е н и н. Обязательно порву… Обязательно, ну, честное слово.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Так у них там еще и Блюмкин подвизается.
Е с е н и н. Входит в «Ассоциацию вольнодумцев». Секретарь Троцкого.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Сергей Александрович…
Е с е н и н. Я же сказал, порву.
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Входят Блюмкин и Бениславская.
Б л ю м к и н. Жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни. Я как-то так размышлял, а один и донес на меня Дзержинскому, письмечишко накропал. Думает, я не знаю, а я все знаю и буду мстить всеми силами. Доносчик.
Е с е н и н. Это Мандельштам-то?
Б л ю м к и н. А ты откуда знаешь? Не от Бениславской ли?..
Е с е н и н. Галя — мой секретарь.
Б л ю м к и н. Ну, пока к ней претензий нет.
Б е н и с л а в с к а я. Сергей Александрович, вот подпишите, пожалуйста. Тут вам и гонорар хороший причитается.
Е с е н и н (подписывая). Спасибо, милая Галя. Ну что бы я делал без вас?.. (Тихо.) Галя, но как женщина вы мне не нравитесь. (Отходит.)
Б л ю м к и н. А ты, Галя, не расстраивайся. Кто с нами, тому нечего расстраиваться. Вот ты в Кремле жила, а с Левой Седовым, сыном Троцкого, не познакомилась. Так я тебя познакомлю. Люблю завязывать узлы. Все мы жертвы своего времени.
Е с е н и н (приятелю). Нет, писатель должен совершить подвиг. А все остальное — так, слова.
Б л ю м к и н. Сережа, так у тебя все впереди. И подвиг. А если надо, то мы тебе и поможем с подвигом-то. Но только двигайся в нужную революции сторону. А пока вот почитай. Я ведь тоже стихи пишу. Мариенгоф обещал в «Гостинице для путешествующих в прекрасное» напечатать с твоего согласия. Ну, мне пора на Лубянку. А что, ребята, айда со мной? Посмотреть? Эх, безвольные, слабые люди. В лицо революции надо смотреть широко раскрытыми глазами. Галя, ты одна человек сильный и настоящий. До встречи.
Б е н и с л а в с к а я. Пустобрех.
Блюмкин сталкивается в дверях с Мариенгофом.
Блюмкин лезет целоваться. Исчезает.
М а р и е н г о ф. Романтик.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Вы оба — мясорубки.
М а р и е н г о ф.
Твердь, твердь за вихры зыбим,
Святость хлещем свистящей нагайкой
И хилое тело Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.
На эстраде кафе Илья Шнейдер.
Ш н е й д е р. Школа гармонического развития американской танцовщицы Айседоры Дункан объявляет прием на платные курсы по адресу: Пречистенка, 20. Дети занимаются два раза в день. По утрам гимнастикой, вечером танцевальными движениями. Утренний урок ведет сотрудница Дункан, Ирма. (На сцене Ирма Дункан и дети). Проходятся движения для рук, ног, головы и корпуса. Есть силовые упражнения, упражнения на гибкость и легкость. Но и здесь все упражнения исходят из естественных движений человека. Никакой «красивости» и «изыска». Под конец урока дети становятся в пары и обходят зал с пением «Интернационала». И под пение уходят в свой интернат.
Появляется Дункан в красном легком одеянии.
Обнимает детей.
Д у н к а н (подняв руки вверх). I am red! red! Товарищи: спич. Я бежала от коммерции. Свободный дух в освобожденном теле. Гармоничная танцующая масса. Ваше чудо обновит мир! Любовь, гармония, товарищество, братство! Массовые занятия на арене Крас- ного стадиона. Я еще плохо знаю политику, но думаю, уже сейчас надо давать народу многие радости за то мученичество, которое переживала Россия.
Ш н е й д е р. Да, здесь среди снегов забьют фонтаны радости благодаря всей этой гуманитарной помощи. Но, как уже говорилось, наше счастье пока суровое, счастье на костре. Нам звонят, расспрашивают, инструктируют. Приобщайтесь, приобщайтесь к Великой Школе Танца.
Д у н к а н. Черни хлеб, черни каша, но тысячу детей и большой зал… надо.
Г о л о с и з з а л а. Крепостной балет Луначарского.
Ш н е й д е р. Мы — ваша фаланга энтузиастов, будущие инструкторы. Все, все сделаем, правительство поможет. Нам обещали. Ведь мы закладываем основы нового небывалого быта. И напрасно, товарищи, кто-то все это называет крепостным балетом Луначарского. И мы прекрасно осведомлены, кто так говорит. Приобщайтесь к Великой Школе. Я лично отвечаю за светомузыку.
Дункан спускается в зал под возгласы. «Дункан, Дункан!» За ней Илья Шнейдер. Она сразу замечает Есенина, увлекает его за собой, ложится на диван, а Есенин у ее ног.
Д у н к а н. За-ла-тая га-ла-ва! (Целует в губы.) Ангель! (Целует еще раз.) Черт! (К ним подходит Шершеневич с Ильей Шнейдером.)
Ш е р ш е н е в и ч (обращаясь к Есенину). Сергей, познакомься, Илья Шнейдер, новый импресарио Изадоры. В курсе всех дел и планов. Кстати, он же переводчик.
Е с е н и н. А мы друг друга понимаем. Моя — твоя, моя — твоя… (Жестикулирует руками.)
Д у н к а н. Мичательно. За русски революс! (Поднимает бокал.) Ecoter. Я будет тансоват seulement для русски революс. C’est bon русски революсс! (Все пьют.) Есенин за-ла-тая га-ла-ва. Не черт.
Есенин (читает монолог Хлопуши).
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
Я три дня и три ночи искал ваш умет,
Тучи с севера сыпались каменной грудой.
Слава ему! Пусть он даже не Петр!
Чернь его любит за буйство и удаль.
Я три дня и три ночи блуждал по тропам,
В солнце рыл глазами удачу,
Ветер волосы мои, как солому, трепал
И цепами дождя обмолачивал.
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Оренбургская заря красношерстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.
И холодное корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
Ш н е й д е р. Изадора, вы поедете домой?
Д у н к а н (нехотя, вставая с дивана). Он читаль мне свои стихи. Я ничего не поняль, но я слышу, это музыка…
Ш н е й д е р. Есенин неотступно следовал за ней. Когда мы вышли на Садовую, было уже совсем светло. Я оглянулся. ни одного извозчика. Вдруг вдали задребезжала пролетка, к счастью, свободная. Айседора опустилась на сиденье, будто в экипаж, запряженный цугом.
Есенин сел с нею рядом. А я пристроился на облучке. (Извозчику.) Эй, отец. Ты что, венчаешь нас, что ли? Вокруг церкви, как вокруг аналоя, три раза ездишь.
Слышны голоса.
Е с е н и н. Повенчал. (Смеется.)
Д у н к а н. Marriage! Илья Илич… ча-ай?
Ш н е й д е р. Чай, конечно, можно организовать.
С появлением Есенина на Пречистенке стали бывать поэты-имажинисты. Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев, Кусиков, Ваня Старцев.
Голоса.
Ваня ходит неумыт,
А Сережа чистенький.
Потому — Сережа спит
Часто на Пречистенке.
Утро. Кафе поэтов
На стене объявление о выступлениях Айседоры Дункан: «30 процентов валового сбора голодающим Поволжья».
Есенин один за столиком, что-то пишет.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Сергей, говорят, ты живешь теперь по-царски.
Е с е н и н. Я живу по-бивуачному, без приюта и без пристанища. Ходят за мной разные бездельники. Им, видите ли, приятно выпить со мной. А Дункан — баба хорошая, добрая, всех угощает. Ты не думай, она молодая. И душа у нее русская. Дуня.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Заехал я к тебе на Пречистенку, да не застал.
Е с е н и н. Передохнуть не мешает.
Появляется Изадора Дункан в сопровождении Шнейдера и Ирмы.
Д у н к а н. Darling! А я тебя ищу. Идея. Смотри (рисует в блокноте). Театр, древнегреческий хор. Я — театр. Ты — вместо хора. Я танцуй, дети танцуй, ты читай стихи.
Е с е н и н. Уволь, Дуня.
Ш н е й д е р. Сергей Александрович, а в этом что-то есть. Попробуем в Европе. Я беру на себя светомузыку.
Е с е н и н. Ну, особняк на Пречистенке вы уже оформили.
Ш н е й д е р. И как удачно. Я спустил с недействующей люстры одиноко горевшую лампу. И Айседора затянула ее оранжево-розовой шалью. Зал сразу потеплел. Возле стены поставили маленький электрокамин. Я заслонил его листом синего целлофана. И в волшебном розовом свете засверкал кусок не то синего моря, не то южного неба.
Д у н к а н. Мичательно. Солнце! Теплый свет. Не люблю мертвящий белый.
Ш н е й д е р. Светомузыка.
Д у н к а н. «Ноктюрн» Шопена в синем цвете, а «Военный марш» Шуберта в красном. Джон Локк «Опыт о человеческом разуме». Слепой видит пурпурный цвет как звук трубы.
Ш н е й д е р. Айседора, пора. Труба Луначарского зовет. (Окружающим.) Завтра последнее выступление перед отъездом в Европу и Америку. 30 процентов валового сбора голодающим Поволжья.
Д у н к а н. Darling! Я вернусь. Заеду за тобой.
Исчезает в сопровождении Шнейдера. Ирма танцует на сцене.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Вот это комиссарша. Как говорит Клюев, в Рязани пироги с глазами. Их едят, а они глядят.
Е с е н и н. Да что он знает о Рязани! Сусально пишет.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Ты был в деревне?
Е с е н и н. Да, был. Все рушится. Надо самому быть оттуда, чтобы понять. Конец всему.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Прочти, что пишешь.
Е с е н и н.
Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как ветер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.
Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй ты, моя черная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!
Город, город, ты в схватке жестокой
Окрестил нас на падаль и мразь.
Стынет поле в тоске волоокой,
Телеграфными столбами давясь.
Жилист мускул у дьявольской выи,
И легка ей чугунная гать.
Ну, да что же? ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать.
Пусть для сердца тягуче-колка
Эта песня звериных прав…
…Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
.......................
Как и ты — я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Долгое молчание.
Е с е н и н. Шумит, как в мельнице, сам не пойму. Пьян, что ли? Или так просто… Хочешь, провожу? Только скорее. А то, чего доброго, Айседора вернется. Ты, брат, ее не знаешь, липнет, как патока… А знаешь, она баба добрая… Дунька… Чудная только какая-то. Не пойму ее.
Пауза.
Скоро в Америку уезжаю. Баста. Или не слыхал?
Д а в н и й п р и я т е л ь. Навсегда?
Е с е н и н. Разве я могу… От Клюева было письмо.
К л ю е в.
«Облил я слезами твое письмо и гостинцы, припадал к ним лицом своим, вдыхал их запах, стараясь угадать тебя, теперешнего.
Кожа гремучей змеи на тебе, но она, я верую, до весны, до апреля урочного…
Человек, которого я послал к тебе с весточкой… повелел мне не плакать о тебе, а лишь молиться. К удивлению моему, как о много возлюбившем.
Семь покрывал выткала Матерь-жизнь для тебя, чтобы ты был не показным, а заветным. Камень драгоценный душа твоя, выкуп за красоту и правду родимого народа, змеиный калым за невесту-песню.
Страшная клятва на тебе, смертный зарок! Ты обреченный на заклание за Россию, за Ерусалим, сошедший с неба. Молюсь лику твоему невещественному.
Много слез пролито мною за эти годы. Много ран на мне святых и грехом смердящих, много потерь невозвратных, но тебя потерять — отдать Мариенгофу как сноп васильковый, как душу сусека, жаворонковой межи, правды нашей, милый, страшно, а уж про боль да про скорбь говорить нечего…
Коленька мне говорит, что ты теперь ночной нетопырь с глазами, выполосканными во всех щелоках, что на тебе бобровая шуба, что ты ешь за обедом мясо, пьешь настоящий чай и публично водку, что шатия вокруг тебя — моллюски, прилипшие к килю корабля (в тропических морях они облепляют днище корабля в таком множестве, что топят самый корабль)…
Какая ужасная повесть! А где же рязанские васильки, девушка в синей поддевке с выстроганным ветром батожком? Где образ Одигитрии-Путеводительницы, который реял над золотой твоей головкой, который так ясно зрим был в то время?
Но мир, мир тебе, брат мой прекрасный! Мир духу, крови и костям твои!
Ты, действительно, победил пиджачных бесов, а не убежал от них, как я, — трепещущий за чистоту риз своих…
…порывая с нами, Советская власть порывает с самым нежным, с самым глубоким в народе. Нам с тобой нужно принять это как знамение — ибо лев и голубь не простят власти греха ее. Лев и голубь — знаки наши — мы с тобой в львиноголубинности. Не согрешай же, милый, в песне проклятиями, их никто не слышит.
Я целые месяцы сижу на хлебе напополам с соломой, запивая его кипятком, бессчетные ночи плачу один-одинешенек и прошу Бога только о непостыдной и мирной смерти.
Каждому свой путь. И гибель!..
Покрываю поцелуями твою «Трерядницу» и «Пугачева»…
Брат мой, пишу тебе самые чистые слова, на какие способно сердце мое…
Радуйся, возлюбленный, красоте своей, радуйся, обретший жемчужину родного слова, радуйся закланию своему за мать-ковригу.
Будь спокоен и счастлив.
Твой брат и сопесенник»
Есенин один за столиком, что-то пишет.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Сергей, говорят, ты живешь теперь по-царски.
Е с е н и н. Я живу по-бивуачному, без приюта и без пристанища. Ходят за мной разные бездельники. Им, видите ли, приятно выпить со мной. А Дункан — баба хорошая, добрая, всех угощает. Ты не думай, она молодая. И душа у нее русская. Дуня.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Заехал я к тебе на Пречистенку, да не застал.
Е с е н и н. Передохнуть не мешает.
Появляется Изадора Дункан в сопровождении Шнейдера и Ирмы.
Д у н к а н. Darling! А я тебя ищу. Идея. Смотри (рисует в блокноте). Театр, древнегреческий хор. Я — театр. Ты — вместо хора. Я танцуй, дети танцуй, ты читай стихи.
Е с е н и н. Уволь, Дуня.
Ш н е й д е р. Сергей Александрович, а в этом что-то есть. Попробуем в Европе. Я беру на себя светомузыку.
Е с е н и н. Ну, особняк на Пречистенке вы уже оформили.
Ш н е й д е р. И как удачно. Я спустил с недействующей люстры одиноко горевшую лампу. И Айседора затянула ее оранжево-розовой шалью. Зал сразу потеплел. Возле стены поставили маленький электрокамин. Я заслонил его листом синего целлофана. И в волшебном розовом свете засверкал кусок не то синего моря, не то южного неба.
Д у н к а н. Мичательно. Солнце! Теплый свет. Не люблю мертвящий белый.
Ш н е й д е р. Светомузыка.
Д у н к а н. «Ноктюрн» Шопена в синем цвете, а «Военный марш» Шуберта в красном. Джон Локк «Опыт о человеческом разуме». Слепой видит пурпурный цвет как звук трубы.
Ш н е й д е р. Айседора, пора. Труба Луначарского зовет. (Окружающим.) Завтра последнее выступление перед отъездом в Европу и Америку. 30 процентов валового сбора голодающим Поволжья.
Д у н к а н. Darling! Я вернусь. Заеду за тобой.
Исчезает в сопровождении Шнейдера. Ирма танцует на сцене.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Вот это комиссарша. Как говорит Клюев, в Рязани пироги с глазами. Их едят, а они глядят.
Е с е н и н. Да что он знает о Рязани! Сусально пишет.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Ты был в деревне?
Е с е н и н. Да, был. Все рушится. Надо самому быть оттуда, чтобы понять. Конец всему.
Д а в н и й п р и я т е л ь. Прочти, что пишешь.
Е с е н и н.
Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как ветер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.
Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй ты, моя черная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!
Город, город, ты в схватке жестокой
Окрестил нас на падаль и мразь.
Стынет поле в тоске волоокой,
Телеграфными столбами давясь.
Жилист мускул у дьявольской выи,
И легка ей чугунная гать.
Ну, да что же? ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать.
Пусть для сердца тягуче-колка
Эта песня звериных прав…
…Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
.......................
Как и ты — я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Долгое молчание.
Е с е н и н. Шумит, как в мельнице, сам не пойму. Пьян, что ли? Или так просто… Хочешь, провожу? Только скорее. А то, чего доброго, Айседора вернется. Ты, брат, ее не знаешь, липнет, как патока… А знаешь, она баба добрая… Дунька… Чудная только какая-то. Не пойму ее.
Пауза.
Скоро в Америку уезжаю. Баста. Или не слыхал?
Д а в н и й п р и я т е л ь. Навсегда?
Е с е н и н. Разве я могу… От Клюева было письмо.
К л ю е в.
«Облил я слезами твое письмо и гостинцы, припадал к ним лицом своим, вдыхал их запах, стараясь угадать тебя, теперешнего.
Кожа гремучей змеи на тебе, но она, я верую, до весны, до апреля урочного…
Человек, которого я послал к тебе с весточкой… повелел мне не плакать о тебе, а лишь молиться. К удивлению моему, как о много возлюбившем.
Семь покрывал выткала Матерь-жизнь для тебя, чтобы ты был не показным, а заветным. Камень драгоценный душа твоя, выкуп за красоту и правду родимого народа, змеиный калым за невесту-песню.
Страшная клятва на тебе, смертный зарок! Ты обреченный на заклание за Россию, за Ерусалим, сошедший с неба. Молюсь лику твоему невещественному.
Много слез пролито мною за эти годы. Много ран на мне святых и грехом смердящих, много потерь невозвратных, но тебя потерять — отдать Мариенгофу как сноп васильковый, как душу сусека, жаворонковой межи, правды нашей, милый, страшно, а уж про боль да про скорбь говорить нечего…
Коленька мне говорит, что ты теперь ночной нетопырь с глазами, выполосканными во всех щелоках, что на тебе бобровая шуба, что ты ешь за обедом мясо, пьешь настоящий чай и публично водку, что шатия вокруг тебя — моллюски, прилипшие к килю корабля (в тропических морях они облепляют днище корабля в таком множестве, что топят самый корабль)…
Какая ужасная повесть! А где же рязанские васильки, девушка в синей поддевке с выстроганным ветром батожком? Где образ Одигитрии-Путеводительницы, который реял над золотой твоей головкой, который так ясно зрим был в то время?
Но мир, мир тебе, брат мой прекрасный! Мир духу, крови и костям твои!
Ты, действительно, победил пиджачных бесов, а не убежал от них, как я, — трепещущий за чистоту риз своих…
…порывая с нами, Советская власть порывает с самым нежным, с самым глубоким в народе. Нам с тобой нужно принять это как знамение — ибо лев и голубь не простят власти греха ее. Лев и голубь — знаки наши — мы с тобой в львиноголубинности. Не согрешай же, милый, в песне проклятиями, их никто не слышит.
Я целые месяцы сижу на хлебе напополам с соломой, запивая его кипятком, бессчетные ночи плачу один-одинешенек и прошу Бога только о непостыдной и мирной смерти.
Каждому свой путь. И гибель!..
Покрываю поцелуями твою «Трерядницу» и «Пугачева»…
Брат мой, пишу тебе самые чистые слова, на какие способно сердце мое…
Радуйся, возлюбленный, красоте своей, радуйся, обретший жемчужину родного слова, радуйся закланию своему за мать-ковригу.
Будь спокоен и счастлив.
Твой брат и сопесенник»
Второе действие
Встреча с Америкой
Встреча с Америкой
Картина 1
В отеле
В отеле
По авансцене проносятся разносчики газет.
— Свадебное путешествие душ задержано в доках США!
— Полет души балерины в Россию стоит ей гражданства и права на землю!
Дункан и Есенин в номере отеля.
Е с е н и н. Так что там пишут?
Д у н к а н. Немного обо мне. (Читает дальше.) Ты поэт. О твоих ботинках. У тебя хорошее сложение для легкой атлетик. Ты мог быть хороший спортсмен в Америке.
Е с е н и н. Железобетон стесняет мозг, сужает зрение… Европа курит и бросает. Америка собирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное.
Д у н к а н. Золотая голова.
Е с е н и н. Отвяжись, Дуня!
Д у н к а н. Русска любовь. Mais dis-moi souka, dis moi ster-r-rwa. (Подставляет губы для поцелуя.)
Е с е н и н. Любишь, когда ругаю тебя по-русски, Дуня. В тихий мирный пансион в Германии от тебя с Кусиковым скрылись на пару дней. Играли в шашки. Так ведь нашла, кричала «бордель» и била
посуду. А потом какой счет прислали? Куда мне до тебя, Дуня! Я вот у Мариенгофа дома железную тарелку на пол бросал (посуды у них мало), а потом потихоньку поднимал и на стол ставил и опять бросал. Много было шуму. Думали, я всю посуду перебил.
Д у н к а н. Мичательно. Mad.
Е с е н и н. Что значит mad? Сумасшедший? Псих? Что ты наделала, Дуня!.. Так вот, я брошу тебя.
Д у н к а н. Семейная ссора? Публика теряет интерес. Нужен имидж. Enfant terrible. Безумное дитя. Это так популярно. У публики есть интерес. Скандаль надо объяснить хорошо.
Е с е н и н. Господи! Скорее бы домой.
(Пауза.)
Вот Пушкин за границу не ездил.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
Большевики запретили употреблять слово «Бог» в печати, ты знаешь.
Д у н к а н. Но большевики правы. Нет Бога. Старо! Глупо!
Е с е н и н. Эх, Изадора! Ведь все от Бога. Поэзия и даже твои танцы.
Д у н к а н. Нет, нет, мои боги Красота и Любовь. Других нет. Откуда ты знаешь, что есть Бог? Весь ад на земле. И весь рай. (Указывая на постель.) Вот Бог!
Тихий стук в дверь. Входит Эмигрант.
Е с е н и н. А, это ты. А я думал, опять этот шпик за взяткой.
Дункан достает бутылку.
Д у н к а н. Америка — страна бандитов. Но в ней сухой закон.
Э м и г р а н т (Есенину). А ты что, взятки даешь?
Е с е н и н. Все дают, и я даю.
Э м и г р а н т. Но ты же языка не знаешь.
Е с е н и н. Да какой там язык. Money, и все тут.
Э м и г р а н т. Здесь тебе надо книжку издать. Бумага дешевая. И переводчики найдутся.
Е с е н и н. Никому здесь это не нужно. Самое высшее — музик-холл. В Европе все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. А в чикагские сто тысяч улиц можно только свиней загонять. На то там и лучшая бойня в мире… Но пусть переведут.
Места нет здесь мечтам и химерам.
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца
Проходимец и джентльмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково — business men.
На цилиндры, шапо и кепи —
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.
Если хочешь здесь душу выржатъ,
То сочтут. или глуп, или пьян.
Вот она — мировая биржа!
Вот они — подлецы всех стран.
Э м и г р а н т. Ну, ты хватил. (Берет гитару и подпевает Есенину.) Есенин (поет).
Это дело было
Летнею порою.
В саду канарейка
Громко распевала.
Голосок унывный
В лесу раздается.
Это, верно, Саша
С милым расстается.
Выходила Саша
За новы ворота.
Говорила Саша
Потайные речи.
— Куда, милый, едешь,
Куда уезжаешь?
На кого ж ты, милый,
Меня оставляешь?
— На людей, на Бога.
Вас на свете много.
Не стой предо мною,
Не обливай слезою,
А то люди скажут,
Что я жил с тобою.
Дункан подпевает.
Пусть они скажут,
Я их не боюся.
Кого я любила,
С тем я расстаюся.
Е с е н и н. Сестра Катя хорошо эту песню поет.
Д у н к а н. Хорошо поет, хорошо, русска душа.
Е с е н и н. Я Катьке три письма послал, и никакого ответа.
Д у н к а н. Пайки послали. Помощь. Нужна помощь.
Е с е н и н. Учиться должна, читать. Если узнаю, как приеду, что опять табачный настой пила или еще что, то оторву голову или отдам в прачки. Я так ей и написал. Должна учиться и язык дер- жать за зубами.
Э м и г р а н т. Эй, Сереженька. Поздно вспохватился. Не пустят тебя в Россию обратно. А я и сам не поеду.
Е с е н и н (напевает).
Защити меня, влага нежная.
Май мой синий, июнь голубой!
Одолели нас люди заезжие,
А своих не пускают домой.
Знаю, если не в далях чугунных,
Кров чужой и сума на плечах,
Только жаль тех дурашливых юных,
Что сгубили себя сгоряча.
Жаль, что кто-то нас смог рассеять
И ничья не понятна вина.
Ты Расея, моя Расея,
Азиатская сторона.
Д у н к а н. Нам пора в Бронкс к Мани-Лейба. Он поэт. Тебя переведет. Жил в России. Одесса. Кажется, Одесса.
Э м и г р а н т. И я с вами.
Е с е н и н. Никому тут мои стихи не нужны. Да и смешон я здесь, смешон, как американец или француз на нашей территории.
Э м и г р а н т. Вы вместе символ связи России и Америки. (Есенину.) А ты все ускользаешь. Хоть стихи напечатай. Бумага дешевая.
Е с е н и н. Тогда пусть переведут «Страну негодяев». (Фокстрот.)
Картина 2
В гостях у Мани-Лейба
В гостях у Мани-Лейба
Американская квартира среднего достатка. Входят Дункан и Есенин, за ними Эмигрант.
М а н и - Л е й б а. Дорогая Изадора! Изадора! Были на концерте. Бесподобно. Если у вас есть хоть какие-то сложности…
Д у н к а н. Много. Если б я приехал в Америка как финансист за крупным займом, мне бы оказали хорош прием. Но я актриса. А мой муж Езенин — поэт.
М а н и - Л е й б а. Мы все собрались его послушать. Специально. Поэта русской революции. Я сам революционер. Сибирь. Мороз. Бежал из ссылки. Чуть-чуть оправился, пробил себе дорогу и сразу за стихи, за Пушкина.
Д у н к а н. За русски революсс!
Г о с т и. За Троцкого и Ленина! (Поднимают бокалы.)
Г о с т ь я (Есенину). Вам нравится Нью-Йорк? Небоскребы?
Е с е н и н. О, они так далеки от неба.
Г о с т ь я. Свобода?
Е с е н и н. Эта старая девушка поставлена здесь для курьеза.
Г о с т ь я. Хотите, мы вам покажем что-нибудь интересное?
Е с е н и н. Хочу. Даже очень хочу, если с вами.
Г о л о с а. Старуха-то, старуха-то ревнует. Подлейте ему еще, подлейте.
М а н и - Л е й б а. Вашего «Товарища» я уже перевел.
Е с е н и н. Ну, это старые стихи.
М а н и - Л е й б а. А что вы нам почитаете, Сережа?
Е с е н и н. Драматическая поэма «Страна негодяев». Представьте себе снежную чащу. Железнодорожная будка Уральской линии. Мороз. Чекистов (он же Лейбман, человек из Веймара, который приехал укрощать дураков и зверей) ходит с одного конца в другой (появляется Чекистов).
Г о с т ь. В Веймаре Троцкий жил, когда был эмигрантом.
Д у н к а н. За русски революс! И пусть читай.
Гости с бокалами вина наблюдают сцену.
Часть первая
На карауле
На карауле
Снежная чаща. Железнодорожная будка Уральской линии.
Чекистов, охраняющий линию, ходит с одного конца в другой.
Ч е к и с т о в
Ну и ночь! Что за ночь!
Черт бы взял эту ночь
С б… холодом
И такой темнотой,
С тем, что нужно без устали
Бельма перить.
Стой!
....................
Кто идет?
Отвечай!..
А не то мой наган размозжит твой череп!
Стой, холера тебе в живот.
З а м а р а ш к и н (Есенин)
Тише… тише…
Легче бранись, Чекистов!
От ругательств твоих
Даже у будки краснеют стены.
И с чего это, брат мой,
Ты так неистов?
Это ж… я… Замарашкин… Иду на смену…
Ч е к и с т о в
Черт с тобой, это ты, Замарашкин!
Я ведь не собака,
Чтоб слышать носом.
З а м а р а ш к и н
Ох, и зол же ты, брат мой!..
Аж до печенок страшно…
Я уверен, что ты страдаешь
Кровавым поносом…
Ч е к и с т о в
Ну конечно, страдаю!..
От этой проклятой селедки
Может вконец развалиться брюхо.
О!
Если б теперь… рюмку водки…
Я бы даже не выпил…
А так… Понюхал…
Знаешь? Когда эту селедку берешь за хвост,
То думаешь,
Что вся она набита рисом…
Разломаешь,
Глядь.
Черви… Черви…
Жирные белые черви…
Дьявол нас, знать, занес
К этой грязной мордве
И вонючим черемисам!
З а м а р а ш к и н
Что ж делать,
Когда выпал такой нам год?
Скверный год! Отвратительный год!
Это еще ничего…
Там… За Самарой… Я слышал…
Люди едят друг друга…
Такой выпал нам год!
Скверный год!
Отвратительный год!
И к тому же еще чертова вьюга.
Ч е к и с т о в
Мать твою в эт-твою!
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь…
День и ночь…
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор…
Е с е н и н. Не поеду в Россию! Не поеду, пока там правит Троцкий.
Д у н к а н. За русски революс! И я танцуй.
Г о с т и. За русски революс!
Е с е н и н. За русски революс? Не дам ей танцевать. Пошла, пошла отсюда.
Кто-то тащит Есенина. Он вырывается.
Е с е н и н. Распните меня! Распните!
Г о с т ь. Какой скандал для первой полосы!
Р а з н о с ч и к и г а з е т. Изадора теряет американское гражданство! Дункан теряет американское гражданство и право на землю.
Третье действие
По возвращении в Россию
Картина 1
На улице
По возвращении в Россию
Картина 1
На улице
На авансцене появляются Мариенгоф и Шершеневич, в середине разговора к ним присоединяется Блюмкин.
М а р и е н г о ф. Есенин вернулся из Америки не Есениным.
Ш е р ш е н е в и ч. Идем мы с ним по улице. А он говорит: «Слышу, как небоскребы растут».
М а р и е н г о ф. А ведь он болен, просто болен.
Ш е р ш е н е в и ч. И это единственное оправдание его поступков.
Проносятся разносчики газет.
Р а з н о с ч и к и г а з е т. Скандал в пивной! Письма рабочих с требованием возбудить против Есенина, Ганина, Орешина, Клычкова уголовное дело! Сосновский прав — товарищеский суд неправ! Поэтов под народный суд!
М а р и е н г о ф. Болен духовно и физически.
Ш е р ш е н е в и ч. Так ведь это для него алиби. Поэтому и лег в больницу для нервнобольных.
М а р и е н г о ф. Но стихи в «Гостиницу для путешествующих в прекрасное» мы у него все-таки возьмем. Пусть Рюрик с ним поговорит.
Б л ю м к и н. Это такая упадочность.
Друг мой, друг мой, прозревшие вежды
Закрывает одна лишь смерть.
М а р и е н г о ф. Яша, а ты всегда торопишься. Правда, я уже начал записывать. Вот, пожалуйста, по получении его писем (достает записную книжку и читает). Да, теперь я вижу, Есенину не чуждо гениальное мракобесие Василия Васильевича Розанова, уверяющего, что счастливую и великую родину любить не великая вещь и что любить мы ее должны, когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжет и вся запуталась в грехе… Но и это еще не последнее: когда она наконец умрет и, «обглоданная», будет являть одни кости — тот будет «русский», кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого…
Есенин достаточно умен, чтобы, попав в Европу, осознать всю старомодность и ветхую проношенность таких убеждений, — и недостаточно тверд и решителен, чтобы отказаться от них, чтобы найти новый внутренний мир.
Ш е р ш е н е в и ч (Блюмкину). Так в чем там дело, Яша?
Б л ю м к и н. По нашим данным, болтал в пивной о черной бирже на Ильинке.
Ш е р ш е н е в и ч. Одним словом, Страна негодяев уже здесь. Как он пишет.
Никому не станет в новинки,
Что в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера…
Б л ю м к и н. Так вот, оказывается, по Есенину, что эти буфера — Троцкий с Каменевым.
М а р и е н г о ф. На товарищеском суде все это не обсуждалось.
Б л ю м к и н. Совершенно верно. Разговор должен принять иной ракурс. Мы не потакаем шовинизму.
Ш е р ш е н е в и ч. А говорят, Яша, ты вызволял его с Лубянки. Давал расписку.
Б л ю м к и н. Человек — существо подлое и неблагодарное. Я к этому привык. Уж сколько Лев Давидович с ним возился. В попутчики определил. Писал о нем. «Моложе и гибче Клюева». И даже деньги на журнал предлагал.
М а р и е н г о ф. И все же подчеркнул. «Воротится Есенин не тем, что уехал».
Б л ю м к и н. На то и вождь. Он пишет тонко. А поле зрения (проводит рукой) огромно. И когда вы только мои стихи напечатаете в «Гостинице для путешествующих в прекрасное»? Под псевдонимом.
Ш е р ш е н е в и ч. В списке «Ассоциации вольнодумцев» ты первый номер, и уж потом Есенин.
Б л ю м к и н. Его вниманием не обойдешь. Раз дело завели в ОГПУ, то номер дали. А с товарищеским судом вы сами разбирайтесь. Сия комедия мне не по нраву.
Р а з н о с ч и к и г а з е т. Им нет места в нашей семье. Мы требуем пересмотра! Сурово наказать, исключить из рядов советской литературы!
Картина 2
Больница для нервнобольных на Полянке
Больница для нервнобольных на Полянке
Р ю р и к И в н е в. Во время разговора в больнице для нервнобольных на Полянке мы сидели у окна.
Е с е н и н. Перейдем отсюда скорей. Здесь опасно, понимаешь? Мы здесь слишком на виду, у окна…
Отводит Рюрика Ивнева в другой угол комнаты, не замечая его изумленного взгляда.
Е с е н и н. Ну вот, здесь мы в полной безопасности.
Р ю р и к И в н е в. Но какая же может быть опасность?
Е с е н и н. О, ты еще всего не знаешь. У меня столько врагов! Увидели бы в окно и запустили бы камнем. Ну и в тебя могли бы попасть. А я не хочу, чтобы ты из-за меня пострадал.
Р ю р и к И в н е в. Давай поговорим о «Гостинице для путешествующих в прекрасное».
Е с е н и н. Пусть Мариенгоф там распоряжается, как хочет. Я ни одной страницы стихов туда не дам. А ты… ты как хочешь. Я тебя не неволю. Хочу издавать «Вольнодумец». Позову Клюева, Клычкова, Орешина и, если хочешь, тебя… Все-таки сколько у меня врагов! И что им от меня надо? Откуда берется эта злоба? Ну скажи, разве я такой человек, которого надо ненавидеть?
Р ю р и к И в н е в (в сторону). Ты возбуждаешь самые разнообразные чувства. (Есенину.) Значит, стихов в «Гостиницу для путешествующих в прекрасное» не дашь?
Е с е н и н. Я Мариенгофу больше ничего не дам. Вот притча. Жили-были два друга. Один талантливый, а другой — нет. Один писал стихи, а другой — ... (непечатное). Теперь скажи сам, можно их на одну доску ставить? Нет! Отсюда мораль — не гляди на цилиндр, а гляди под цилиндр!
Р ю р и к И в н е в. Над чем работаешь?
Е с е н и н. Да так, пишу одну вещичку. Из жизни всё. А может быть, от Пушкина я перенял мотив. А он у Моцарта подслушал и записал. У них одна судьба.
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третий
Сидит.
Р ю р и к И в н е в. Да это Моцарт!
Е с е н и н. А как ты думаешь? Си знал, что реквием ему не просто так заказан?.. Нет, я стихов не дам. Так и скажи им всем. мышиными зубами горы не подточить.
Стук в дверь.
Е с е н и н. Покоя не дают. Кто там?
Входит медсестра.
Е с е н и н. А, это вы. Заходите, заходите. Познакомьтесь с моим другом, поэтом…
Р ю р и к И в н е в. Сережа, не надо никаких представлений. (Понимая, что время посещения истекло.) Я заговорился с тобой и забыл, что ведь у меня важное дело. Боюсь опоздать.
Е с е н и н (оставшись один).
Где-то плачет
Ночная зловещая птица,
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный садится…
Появляется человек в черном цилиндре (это Мариенгоф).
Е с е н и н.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх…
М а р и е н г о ф.
«В книге много прекраснейших
Мыслей и планов. Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
Появляется еще один человек в черном цилиндре (это Шершеневич).
Ш е р ш е н е в и ч.
«Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных давно известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».
Появляется третий в черном цилиндре (это Блюмкин).
Б л ю м к и н.
«Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, —
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
Е с е н и н.
Мышиными зубами горы не подточить.
«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
.............
…Месяц умер,
Синеет в окошке рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…
Картина 3
Кафе поэтов «Домино»
Входят Ганин и Есенин. Садятся за столик.Кафе поэтов «Домино»
Г а н и н. Сергей, прочти.
Е с е н и н. Это что?
Г а н и н. Список членов нового правительства. Я составил. Ты будешь министром просвещения.
Е с е н и н. Нет, не буду. Вычеркни.
Г а н и н. Подумай.
Е с е н и н. Уже подумал. Вычеркни. А это что?
Г а н и н. Тезисы «Мир и свободный труд народам».
Е с е н и н (читает). «Ясный дух русского народа предательски умерщвлен. Святыни его растоптаны, богатства его разграблены».
Г а н и н. Я даю статистические выкладки. Сопоставляю данные до 1913 года и настоящего времени. Соотношение максимума за- работка и прожиточного минимума. Я изучил госбюджет России последних лет. Отчеты государственных предприятий. Вычислил коэффициент налогов и доходов. Мы обречены на рабство, нищету и вырождение. Ты же сам все видишь.
Е с е н и н.
Вижу.
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
Г а н и н. Это не политическая партия, это воинствующая секта изуверов. По сути, напоминает средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. Они пробрались в самое сердце России, захватили в свои руки колоссальные богатства и овладели одной шестой частью земного шара. Россию уничтожают как христианскую державу, а там впереди весь христианско-европейский Запад и Америка.
Е с е н и н. Тише. Я облетел мир за один год и знаю лучше, чем все… Люди снуют быстрее, чем ящерицы. Маклера. Бизнес. И все это шагнет сюда.
Г а н и н. А пока террор и марксистское учение. Я понимаю, это учение представляет немалый соблазн во всем мире. Именно поэтому мы, русские националисты, должны его разоблачить на основе опыта всей нашей жизни и фактов. И я тут пишу, что надо сделать, чтобы покончить с этой сектой изуверов и ее международным органом — III Интернационалом.
Е с е н и н. Сейчас войдут и нас с тобой опять потащат, но только дальше лазарета.
Г а н и н. А ты читай, читай, что надо делать. Повседневные систематические разоблачения: речи, беседы, воззвания и прокламации. Но главное — это создание партии, чтобы объединить все разрозненные силы.
Е с е н и н. А ты за какой общественный строй?
Г а н и н. Не знаю. Мы должны выдвинуть идею великого Земского собора. Читай.
Е с е н и н. Да, я прочел. Теперь сожги.
Г а н и н. Я должен это оставить и даже продолжить. Понимаешь, я возьму все это на себя.
Е с е н и н. Сожги и сочини притчу.
Г а н и н. Пусть останется. А поэму я напишу «Былинное поле» и вставлю в свою книгу. Вот увидишь, напечатаю.
…Ой, да не тучи, только тучами
Нечисть хапучая прикинулась,
К древнему полю надвинулась…
Теснится с востока, теснится с заката,
За правнуком Микулы гоняется,
Огненные плети раскидывает…
Входят два милиционера и посетитель кафе.
П о с е т и т е л ь. Вот эти двое и били швейцара. Добрались до сцены, избили конферансье. А теперь здесь примостились.
Е с е н и н. Врешь, морда.
М и л и ц и о н е р. Прекратите дебош. В милиции разберемся.
Е с е н и н. Да я вам сейчас покажу, как к мирным гражданам приставать.
М и л и ц и о н е р. Вас придется допросить. А этого (показывает на Ганина) оставим. Он тихий.
М а р и е н г о ф (с эстрады кафе зачитывает заявление).
«Хотя С. Есенин и был одним из подписавших первую декларацию имажинистов, но он никогда не являлся идеологом имажинизма, свидетельством чему является отсутствие у Есенина хотя бы одной теоретической статьи. Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она ему была удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены, как в своем соратнике. После известного всем инцидента, завершившегося судом ЦБ журналистов над Есениным и К°, у группы наметилось внутреннее расхождение с Есениным, и она принуждена была отмежеваться от него, что и сделала, передав письмо заведующему лит. отделом “Известий” Б. В. Гиммельфарбу 15 мая с. г. Есенин в нашем представлении безнадежно болен психически и физически, и это единственное оправдание его поступков.
(Занавес)
В кафе через несколько месяцев. Встреча с Пименом Карповым. Утро.
Пимен Карпов сидит за отдельным столом. Читает газету. Входит Есенин.
П и м е н К а р п о в. Сергей! Откуда?
Е с е н и н. С Кавказа и вновь туда, в проклятое Баку.
П и м е н К а р п о в. Ну что с Ганиным?
Е с е н и н. Ужасно… Сегодня приговорен к расстрелу. От Бениславской знаю. В тюрьме сошел с ума. Так может быть, не расстреляют? Ведь сумасшедших не расстреливают. Есть заключение врачей.
П и м е н К а р п о в. Я думаю, надежды нет. Ты их не знаешь.
Е с е н и н. Знаю, Пимен, знаю. Состряпали дело о русской фашистской партии.
П и м е н К а р п о в. «Каленым железом прижечь всюду, где есть хотя бы малейший намек на великодержавный шовинизм». Зиновьев. Ну, а намек они найдут.
Е с е н и н. В Баку я столкнулся. И с кем бы ты думал? С Блюмкиным. В пульмановском вагоне прибыл для инспекции войск. Остановился в «Новой Европе». Сидим в ресторане. Фокстрот. Смотрю, за пистолет схватился. Вроде бы к даме приревновал. (Знакомы мы давно.) Но я-то знаю, на что он так сердит. Я распустил их орден. Ты в «Правде» читал?
П и м е н К а р п о в. Читал… Мариенгоф уцелеет. Он массовый террор воспел. Начнет мемуары писать и счеты с тобою сведет.
Е с е н и н. Да что он значит без меня? Я «Страну негодяев» пишу.
П и м е н К а р п о в. И всюду читаешь. Ведь и тебя потащат. Ты не смотри, что больно знаменит. Я в стол пишу.
Е с е н и н. Ну, почитай!
П и м е н К а р п о в. «История дурака».
I
Когда с непроходимых улиц,
С полей глаза Руси взметнулись, —
Была тобой, дурак, она
На поруганье предана.
...................
II
Ты страшен. В пику всем Европам
Став людоедом, эфиопом,
На царство впер ты сгоряча Над палачами палача.
Глупцы с тобой «ура» кричали,
Чекисты с русских скальпы драли,
Из скальпов завели «экспорт» —
Того не разберет сам черт!
В кровавом раже идиотском
Ты куролесил с Лейбой Троцким,
А сколько этот шкур дерет —
Сам черт того не разберет!
Но все же толковал ты с жаром.
«При Лейбе буду… лейб-гусаром!
Увы! — остался ни при чем:
«Ильич» разбит параличом.
А Лейба вылетел «в отставку»!
С чекистами устроив давку
И сто очков вперед им дав,
Кавказский вынырнул удав…
Е с е н и н. Да, Пимен, это в стол на долгие года. Но кол осиновый им в спину мы все-таки всадим. За Ганина.
П и м е н К а р п о в. Он прост душой.
Е с е н и н. Ты знаешь, я венчался в его родном селе с Зинаидой Райх. Он был в нее влюблен. Писал стихи. Мы ездили втроем на Север, на Соловки и дальше, в Мурманск. Теперь она актриса и замужем за Мейерхольдом…
П и м е н К а р п о в. А ты?
Е с е н и н. Что я? От всех ушел. От Изадоры сбежал. Ее ты в красном видел? Поднимет руки вверх в том красном балдахине, да и кричит. «Ай эм ред». Я красная. Я бил ее за это.
П и м е н К а р п о в. Ну, баба — дура. Что с нее возьмешь? Найди другую.
Е с е н и н. Уже нашел. Соня Толстая. Прощай. Послушай, никому не верь, что бы обо мне ни говорили.
П и м е н К а р п о в. Само собой. Молва. Легенда. (Есенин уходит.) А Ганина убьют. Он будет первым.
Ты был прикован к приполярной глыбе,
Как Прометей, растоптанный в снегах,
Рванулся ты за грань и встретил гибель.
И рвал твое живое сердце ад.
За то, что в сердце поднял ты, как знамя,
Божественный огонь — родной язык,
За то, что и в застенке это пламя
Пылало под придушенный твой крик!
От света замурованный дневного,
В когтях железных погибая сам,
Ты сознавал, что племени родного
Нельзя отдать на растерзанье псам.
И ты к себе на помощь звал светила,
Чтоб звездами душителя убить,
Чтобы в России дьявольская сила
Мужицкую не доконала выть.
Все кончено! Мучитель, мозг твой выпив,
Пораздробив твои суставы все,
Тебя в зубчатом скрежете и скрипе
Живого разорвал на колесе!
И он, подъяв раздвоенное жало,
Как знамя, над душою бытия,
Посеял смерть. Ему рукоплескала
Продажных душ продажная семья.
Но за пределом бытия к Мессии —
К Душе Души взывал ты ночь и день.
И стала по растерзанной России
Бродить твоя растерзанная тень.
Нет, не напрасно ты огонь свой плавил,
Поэт-великомученик! Твою
В застенке замурованную славу
Потомки воскресят в родном краю. (Занавес)
В кафе через несколько месяцев.
Появляется пьяная Бениславская.
Садится за столик. (У нее длинные косы, как змеи, зеленые глаза, одета просто.)
Б е н и с л а в с к а я. Какая глупость — вела дневник. (Читает)
«1925 год, это последняя глава первой части. Авось, на этом моя романтика кончится. Пора уж.
Сергей — хам. При всем его богатстве — хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, нежели с кого-либо простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него.
Всегдашнее — “я как женщина ему не нравлюсь” и т. п. И после всего этого я должна быть верной ему? Зачем! Чего ради беречь себя? Так, чтобы это льстило ему? Я очень рада встрече с Л., это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой…
Лев не имел никаких причин верить мне. Было все, за что он мог только плохо относиться ко мне, и он все же ничем не оскорбил меня. Там, где меньше всего ожидала, — там нашла. Ведь с Л. я могла быть сама собой, настоящей, не ломая себя. Ведь мало не лгать, только тогда хорошо, когда можно говорить всю правду прямо. Л. я могла говорить. Я вот сейчас вспоминаю, и мне приятно и хорошо — здесь я была правдивой до конца. И даже гордость Л. не помешала этому. “Спасибо, спасибо”, — хотелось сказать ему тогда, в последнюю встречу. Сколько же я могла получить и, одновременно с этим, дать другим, если бы не отдала почти все до последней капли для Сергея. А Сергею вряд ли нужна была я…
Ну да всяк сам свою судьбу заслуживает. Так же, как и я своей дуростью и глупым самопожертвованием заслужила. И я знаю, отчего у меня злость на него, — оттого, что я обманулась в нем, идеализировала, его игру в благородство приняла за чистую монету, и за эту фальшивую монету я отдала все во мне хорошее и ценное. И поэтому я сейчас не могу успокоиться; мне хочется до конца вывести Сергея на чистую воду, со всей его трусостью, и после этого отпустить его с миром или же (есть внутри где-то такая малюсенькая “надеждочка”), чтоб он смог доказать мне обратное, убедить, что мое прежнее мнение о нем было верно».
Входит Блюмкин.
Б л ю м к и н. Галя! Ты устала. Тебе пора отдохнуть. Уезжай подальше. В санаторий, в деревню. Ты заслужила отдых. Нет, Лева с тобой не поедет. Да неужели ты не понимаешь, чей он сын? Уж если и поедет, то со мной. Горяч в отца. А старший хочет, чтоб учился. Так нет, ко мне прилип. Не Лев, а собачонка. Таскается за мной.
Б е н и с л а в с к а я. Не заливай.
Б л ю м к и н. Да что ты так в него вцепилась?
Б е н и с л а в с к а я. В кого вцепилась?
Б л ю м к и н. То в одного, а то в другого. А впрочем, молодец. Но только пауза нужна. Исчезни. Подальше уезжай, подальше, Галя.
Появляются Мариенгоф и Шершеневич.
М а р и е н г о ф. А я предлагаю выпить за здоровье Есенина. Кстати, он приходил ко мне мириться перед отъездом в Ленинград.
Ш е р ш е н е в и ч. Как из больницы убежал? Вот интересно. (Блюмкину) А что там с графологическим анализом почерка?
Б л ю м к и н. Мания преследования, разложение личности — такое заключение. А Зуев-Инсаров — спец. Он почерк Бонапарта анализировал. У Горького получил разрешение на экспертизу его почерка.
Б е н и с л а в с к а я. А у Есенина-то разрешение вы спросили?
Б л ю м к и н. Какая наивность. Разложение личности. Чего там спрашивать. Но опубликовать потом можно будет.
М а р и е н г о ф. Вот я и говорю. Выпьем за здоровье Есенина.
Блюмкин разливает вино.
Картина 4
В гостинице «Интернационал» («Англетер»)
В гостинице «Интернационал» («Англетер»)
Номер гостиницы. В углу у окна письменный стол, на нем канделябр. К Есенину зашли Эрлих и Устинов.
Е с е н и н (поет песню Антоновского мятежа).
Что-то солнышко не светит,
Над головушкой туман.
То ли пуля в сердце метит,
То ли близок трибунал.
Ах, доля-неволя,
Глухая тюрьма.
Долина, осина,
Могила темна.
На заре каркнет ворона,
Коммунист! взведи курок!
В час последний похоронят,
Укокошат под шумок.
Ах, доля-неволя,
Глухая тюрьма.
Долина, осина,
Могила темна.
Э р л и х. Что за песню ты поешь?
Е с е н и н. Антоновцев. Пойду скажу портье, чтоб никого ко мне не пускали. Тут один пристал: «Где, Сергей, ты бросил якорь на свою и на наши головы?» (Выходит.)
Э р л и х (Устинову). Жорж, я прочитал ваши книги. «Трибун революции». Вы там Троцкого с Чапаевым сравнили.
У с т и н о в. Ну, нет. Чапаев любуется Троцким, когда он смотрит в окно бронепоезда на русские пейзажи.
Э р л и х. А это «Литература наших дней». (Достает из портфеля книгу.) 1923 год. Читаю с интересом. «Психобандитизм», «Осуждены на погибель». «Чуют ли поэты свою гибель?» И ответ: «Конечно. Ушла в прошлое дедовская Русь, и, вместе с нею, с меланхолической песней отходят и ее поэты… И Есенин — самый яркий, самый одаренный поэт переходной эпохи и самый неисправимый психобандит… Я последний поэт деревни…» Вы действительно считаете, что он самый одаренный поэт нашей эпохи?
У с т и н о в. Увы.
Э р л и х. Да, здесь и про Антоновские банды. «Есенинский Пугачев — не исторический Пугачев. Это — Пугачев-антитеза. Пугачев — противоречие тому железному гостю, который “пятой громоздкой
чащи ломит”, это Пугачев — Антонов — Тамбовский, это лебединая песня есенинской хаотической Руси, на короткое время восставшей из гроба после уже пропетого ей сорокоуста».
У с т и н о в. Так что смерть Есенина — литературный факт. Я журналист и только наблюдатель. А ты найди учителя другого.
Э р л и х. Его друзья — мои враги. А вы над схваткой?
Возвращается Есенин.
Е с е н и н. Жизнь — штука дешевая, но необходимая. Я Божья дудка.
У с т и н о в. Так я пойду к себе. Что-то чувствую себя неважно. Зайду попозже.
Е с е н и н. Жорж, скажи, чтобы меня к тебе пускали в любое время.
У с т и н о в. Скажу, скажу. (Про себя.) Как тяжело. (Уходит.)
Е с е н и н (Эрлиху). Я тебе в сотый раз говорю, меня хотят убить. Я, как зверь, чувствую это.
Э р л и х. Ну, вот опять. Ты лучше отдохни. Найдем тебе квартиру. Возьмешься за журнал.
Е с е н и н. Да, это очень важно. Пора мне редактировать журнал «Россияне».
Э р л и х. Ты Клюева, наверно, позовешь?
Е с е н и н. Он мой учитель. Хочешь добрый совет получить? Работай как сукин сын. Вот со дня на день должна прийти верстка первого тома собрания сочинений. А я все правлю, уточняю. Ни один
из русских поэтов не держал в руках своего собрания сочинений. А я буду. «Госиздат» купил. У меня и у Маяковского. Приятно будет перелистать, а? Как ты думаешь?
Э р л и х. Приятно. Так до утра, Сергей.
Е с е н и н. Пока.
Эрлих уходит. Есенин садится за письменный стол. Правит рукопись. Звучит реквием, мотив «Черного человека». Есенин отрывается от рукописи.
Е с е н и н (обращаясь к портье). Никого ко мне не пускать. Но придет один человек, одетый по-крестьянски, к восьми часам вечера, — его впустить. Я жду его. (Читает рукопись.)
Свищет ветер, серебряный ветер,
В шелковом шелесте снежного шума.
В первый раз я в себе заметил —
Так я еще никогда не думал.
Пусть на окошках гнилая сырость,
Я не жалею, и я не печален.
Мне все равно эта жизнь полюбилась,
Так полюбилась, как будто вначале.
Опускается занавес. По авансцене проходят люди в кожанках.
Е с е н и н (поет песню Антоновского мятежа).
Что-то солнышко не светит,
Над головушкой туман.
То ли пуля в сердце метит,
То ли близок трибунал.
Ах, доля-неволя,
Глухая тюрьма.
Долина, осина,
Могила темна.
На заре каркнет ворона,
Коммунист! взведи курок!
В час последний похоронят,
Укокошат под шумок.
Ах, доля-неволя,
Глухая тюрьма.
Долина, осина,
Могила темна.
Э р л и х. Что за песню ты поешь?
Е с е н и н. Антоновцев. Пойду скажу портье, чтоб никого ко мне не пускали. Тут один пристал: «Где, Сергей, ты бросил якорь на свою и на наши головы?» (Выходит.)
Э р л и х (Устинову). Жорж, я прочитал ваши книги. «Трибун революции». Вы там Троцкого с Чапаевым сравнили.
У с т и н о в. Ну, нет. Чапаев любуется Троцким, когда он смотрит в окно бронепоезда на русские пейзажи.
Э р л и х. А это «Литература наших дней». (Достает из портфеля книгу.) 1923 год. Читаю с интересом. «Психобандитизм», «Осуждены на погибель». «Чуют ли поэты свою гибель?» И ответ: «Конечно. Ушла в прошлое дедовская Русь, и, вместе с нею, с меланхолической песней отходят и ее поэты… И Есенин — самый яркий, самый одаренный поэт переходной эпохи и самый неисправимый психобандит… Я последний поэт деревни…» Вы действительно считаете, что он самый одаренный поэт нашей эпохи?
У с т и н о в. Увы.
Э р л и х. Да, здесь и про Антоновские банды. «Есенинский Пугачев — не исторический Пугачев. Это — Пугачев-антитеза. Пугачев — противоречие тому железному гостю, который “пятой громоздкой
чащи ломит”, это Пугачев — Антонов — Тамбовский, это лебединая песня есенинской хаотической Руси, на короткое время восставшей из гроба после уже пропетого ей сорокоуста».
У с т и н о в. Так что смерть Есенина — литературный факт. Я журналист и только наблюдатель. А ты найди учителя другого.
Э р л и х. Его друзья — мои враги. А вы над схваткой?
Возвращается Есенин.
Е с е н и н. Жизнь — штука дешевая, но необходимая. Я Божья дудка.
У с т и н о в. Так я пойду к себе. Что-то чувствую себя неважно. Зайду попозже.
Е с е н и н. Жорж, скажи, чтобы меня к тебе пускали в любое время.
У с т и н о в. Скажу, скажу. (Про себя.) Как тяжело. (Уходит.)
Е с е н и н (Эрлиху). Я тебе в сотый раз говорю, меня хотят убить. Я, как зверь, чувствую это.
Э р л и х. Ну, вот опять. Ты лучше отдохни. Найдем тебе квартиру. Возьмешься за журнал.
Е с е н и н. Да, это очень важно. Пора мне редактировать журнал «Россияне».
Э р л и х. Ты Клюева, наверно, позовешь?
Е с е н и н. Он мой учитель. Хочешь добрый совет получить? Работай как сукин сын. Вот со дня на день должна прийти верстка первого тома собрания сочинений. А я все правлю, уточняю. Ни один
из русских поэтов не держал в руках своего собрания сочинений. А я буду. «Госиздат» купил. У меня и у Маяковского. Приятно будет перелистать, а? Как ты думаешь?
Э р л и х. Приятно. Так до утра, Сергей.
Е с е н и н. Пока.
Эрлих уходит. Есенин садится за письменный стол. Правит рукопись. Звучит реквием, мотив «Черного человека». Есенин отрывается от рукописи.
Е с е н и н (обращаясь к портье). Никого ко мне не пускать. Но придет один человек, одетый по-крестьянски, к восьми часам вечера, — его впустить. Я жду его. (Читает рукопись.)
Свищет ветер, серебряный ветер,
В шелковом шелесте снежного шума.
В первый раз я в себе заметил —
Так я еще никогда не думал.
Пусть на окошках гнилая сырость,
Я не жалею, и я не печален.
Мне все равно эта жизнь полюбилась,
Так полюбилась, как будто вначале.
Опускается занавес. По авансцене проходят люди в кожанках.
Картина 5
Эпилог. После гибели поэта
Появляются Давний приятель и Эрлих, а затем и другие действующие лица.Эпилог. После гибели поэта
Д а в н и й п р и я т е л ь. Опоздал.
Э р л и х. Увезли на дровнях в Обуховскую больницу. Пришлось расписку дать за казенную простыню. Ну и люди пошли. Похоронить по-человечески и то не дают.
Д а в н и й п р и я т е л ь (обращаясь к Эрлиху). Вова, ты любил Есенина?
Э р л и х. Любил…
Входят Клюев и Сварог.
Д а в н и й п р и я т е л ь. И стихотворение, написанное кровью, он посвятил тебе?
Э р л и х. «До свиданья, друг мой, до свиданья». Утром 27 декабря пришел дворник, затопил колонку, а там воды не было. Есенин кричал, что его хотели взорвать. Вот тогда-то он и передал мне это стихотворение, жалуясь, что в гостинице нет чернил.
Д а в н и й п р и я т е л ь. А ты?
Э р л и х. А я забыл прочесть. Носил в кармане… Да что вы на меня так смотрите? Я в тот вечер был в гостях у Михаила Фромана, председателя петроградского отделения Союза поэтов. Там собрался весь литературный Петроград.
Д а в н и й п р и я т е л ь. А Есенина ты не позвал?
Э р л и х. Он ждал кого-то.
К л ю е в. Он ждал меня. И я пришел. Но меня не впустили, погнали прочь и даже пригрозили. Я пошел к Николаю Архипову на Большую Морскую. Он меня успокаивал и говорил, что мне показалось неладное. Я всю ночь не спал, молился за него. А утром пошел в этот «Интернационал»-«Англетер», и меня опять не впустили. И только днем мы всё узнали. А стихи-то кровью он и раньше писал. Случалось. Да и книги иногда так надписывал. От сердца.
С в а р о г. Я рисовал его портрет. Правая рука была так согнута, как будто до последнего мгновенья он цеплялся за жизнь. Хотел петлю разжать. По ней и полоснули бритвой. А на брюках было много мельчайших соринок и в волосах. Вот почему я думаю, его хотели сначала завернуть в ковер и вынести через балкон. Но дверь-то плохо раскрывалась.
К л ю е в. Он сам задул свою лампаду. Приехал в Питер и ко мне зашел. Ну, с этим Эрлихом. Подняли с постели рано. Мы с ним расцеловались. Он говорит: «Николай! Можно прикурить от лампадки?» — «Что ты, Сереженька! Как можно! На вот спички!» Закурили. Я пошел умываться. А он потихоньку и задул лампадку. Побалагурить захотелось.
О жертве ночной или новом Иуде
Поет молочай у дорожных канав?
Д а в н и й п р и я т е л ь. Нет, Николай, он нас не предал.
К л ю е в. Ну, ты у нас голубь известный. А кругом погорельщина.
У с т и н о в. А я думаю, что он повесился случайно, желая пошутить, напугать Эрлиха. Ведь Эрлих мог прочесть записку и ночью прибежать. Есенин услышал шаги по коридору и решил, что это Эрлих. Ну и полез в петлю, желая пошутить. Он так любил шутить и балагурить.
Входит Соня Толстая.
С о н я Т о л с т а я. Разрешили кое-какие вещи взять. А я думаю, все письма надо переписать. И молчать, молчать.
Г о л о с а.
— У него была мания преследования.
— Он был болен.
— Мания преследования.
— Боязнь смерти.
З и н а и д а Р а й х. Сережа, ведь никто ничего не знает!
М е й е р х о л ь д. Зина, ведь ты обещала, обещала… Голоса.
— Мнительность.
— Распад личности.
— Самоубийство.
— Мания преследования.
Звучат слова панихиды. Горят свечи. Поет хор:
— Агнца Божия проповедавше, и заклани бывше якоже агнца, и к жизни нестареемой, святии, и присносущней преставльшеся, Того прилежно, мученицы, молите долгов разрешение нам даровати…
Появляется Есенин.
Е с е н и н.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за эти веселые мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, —
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Хор поет.
— В путь узкий ходшии прискорбный, вси в житии крест яко ярем вземши, и мне последовавший верою, приидите, насладитеся, ихже уготовах вам почестей и венцов небесных…
Добавить комментарий
Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.
Комментарии