Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58826915
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
19985
39415
149882
56530344
880737
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ГУЛЬ Р. Есенин в Берлине (из книги «Жизнь на фукса»)

PostDateIcon 29.11.2005 21:00  |  Печать
Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Просмотров: 10776

Р. Гуль

ЖИЗНЬ НА ФУКСА

***

Русские писатели ходили по Берлину, кланяясь друг другу. Встречались они часто, потому что жили все в Вестене. Но когда люди кланяются друг другу — это малоинтересно. Я видел многих, когда они не кланялись.

    …

 На Виттенбергпляц я видел неуверенно летящей походкой идущего Сергея Есенина. Но о нем я хочу рассказать подробно.

Есенин в Берлине

Я познакомился с Есениным в пьяном виде. Это был вечер, где он читал стихи. Если б Есенин был жив, я б рассказал только об этом вечере. Но Есенина нет. А я его очень люблю. И мне хочется — о Есенине в Берлине — вспомнить все.

В редакции «Новой русской книги» кто-то сказал: «Сейчас Есенин прилетел на самолете с Дункан 1. Они — в «Накануне». Есенин спорит с Ключниковым об изъятии церковных ценностей». Вопрос тогда был моден. И Есенин был за «изъятие».

В «Доме Искусств» ждали Есенина. Он приехал около часу ночи. Показался в дверях с Дункан и Кусиковым. Ему зааплодировали. Он вошел. Но Дункан войти не хотела. И Есенин вернулся к ней — уговаривать.

Вошли они вместе. Дункан в легком лиловом платье-хитоне. Есенин в светлом костюме и белых туфлях, поддерживая ее под руку. Белые туфли я заметил, когда он вскочил на стул и засвистал в три пальца.

Но они шли неприятно. Коэффициент счастливости брака узнается, когда муж и жена идут рядом. Однажды я видел, как шел с женой киностар Конрад Файт 2. Файт очень высок, очень худ. Похож на две перекрещенные кости — рост и плечи. На экране его видели многие. Жена его красавица. Она торопилась за ним. Он шел быстро. Она хотела положить ему на плечо руку. И не могла. Не успевала. Так он и ушел вперед.

Есенин неестественно вел Дункан. Неестественно улыбался. Дункан шла легкой, довольной походкой женщины, входившей и не в такие залы.

Умопомешанный эмигрант, увидав Дункан, почему-то закричал: «Vive L'International!» Она кивнула ему головой и ответила: «Chantous la!» В зале были советские и эмигранты. Одни запели, другие засвистали. Кто-то на кого-то бросился в драку. Скандал разразился. Во время него Есенин стоял на стуле.

Он кричал об Интернационале, о России, о том, что он русский поэт, о том, что он и не так умеет свистеть, а в три пальца. И засвистал.

Возле него волновался H. M. Минский. Но все стихло внезапно, когда Есенин начал стихи. Он читал лирику, стоя на стуле. Стихотворенья покрывались громовой овацией. И овацией кончился вечер.

Ночью в ресторане Есенин пил. Кусиков читал стихи. Айседора сидела с Есениным. Тоже пила. В ее честь русский профессор говорил французскую речь. И вскоре они уехали в Америку.

Из Америки через Париж Есенин приехал один. Он был смертельно бледен. И не бывал трезв. Он не рассказывал о том, что брак с Дункан закончился вмешательством французской полиции. Он пил.

В Шубертзале была устроена его лекция. Есенин вышел на сцену, качаясь, со стаканом вина в руке, плеща из него во все стороны. С эстрады говорил несуразности, хохотал, ругал публику. Его пытались увести. Он не уходил. Наконец, бросил об пол стакан и, вставшей с мест, кричащей на него публике, стал читать «Исповедь хулигана».

Она кончилась овацией.

В союзе немецких летчиков, на русском вечере, где впервые читал Есенин «Москву кабацкую», мы познакомились.

Выступали многие. Последним вышел на эстраду Есенин. Во всем черном — в смокинге, в лакированных туфлях — с колышащимся золотом ржаных волос. Лицо было страшно от лиловой напудренности. Синие глаза были мутны. Шел Есенин неуверенно, качаясь.

Литературный стол был чрезмерно обутылен. Кусиков в чем-то уговаривал косенькую брюнетку. Оркестр играл беспрерывно. Рядом был А. Толстой. Напротив — Н. Крандиевская и Есенин, с повисшей со стола рукой. Она что-то говорила Есенину. Но Есенин не слыхал. Он вскидывал головой, чему-то улыбался и синими глазами смотрел в пьяное пространство. Сильно глушил оркестр. Бутылки шли на стол, как солдаты. Было уже поздно. Есенин обводил сидящих и уставлялся, всматриваясь. Бутылки. Руки. Стаканы. Стол. Цветы. Алексей Толстой. Кусиков с брюнеткой. Лицо Есенина. Все дробилось картиной кубиста.

Я сказал Есенину:

— Чего вы уставились?

Дальше должна была быть брань, драка, бутылкой в голову. Но Есенин улыбнулся тихо и жалобно. Качаясь, встал. И сказал, протягивая руку:

— Я — ничего. Я — Есенин, давайте познакомимся. Средь цветов и бутылок Есенин, облокотившись на стол, стал читать стихи. За столом замолчали, наклонившись к нему. Читал он тихо. Только для сидевших. Он даже не читал. А вполголоса напевал. То вдруг падая головой. То встряхиваясь. Вино качало его и шумело в нем. В «Москве кабацкой» он дважды повторил: «дорогая, я плачу, прости, прости». И говорил это он очень хорошо.

Когда Есенин читал, я смотрел на его лицо. Не знаю, почему принято писать о «красоте и стройности поэтов». Лоб у них должен быть Эльбрус. Глаза — непременно разверстые. Черты лица — классические. Есенин был некрасив. Он был такой, как на рисунке Альтмана 3. Славянское лицо с легкой примесью мордвы в скулах. Лицо было неправильное, с небольшим лбом и мелкими чертами. Такие лица бывают хороши в отрочестве. Сейчас оно было больное, мертвенное, с впалым голубым румянцем. Золотые волосы и синие глаза были словно от другого лица, забытого в Рязани.

Когда Есенин кончил читать, он полуулыбнулся, взял стакан и выпил залпом, как воду. Этого не расскажешь. Во всем: как взял, как пил и как поставил — было в Есенине обреченное, «предпоследнее». Он казался скакуном, потерявшим бровку и бросившимся вскачь целиной ипподрома. Я заказал оркестру трепак. Трепак начался медленно, «с подмывом». Мы стали просить Есенина. Он прошел несколько шагов, качаясь. Остановился. Улыбнулся в пол. Но темп был хорош. И Есенин заплясал. Плясал он, как пляшут в деревне на праздник. С коленцем. С вывертом.

— Вприсядку, Сережа! — кричали мы.

Смокинг легко и низко опустился. Есенин шел присядкой по залу. Оркестр ускорял темп, доходя до невозможного плясуну. Есенина подхватили под руки. Гром аплодисментов. И мы опять пришли к столу, где в тортах стояли окурки и цветы валялись, как измятые лошадьми.

За столом говорили профессионально. О молодых поэтах. Я хвалил Казина 4. Но Есенин смеялся, махая рукой.

— Да что вы, да что это за поэты! Да это все мои ученики! Я же их учил писать! Да нет же, они вовсе не поэты! Они — ученики!

За окном черным пятном лежала берлинская ночь. Перед рассветом пьяные всегда надоедают друг другу. Домой они еще не уходят. Но расходятся по углам.

Толстой с Крандиевской уехали. Злые лакеи собирали посуду, умышленно громко звеня тарелками. Я шел, качаясь, пустым залом. Был пьян. И вместо комнаты, где сидели мы,— вошел, где лакеи составляли посуду.

Тут на столе сидел Есенин. Он сидя спал. Смокинг был смят. Лицо — отчаянной бледности. А сидел так, как в ночном у костра сидят крестьянские мальчики, поджав под себя ноги. Рядом был фужер с водой, и сидел Глеб Алексеев 5.

— Алексеев,— сказал я,— его надо увести.— Я взял фужер.

Но это была не вода, а водка.

— Он спит,— сказал Алексеев.

Есенин не слышал. Лица его не было видно. Висели только волосы. Я взял его за волосы — они были мягкие, как шерсть. Алексеев разбудил его. Есенин встал со стола. Потянулся и сказал, как во сне:

— Я не знаю, где мне спать.

— Пойдем ко мне,— сказал Алексеев. И мы вышли из дома немецких летчиков. Было пять часов утра. Фонари уже не горели. Где-то в полях, может быть, уже рассветало. Берлин был только коричнев.

Мы шли медленно. Есенин быстро трезвел. Шел тверже.

И стал говорить:

— Знаешь, знаешь, я ведь ничего не люблю. Ничего... Только детей своих люблю. Люблю. Дочь у меня хорошая — блондинка. Топнет ножкой и кричит: я — Есенина!.. Вот какая дочь...

Мне бы к детям в Россию... а я вот мотаюсь...

— Фамилия у тебя хорошая: осень, ясень, есень, таусень.

— Да — это ты верно. Фамилия замечательная. Языческая. Коренная. Мы — рязанские. Это ты верно. Я и Россию ведь очень люблю. Она — моя, как дети.

На площади стояли зазябшие сосисочники с никелевыми кухнями. Продребезжал фиакр с вихляющимся на козлах пьяным кучером. Мы перешли площадь. И опять пошли коричневыми сумерками улиц.

— Я Россию очень люблю. И мать свою люблю. И революцию люблю. Очень люблю революцию...

Коричневая краска уже редела сивыми полосами. Откуда-то мягко зачастили автомобили. На ветках пыльных деревьев проснулись воробьи. Мы стояли на углу Мартин-Лютерштрассе. Я простился с Есениным. И тихо идя, еще слышал что-то рассказывавший есенинский голос.

Потом были вечера — у Кусикова. Там пилось и пелось. Кусиков — цыганское под гитару. Есенин — частушки под балалайку:

У бандитов деньги в банке,

Жена, кланяйся дунканке,—

выкрикивал Есенин под веселое тренканье.

Но это недолго. Последний раз я видел его на улице. Он шел трезвый. Растерянной походкой. Словно куда-то торопился, а сам не знал, куда и зачем. Был он так же бледен. В пальто, запахнутом наспех.

 Примечания:

1 ДУНКАН Айседора (1878—1927)—американская танцовщица, одна из основоположниц школы танца модерн. В 1921—1924 гг. жила в СССР. Была женой С. Есенина.

2 КИНОСТАР КОНРАД ФАЙТ (Фейдт, Вейдт — VEIDT) Конрад (1893— 1943) — немецкий киноактер. Снимался с 1916 г., в 1933 г. покинул Германию. Среди наиболее известных фильмов, в которых он снимался,— «Индийская гробница» (1921), «Багдадский вор» (1940) и др.

3 АЛЬТМАН Натан Исаевич (1889—1970) — советский живописец, график и скульптор. Известны его живописные и графические портреты деятелей культуры.

4 КАЗИН Василий Васильевич (1898—1981) — русский советский поэт, один из организаторов литературной группы «Кузница». В творчестве поэта преобладает тема труда.

5 АЛЕКСЕЕВ Глеб Васильевич (1892—?)—русский писатель, после 1917 г. эмигрировал из России.


Небольшое «приложение»…

 Из опубликованных писем Р. Гуля – Гордону Маквэю.

Нью-Йорк, 30.12.1969г.

«…Теперь вкратце о Есенине. Как поэта я его очень люблю, не в пример нашим «камерным эстетам», из которых многие попросту импотентны. Думаю, что Пастернак к старости сказал о нем верные слова. Лично я его знал, встречался с ним в Берлине, когда он приехал с Айседорой и когда возвращался один. Кое-что я о нем писал. Но кое-чего и не писал, ибо знал, что живы его дети и им это могло бы быть неприятно (сыну, я не знал о котором сыне Есенин говорил). В «Новом Журнале» был очерк И. Бергера о гибели одного сына Есенина… Но ведь есть же и Есенин-Вольпин и, кажется, другие..»

Нью-Йорк, 22 октября 1979г.

«… С Есениным я в Берлине встречался. И все, что о нем мог написать, я написал в книге 136-й «Нового Журнала» (имеется в виду опубликованная в этом номере «Жизнь на фукса». – С.)

Айседору Дункан я видел только один раз (вместе с Есениным). О том, как она выглядела и танцевала – пишу в 136-й книге журнала. Брак её с Есениным оцениваю как катастрофу и для него и для неё. К сожалению, о ней ничего сказать не могу. В свое время читал её воспоминания – интересная книга.

P.S. Думаю, что Кусиков был связан с советским полпредством в Paris.»

 

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика