Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

ЗИНИН С.И. Софья Толстая — жена Сергея Есенина

12.12.2010 15:23  |   | 

Рейтинг:   / 29

15 июля 1925 года суд принял решение о разводе С. А. Толстой с С. Сухотиным. В календаре С. Толстой появилась запись: «В суд с Сахаровым. В кафе с Сахаровым. К тете Саше. Развелась в суде с Сухотиным. Ночевала у тети Саши».
16 июля С. Есенин возвратился из Константинова, начались новые страдания Софьи Андреевны. Есенин или не ночевал дома, или устраивал скандалы. 18 июля Соня, Сергей, Катя и Эрлих ходили в кинотеатр, смотрели фильм «Табачница из Севильи», но домой Есенин не пошел, ушел к друзьям. В одиночестве Софья Андреевна оказалась и в последующие дни. На листках перекидного календаря она пишет только одно слово, но которое позволяет представить всю трагедию событий тех дней:

«18 июля. Суббота. Одна.
19 июля. Воскресенье. Дура.
20 июля. Понедельник. Дура.
21 июля. Вторник. Дура.
22 июля. Среда. Дура.
23 июля. Четверг. Дура.
24 июля. Пятница. Совсем сумасшедшая. Пять дней ничего не соображала».

Где же был Сергей Есенин в эти тревожные для Сони дни? С 19 по 22 июля он с Д. А. Фурмановым, А. А. Берзинь, Ил. Вардиным, Артемом Веселым, В. Эрлихом, Ф. Березовским уехал в подмосковную Малаховку на дачу писателя А. И. Тарасова-Родионова. Почему-то с собой С. Есенин Софью Андреевну не взял, хотя на даче он был далек от амурных дел и выпивки. Вот что писал о поездке Дмитрий Фурманов: «Потом поехали мы гуртом в Малаховку к Тарасу Родионову: Анна Берзина, Сережа, я, Березовский Феоктист — всего человек шесть-восемь. Там Сережа читал нам последние свои поэмы: ух, как читал! А потом на пруду купались — он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи — и даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горького-то пропойцы! Он был чист, строен, красив — у него же одни русые купельки чего стоили! После купки сидели целую ночь — Сережа был радостный, всё читал стихи».
Поездка в Малаховку недоброжелателями преподносилась как побег от невесты. Такие слухи доходили и до Толстой.
Есенин мало внимания уделял душевным переживаниям Софьи Андреевны. Отказаться от женитьбы он не мог, поэтому было решено организовать для близких друзей помолвку как современную свадьбу без венчания и без регистрации в ЗАГСе, но с приглашением близких друзей. Одним из организаторов помолвки-свадьбы был А. М. Сахаров. Сохранился список приглашенных гостей, написанный рукой С. Есенина: «Воронский, Казанский, Казин, Богомильский, Аксельрод, Вс. Иванов, Шкловский, Савкин, Берлин, Грузинов, Марк, Ан. Абрамовна, Като, Либединский, Ключарев, Яблонский». Сбоку приписано: «Соню, Яну». С. А. Толстая добавила две фамилии: «Орешин и Клычков». Этот список переделал в шутливое стихотворение А. М. Сахаров.

«Приглашение на обручение —
им радость, а нам мучение.
А. С. Воронский, Сахаров, Петр Пильский,
Казанский, Казин, Богомильский,
с ним Аксельрод и Вс. Иванов,
Шкловский из «Лефа», 5 болванов,
2 Савкина, один Берлин,
Грузинов, Марк, 5-6 скотин,
Ан. Абрамовна, Като,
Т. Либединский без пальто.
Сам Ключарев, Яблонский,
Орешин, Клычков
И даже Бабель
Без очков.
Редакция Сахарова».

В этом списке для рифмы А. М. Сахаров назвал Петра Пильского (П. М. Пильский), критика и публициста, который в это время находился в эмиграции в Риге. Остальных же Есенин считал своими близкими друзьями.
О том, как прошел «мальчишник» на квартире С. А. Толстой, рассказал С. Б. Борисов, который хотя и не был перечислен в списке приглашенных, но оказался непосредственным участником и очевидцем.
«Днем, в июне или июле, Сергей пошел в редакцию и позвал меня и Касаткина к себе вечером «на свадьбу с Соней, — вспоминал С. Борисов. — Я спросил, что и кто у него будет.
— Приходи, гармонистов позову, проводы устраиваю, ну и свадьба, и мальчишник — все мои друзья будут… Завтра уезжаю в Баку. Понимаешь? — этим словом он часто заканчивал свою фразу, вкладывая в это слово интимное, что не нуждалось в объяснениях.
Уходя, он добавил:
— Дядю Ваню обязательно тащи… Пить не будем — поговорим…
Вечером я зашел за «Дядей Ваней», и сперва ему не хотелось идти, тяжеловат Иван Михайлович на подъем.
— Шум, пьянство будет, не люблю я этого, — так, приблизительно, он отнекивался.
Я убеждал идти, указав, что если не пойдем, Сергей обидится, а одному и мне не хотелось идти… Пошли. (…) Дорогой говорили о Есенине. Хотелось верить и не верилось, что с женитьбой Сергей вступает в новую полосу жизни, уйдет от чадного омута Москвы кабацкой, меньше станет пить. Помимо того, что вино мешало ему работать, оно являлось источником безденежья (Сергей, несмотря на большие для поэта заработки, часто ходил без гроша) и самое худшее — скандалов, от которых его не только не сумели оберечь случайные собутыльники, но иногда даже и провоцировали... В кругу друзей Есенин не скандалил, те умели его успокоить или увезти вовремя… Я не знал будущей жены Сергея, хотя он как-то накануне говорил мне, что «очень любит Соню»… Может быть это достаточно сильная женщина, чтобы влиять на Сергея — поэтому я был оптимистически настроен. (…).
В столовой Толстой, похожей на музей — все стены были украшены различными портретами Л. Н. Толстого, висели сувениры, записочки и, кажется, молитвы, писанные рукою Льва Николаевича, — было много народу, на столе стояли пустые бутылки из-под вина, под иконами лежали корзинки из-под вина, и Сергей был слегка возбужден. Что-то невеселое было в этом возбуждении… Расцеловавшись с Иваном Михайловичем и со мной и увидев тень досады на наших лицах, он мягко, мило улыбаясь, сказал:
— Ничего… Вот подождем Александра Константиновича (Воронского — С.З.) и пойдем на Трубниковский — там свободнее.
(…) Во время «свадебного пира» я вышел из-за стола в кабинет, где сидела Софья Андреевна, понравившаяся мне своими хорошими толстовскими чертами, и мы долго говорили о Сергее, причем я старался передать и обосновать весь мой оптимизм. Тень сомнения блуждала в улыбке Софьи Андреевны. Помню, что она сказала что-то вроде того, что она хочет верить, что Сергей уйдет от пьянства, что он излечится от этого недуга. Потом, после похорон Есенина, на траурном вечере в Художественном театре, Софья Андреевна во время антракта подошла ко мне и напомнила эту беседу:
— Помните, как мы тогда с Вами хорошо поговорили? — сказала она с грустной улыбкой…».
Во хмелю С. Есенин не сдерживал накопившихся в душе сомнений и со слезами говорил друзьям о своей ошибке. Ю. Либединский запомнил слова С. Есенина:
«— Не выйдет у меня ничего из женитьбы! — сказал он.
— Ну почему не выйдет?
Я не помню нашего тогдашнего разговора, очень быстрого, горячечного, —- бывают признания, которые даже записать нельзя и которые при всей их правдивости покажутся грубыми.
— Ну, если ты видишь, что из этого ничего не выйдет, так откажись, — сказал я.
— Нельзя, — возразил он очень серьезно. — Ведь ты подумай: его самого внучка! Ведь это так и должно быть, что Есенину жениться на внучке Льва Толстого, это так и должно быть!
В голосе его слышалась гордость и какой-то по-крестьянски разумный расчет.
— Так должно быть! — повторил он. — Да чего уж там говорить, — он вытер слезы, заулыбался, — пойдем к народу!».
Вечером решили продолжить «мальчишник» на квартире поэта Савкина Николая Петровича, имажиниста, официального редактора журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Н. Савкин жил по адресу Трубниковский переулок, дом 9, квартира 1, где находилось и издательство «Современная Россия». Ряды желающих продолжить гулянку поредели, некоторые ушли по домам, ссылаясь на занятость.
С. Б. Борисов вспоминал: «У Савкина собралось человек двадцать. Помню: В. Наседкин, А. Сахаров, Р. Акульшин, Илья Есенин, Н. Савкин, А. Воронский, И. Касаткин, В. Ключарев, Зорин, а остальных не помню.
Невеселым был «свадебный пир» у Сергея Есенина!
И вина было вдосталь, и компания собралась сравнительно дружная, все знакомые друг другу. А потому, что у многих было какое-то настороженное состояние, любили все Сергея (я что-то вообще не встречал врагов Есенина — завистников — да, пакостников по глупости своей — тоже, но врагами их счесть нельзя было), и потому у всех:

Залегла забота в сердце мглистом.

Сергея оберегали — не давали ему напиваться… Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал — была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства. Но веселым в тот вечер Сергей не был.
Артист Ключарев рассказывал о рассеянном профессоре, который говорил «Бахарева сушня, где играют торгушками», вместо Сухаревой башни, где торгуют игрушками, — рассказы были глуповаты, но так мастерски переданы, развеселиться было необходимо, и все хохотали до упаду… Не смеялся только Сергей. Потом пели замечательные бандитские частушки Сахаров и Акульшин с таким, кажется, веселым рефреном:

Ну, стреляй, коммунист, прямо в грудь…

На дворе заря окропила радостными огнями соседние окна, радовались утру разноголосым щебетаньем птицы, и электричество в комнате пожелтело, бессонная ночь затускнила лица, стол являл собой зрелище безобразное: залитая вином скатерть, опрокинутые бокалы, сизый табачный дым и окурки, насованные в салат…
Сергей, без пиджака, в тонкой шелковой сорочке, повязав шею красным пионерским галстуком, вышел из-за стола и встал у стены. Волосы на голове были спутаны, глаза вдохновенно горели и, заложив левую руку за голову, а правую вытянув, словно загребая воздух, пошел в тихий пляс и запел:

Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.

Цвела — забубенная, росла — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.

Думы мои, думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без поры, без времени.

Как случилось-сталось, сам не понимаю,
Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю…

Пел он так, что всем рыдать хотелось.
Всем стало не по себе. Глаза у многих стали влажные, головы упали на руки, на стол, и второй куплет всеми подхвачен был, и полилась песнь, напоенная безмерной скорбью:

Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую,
В темноте мне кажется — обнимаю милую.

За окном гармоника и сиянье месяца,
Только знаю – милая никогда не встретится.

Как грустно и как красиво пел безголосый, с огрубевшим от вина голосом, Сергей! Как выворачивало душу это пение…

Эх, любовь-калинушка, кровь — заря вишневая.
Как гитара старая и как песня новая.

С теми же улыбками, радостью и муками,
Что певалось дедами, то поется внуками.

Писатель Касаткин украдкой вытер слезы, потом встал и пошел в соседнюю комнату. А Сергей, медленно приплясывая, продолжал:

Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха,
Все равно любимая отцветет черёмухой.

Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.

Потом, оборвав песнь, Сергей схватил чей-то стакан с вином и залпом выпил.
После этого затихли писательские разговоры, за окном встало солнце, и многие начали расходиться. Осталось совсем немного народу. И я никогда не забуду расставания. На крылечке дома сидел Сергей Есенин, его ближайшие друзья Касаткин и Наседкин и, обнявшись, горько плакали.
За дверью калитки стояла Софья Андреевна в пальто и ожидала… Через несколько часов нужно было ехать на вокзал.
Я подошел к рыдающим друзьям и взял одного из них за плечо.
— Нужно идти. Сергею скоро ехать.
На меня поднял заплаканное лицо один из них и серьезно сказал:
— Дай еще минут пятнадцать поплакать…
Прощаясь, Сергей судорожно всех обнимал и потом, пока не скрылся за переулком, оборачивался и посылал приветы…»

• < Назад
• Вперёд >