Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58847467
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
40537
39415
170434
56530344
901289
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ПОВИЦКИЙ Л. О Сергее Есенине

PostDateIcon 18.12.2010 16:28  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 14287

Лев Повицкий

О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ

В МОСКВЕ

Литературная студия Московского Пролеткульта в 1918 г. была притягательным центром для молодых поэтов и прозаиков из среды московских рабочих. Первыми слушателями студии были тогда Казин, Санников, Обрадович, Полетаев, Александровский и другие, вошедшие позднее в первое пролетарское литературное объединение «Кузница». Слушателем студии был и я.
Бродя однажды по широким коридорам особняка Морозова, в котором с удобством расположился Пролеткульт, я наткнулся на спускавшихся с внутренней лестницы дома двух молодых людей. Одного из них я знал. Это был недавно поступивший на службу в канцелярию Пролеткульта крестьянский поэт Клычков. Он остановился и, кивнув на, стоявшего с ним рядом, молодого парня в длиннополой синей поддевке, сказал: «Мой друг — Сергей Есенин!»
Рядом с высоким, черноволосым, с резко выраженными чертами лица, Клычковым, — худощавый, светлолицый, невысокого роста Есенин казался женственно-хрупким и слабым на вид подростком. Это первое впечатление еще более усилилось, когда он улыбнулся и певуче произнес:
— Сергей Антонович меня здесь приютил у вас, — и он указал куда-то неопределенно вверх.
Позднее я к ним заглянул. Они ютились в получердачном помещении, под самой крышей. Большая, с низким потолком, комната была вся уставлена сборной мебелью: столами, тумбами, табуретками и мелкой древесной всячиной. По-видимому, эта комната служила складочным местом для ненужного и лежавшего внизу хлама.
Здесь, у Клычкова, и поселился недавно переехавший из Петрограда Есенин.
В литературных кругах Петрограда Есенина хорошо знали и до 1917 года. В салонах декадентствующих и заигрывающих с «монашески смиренным» Клюевым любителей «изящной словесности» приветливо встречали и скромного «инока», младшего его «брата во Христе» — Есенина.
«Богоискателей от литературы» влекло к Есенину именно то, от чего он впоследствии сам публично отрекся, а, именно — религиозный налет на многих его стихах раннего периода творчества.

Я вижу — в просиничном плате,
На легкокрылых облаках,
Идет возлюбленная Мати
С плечистым сыном на руках…
(Не ветры осыпают пущи…)

Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс…
(Гой ты, Русь моя родная…)

Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья.
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья…
(Я пастух, мои палаты…)

Религиозная окраска этих стихов вызвана была особыми условиями его жизни в детском возрасте. Бабка, у которой он воспитывался ребенком, была женщина фанатически религиозная и таскала его по церквам и монастырям. В доме бабки вечно ютились всякие странники и странницы, распевались духовные стихи. Все это сильно сказалось на впечатлительной душе ребенка. С откровенной иронией поэт впоследствии говорил, что его ранние стихи потому нравились поэтам-символистам, что эти поэты сами недалеко ушли от наивно-религиозного мировоззрения его бабки.
Монашески кроткие стихи 1914, 1915, 1916 годов успокаивающе действовали на встревоженную войной и предвестниками грядущей Революции салонную публику и вызывали сердечную симпатию к молодому, облаченному в самоделишнее крестьянское платье, поэту. Нельзя не признать, что обаятельные черты лица на вид простодушного, скромного крестьянского юноши, с светло-льняными волосами, с мягким взглядом голубых, почти синих глаз — усиливали симпатию к начинающему поэту.
Есенин прекрасно понимал причины своего успеха в буржуазных и дворянских салонах столицы. В предисловии к «Собранию сочинений в двух томах», написанном им 1-го января 1924 года, он говорит:
«Литературная среда, в которой я вращался в 13-14-15 годах, была настроена приблизительно так же, как мой дед и бабка, поэтому стихи мои были принимаемы и толкуемы с тем смаком, от которого я отталкиваюсь сейчас руками и ногами. Я вовсе не религиозный человек и не мистик».
И, в самом деле, ряд стихотворений этого же периода его творчества характеризует его, как строгого реалиста пушкинской школы, пытливо вглядывавшегося в близкий ему мир русской природы, в домашний уклад крестьянского быта, в полюбившийся ему с детства животный мир деревни.
Есенин стал баловнем судьбы уже с первых шагов своей поэтической карьеры. Его тепло встретили левые из лагеря символистов — Александр Блок и Андрей Белый; его ласкали и считали родственным по духу крайне правые из того же лагеря — Гиппиус и Мережковский; к нему с интересом присматривались и ярые реакционеры из монархистских кругов столицы.
Стихи его уже печатались отдельными книжками. Так, в заполненной им анкете Всероссийского Союза поэтов от 18/XI-24 года Есенин сообщает о себе, что до Октября печатался в издательствах «Аргус» и «Северные записки».
В 1916 году в Петрограде в издательстве Аверьянова вышла его книжка стихов «Радуница». В 1918 году в Петрограде были изданы «Голубень» в издательстве «Скифы», «Иисус младенец» в издательстве «Сегодня». Для начинающего поэта это было большим успехом.
Рассказывая мне об этом раннем периоде своей литературной деятельности, Есенин, «под большим секретом», сообщил мне, как он однажды был приглашен в царский дворец.
— Не то через «мадам Гиппиус», не то через кого-то другого из близких Мережковского некоторые мои стихи дошли до семьи Николая Второго. Сам он, по-видимому, был равнодушен к поэзии, но стихами моими заинтересовалась вдовствующая императрица Мария Федоровна. Мне передали ее лестный отзыв о моих стихах и желание повидать меня для «серьезного разговора». Недолго спустя я, в сопровождении двух совершенно мне неизвестных, но отрекомендовавшихся моими горячими почитателями, лиц попал в апартаменты покойной императрицы.
Она меня встретила очень ласково. Похвалила мои стихи, сказала, что я настоящий русский поэт, и прибавила:
— Я возлагаю на Вас большие надежды. Вы знаете, что делается у нас сейчас в стране. Крамольники, внутренние враги подняли голову и сеют смуту в народе. Вот в такое время патриотические верноподданнические стихи были бы очень полезны. Я жду от вас таких стихов, и мой сын был бы им очень рад. Я прошу Вас об этом серьезно подумать…
— Что же ты ответил Марии Федоровне?
— Я ей сказал: «Матушка, да я пишу только про коров, еще про овец и лошадей. О людях я не умею писать…» Императрица недоверчиво покачала головой, но отпустила меня с миром.
Если этот рассказ (кстати, он сообщил его по «секрету» не только мне одному) и представляет чистый вымысел Есенина, то он все же интересен в другом отношении. Он свидетельствует о том, что Есенин знал, какой он представляет собой «лакомый кусок» для различных общественных сил, боровшихся тогда за влияние в литературе и в жизни. Завербовать в свои ряды высокоодаренного поэта, подлинного сына крестьянской Руси — это улыбалось каждой литературной группировке того времени.
По приезде в Москву Есенин очутился в затруднительном положении. С Зинаидой Николаевной Райх он разошелся, и собственного угла у него не было. Толстые журналы были закрыты, и печататься было негде. Голод в Москве давал себя чувствовать все сильнее и сильнее. Надо было что-то предпринять.
После одной долгой беседы мы пришли к мысли открыть собственное издательство. Мы разработали Устав, согласно которого членами этого кооперативного издательства могут быть только авторы будущих книг. Из чистой прибыли 25% отчисляются в основной фонд издательства, а остальные 75% поступают в распоряжение автора книги. Есенин взял на себя подбор родственных по духу лиц для организации этого дела.
Первым он пригласил Андрея Белого. Как позднее он объяснил в своей автобиографии, — «Белый дал мне много в смысле формы».
В лице Белого он хотел продолжить связь с символистами, занимавшими тогда господствующее положение в русской поэзии.
К символистам, в частности к Александру Блоку, он определенно тяготел в предоктябрьскую пору своих поэтических исканий:

О, Русь — малиновое поле
И синь, упавшая в реку, —
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.

Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить —
Я научиться не могу…
(Запели тесаные дроги…)

Конечно, эти строки — от Блока, а не от …Алексея Кольцова, которого он, ради «чести рода», называет своим старшим братом.
Кроме того, Белый, вместе с Блоком и Брюсовым, открыто приветствовал Октябрьскую революцию, которую Есенин в ту пору еще окрашивал в радужные цвета своей долгожданной «Инонии».
На первом организационном собрании будущего издательства нас было 5 человек: Есенин, Клычков, Петр Орешин, Андрей Белый и я. Название издательству было подобрано легко и без споров: «Трудовая артель художников слова». Роли членов Артели были распределены так: заботы о финансовой стороне дела были возложены на меня; ведение переговоров с типографией и книжными магазинами взяли на себя Есенин и Клычков; что-то было поручено Орешину, а Андрей Белый, восторженно закатывая глаза, взволнованно заявил:
— А я буду переносить бумагу из склада в типографию!
Есенин тихонько мне шепнул:
— Вот комедиант… и глазами, и словом играет, как на сцене…
Когда возникли долгие споры и разговоры о том, как достать бумагу для первых 2-х книжек, Есенин вдруг решительно произнес:
— Бумаги я достану, потом узнаете — как…
Все запасы бумаги в Москве были конфискованы и находились на строжайшем учете и контроле. Есенин все же бумаги добыл. Добыл тем же способом, какой он, несколько позднее, применял в новом своем издательстве «Имажинисты». Способ этот был очень прост и всегда давал желательные результаты. Он надевал свою длиннополую поддевку, причесывая волосы на крестьянский манер, и отправлялся к дежурному члену Президиума Московского Совета. Стоя перед ним без шапки, он кланялся и, старательно окая, просил, «Христа ради» сделать «божескую милость» и дать бумаги для «крестьянских» стихов. Конечно, отказать такому просителю, от которого трудно было оторвать восхищенный глаз, было немыслимо. И мы бумагу получили.
Л. Повицкий, С. Есенин и С. Клычков. Москва, 1918 г.Первой была напечатана книжка стихов Есенина «Радуница». В нее вошли циклы: «Радуница», «Вести о Николе», «Русь» и «Звезды в лужах».
Вслед за «Радуницей» вышли в свет «Голубень», «Сельский часослов», «Преображение», «Ключи Марии»*. (* По предложению Есенина, мы ввели новое летоисчисление, и на обложках наших книжек можно было читать: год 2-й, век 1-ый.)
Намечены были к изданию, как гласило объявление на последней странице, «Преображения», книжки стихов Клычкова, Орешина, Ширяевца, Повицкого, Кузько, Спасского и др. Однако, даже ненапечатанные книги «имеют свою судьбу»: издательство неожиданно «лопнуло». Пришли ко мне Есенин и Клычков и объявили, что в кассе артели нет ни копейки денег, купить бумаги не на что и, следовательно, Артель ликвидируется.
Есенин взволнованно и резко обвинял во всем Клычкова, утверждая, что тот, будучи «казначеем», пропил или растратил весь наш основной фонд. Клычков не признавал за собой вины и приводил какие-то путаные объяснения. Так или иначе, но продолжать дело нельзя было. Издательство «Трудовая Артель художников слова» перестало существовать.
Мемуаристы, рассказывая о московском периоде жизни Есенина, только вскользь упоминают Клычкова. И напрасно. Клычков талантливый и своеобразный человек. Он пробовал себя и в поэзии, и в прозе. Начинал он стихами, но вскорости перешел на прозу. Его «Чертухинский балакирь» многими страницами воскрешает язык Лескова. Да и персонажи его большой эпопеи находятся в несомненном родстве с героями Лескова.
Книги имеют свою судьбу. Книги Лескова оказались не ко времени. Стихи его книжки «Дубравна», «В гостях у журавлей» и другие, где героями поэм его излюбленные Лель, Лада, Купавна и прочая старина не вызывают у современных тружеников никаких душевных движений, ибо он никогда этих сказочных героев в жизни не встречал. Все это быльем поросло.
Если Есенин самокритично сказал о себе: «остался в прошлом я одной ногою», то Клычков, несомненно, остался в прошлом обеими ногами.
И этот человек общался с Есениным, как с соратником по борьбе за давно сгнившую старину. Если б не губительное влияние Клычкова, Есенин одолел бы свои тяжелые раздумья гораздо раньше 23-го года.
После распада «Артели» материальное положение Есенина снова ухудшилось. Он временами переживал подлинный голод.
Характерен в этом отношении следующий случай.
Однажды Есенин с Клычковым пришли ко мне на квартиру в «Петровских линиях», где я тогда проживал. Поговорили о том, о сем, и я предложил гостям поужинать. Оба охотно согласились. Я вышел в кухню для некоторых приготовлений. Возвращаюсь, «сервирую» стол и направляюсь к буфету за продуктами. Там хранился у меня, как особенно приятный сюрприз, довольно большой кусок сливочного масла, недавно полученный мною от брата из Тулы. Ищу масло в буфете и не нахожу.
Оборачиваюсь к гостям и смущенно говорю:
— Никак масла не найду…
Оба прыснули со смеху. Есенин признался:
— А мы не выдержали, съели все без остатка.
Я удивился:
— Как съели? Ведь в буфете хлеба не было!
— А мы его без хлеба, ничего — вкусно! — подтверждали оба и долго хохотали, любуясь моим смущенным видом.
Конечно, только буквально голодные люди могут наброситься на масло и съесть его без единого кусочка хлеба.

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика
реплики часов