Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58852676
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
45746
39415
175643
56530344
906498
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

Отклики на книгу О. Лекманова и М. Свердлова «Сергей Есенин. Биография».

PostDateIcon 30.11.2005 00:00  |  Печать
Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 
Просмотров: 18040
Прояснение Есенина

Есенинская биография работы Лекманова и Свердлова — попытка спокойно разобраться в судьбе самого романтизированного русского поэта ХХ века
Наверное, ни один русский поэт не вызывал столь ожесточенных споров и не провоцировал читателей на такие неистовые осуждения и такие фанатические восторги, как Сергей Есенин. Даже озлобленные хулители Маяковского, как правило, готовы признать талант и литературную значимость «агитатора, горлана, главаря», а самые экстатические поклонницы Цветаевой или Мандельштама все-таки никогда не доходят до такого умоисступленного и слепого обожания.
Но как только речь заходит о лирике «рязанского соловья», всякая объективность мгновенно и бесследно исчезает и торжествует или чистая и страстная любовь, или иррациональное же отвращение. То, что любители «Москвы кабацкой» исчисляются миллионами, а хулителей «есенинщины» ничтожно мало, никак не может считаться решением этой историко-культурной загадки, арифметика в этой области пока еще, слава богу, не окончательно победила, и мнение брезгливого Бунина или надменной Ахматовой значит не меньше, чем всенародная любовь и признание.
В этом контексте книга Олега Лекманова и Михаила Свердлова представляется отважной и безусловно удавшейся попыткой рассказать о Есенине «без гнева и пристрастия» и без ритуальных славословий. Именно поэтому она, скорее всего, вызовет раздражение у большинства потенциальных читателей. Вряд ли подобный «буржуазный объективизм» придется по душе тем, чьи чувства замечательно выразил цитируемый авторами поэт и есениновед Сергей Крыжановский: «Пускай в иконах у  кого-то стены,/ И на моих не мрак, в конце концов./ Являют свет три лика вдохновенных -/ Есенин, Передреев и Рубцов».
Можно предположить заранее, что обладатели таких удивительных иконостасов обвинят Лекманова и Свердлова в кощунстве и в причастности к одному из многочисленных мировых заговоров против православия, хотя бы потому, что в книге цитируется не только вдохновенный Крыжановский, но и забытый литературный насмешник Дон Аминадо:
Осточертели эти самые самородки/ От сохи, от земли, от земледелия./ Довольно этой косоворотки и водки/ И стихов с похмелья!/ В сущности, не так уж много/ Требуется, чтобы стать поэтами:/ Запустить в Господа Бога/ Тяжелыми предметами./ Расшвырять, сообразно со вкусами,/ Письменные принадлежности,/ Тряхнуть кудрями русыми/ И зарыдать от нежности./ Не оттого, говорит, я хулиганю,/ Что я оболтус огромный,/ А оттого, говорит, я хулиганю,/ Что я такой черноземный./ У меня, говорит, в каждом нерве/ И сказуемое, и подлежащее,/ А вы, говорит, все — черви/ Самые настоящие!
Те же, кто готов подписаться под злобным бунинским обращением к автору «Инонии»: « Поди-ка ты лучше проспись и не дыши на меня мессианской самогонкой!», — вероятно, будут недовольны тем, как деликатно и мастерски авторы уклоняются от прямых оценок таких, например, художественных акций: «Есенин и его друзья расписали стены Страстного монастыря своими стихами… Первенство в хулиганской хлесткости стиха, конечно, досталось Есенину. Где уж было тому же Мариенгофу с его строками «Граждане!/ Душ меняйте белье исподнее!» угнаться за есенинским сногсшибательным четверостишием: «Вот они, жирные ляжки/ Этой похабной стены,/ — Здесь по ночам монашки/ Снимают с Христа штаны».
Наиболее же удивительными (и совсем уж неизвестными и неожиданными) особенностями есенинской биографии оказываются неизменная расчетливость «последнего певца деревни» и деловитая выверенность каждого крутого поворота в его полной дионисийского разгула судьбе. А что расчет оказался неверен и что кажущаяся такой беспроигрышной литературная стратегия привела к творческой и человеческой катастрофе, возможно, послужит уроком нынешним «юношам бледным со взором горящим» и заставит их иначе посмотреть на все еще распространенные в массовом сознании пошлости, гласящие, что таланту все позволено «для того, чтобы ярче гореть», хотя подобная нравоучительность, кажется, не входила в намерения авторов.
Но в этой удивительной жизни, независимо от воли описывающих ее, усматривается какая-то почти басенная жестокая и безусловная мораль. Трудно не почувствовать некоторый мистический ужас, читая рассуждения Есенина о правильном литературном поведении и о неизбежности потакания массовым вкусам: «Никто тебя знать не будет, если не писать лирики: на фунт помолу нужен пуд навозу — вот что нужно. А без славы ничего не будет, хоть ты пополам разорвись — тебя не услышат. Так вот Пастернаком и проживешь!…»
Это было сказано за две недели до самоубийства.
Чрезвычайно любопытны также многочисленные свидетельства того, что поэт, любовная лирика которого заставляла проливать слезы не одно поколение советских и постсоветских юношей и девушек и который в недавнем сериале поражал своей любвеобильностью и мужской силой, в реальной жизни был довольно равнодушен к женщинам и вообще не придавал этой сфере большого значения. И дело, конечно же, не в тайных гомосексуальных склонностях — этот давний миф авторы легко и убедительно разоблачают. Просто Сергей Есенин был абсолютным однолюбом, и единственной его возлюбленной была та самая литературная слава, без которой «ничего не будет». Ей-то он был верен до конца, ее благосклонности он домогался любой ценой, и, судя по всему, в  ней-то он и разочаровался, как часто случается с добившимися своего пылкими влюбленными.
В общем, как писали советские критики, «авторы не подсказывают читателям готовых решений, но заставляют задуматься». А поводов для раздумий в этой книге много, потому что вряд ли и сами авторы, заканчивая свой труд цветаевской цитатой «…Все дал — кто песню дал», надеялись, что этот «литературоцентричный» возглас может быть ответом на есенинскую загадку.
Как признавалась в спокойные минуты и сама Марина Ивановна, есть вещи поважнее песни, да и сами песни — они ведь тоже бывают разные.

Тимур Кибиров

«Эксперт» №35(576)  /  24 сентября 2007
{mospagebreak}

Не больше чем поэт

В советской культуре Есенин служил воплощением русскости — но не благостной, не идиллической, а уже погибшей и вечно погибающей, и его стихи поверх сословных, образовательных и прочих барьеров объединяли всех, кто хотя бы на минуту чувствовал себя «пропащим». С ним перекликались все, кто затрагивал эту же надрывную ноту, и Высоцкий, и Венедикт Ерофеев, и Эдуард Лимонов. Теперь эта нота перестает быть объединяющей, становится культурно ненужной — и на наших глазах привычный образ Есенина исчезает, распадается надвое: «патриотическим кругам» достается белокурая кукла с внешностью Сергея Безрукова, жертва черных сил, предводимых Троцким-Бронштейном, а «культурным ценителям стихов» — модернистский поэт второго ряда, автор множества удачных и множества нескладных строк.
И новые, и прежние легенды добросовестно разобраны в книге Олега Лекманова и Михаила Свердлова «Сергей Есенин: Биография» («Вита Нова», СПб, 2007). Строго научная, тщательно отделяющая факты от легенд и увлекательно, с виртуозно подобранными цитатами рассказывающая, откуда эти легенды взялись, эта биография надолго останется главной книгой о Есенине. Она написана редким для биографий тоном — без агрессивного разоблачительства, но и без особой любви и даже симпатии к главному герою. Скорее с отчужденным, иногда недоуменным любопытством.

Может быть, иначе и трудно смотреть на того законченного нигилиста, который вырисовывается в книге после устранения всех легенд. Культурные и религиозные нормы рушились в реальности — и казались Есенину выдумкой для глупцов, которых он любил эпатировать и так же легко мог растопить иконой самовар, как и высморкаться в скатерть. Расходным материалом были для него и сами люди — например, о петербургских литераторах он писал так: «С ними нужно не сближаться, а обтесывать, как какую-нибудь плоскую доску, и выводить на ней узоры, какие тебе хочется». Серьезно он относился только к двум вещам — к своему поэтическому дару и к славе. Славу он представлял по-детски конкретно — как какой-то сказочный приз, который можно добыть хитростью или силой.

Этот душевный склад роднит Есенина с его европейскими современниками, от экспрессионистов до сюрреалистов, и это же — идеальный характер для авантюриста, как Есенин себя и называет в «Черном человеке». И его биография иногда читается как авантюрный или плутовской роман. После почти водевильной дореволюционной части, когда Есенин, обольщая литературный Петербург, наряжался «отроком вербным», наступает очередь черной комедии — в голодной, запуганной чекистами Москве времен военного коммунизма имажинисты («прекрасные мерзавцы», «пламенные паяцы») пишут похабщину на стенах Страстного монастыря, воруют государственную бумагу, оскорбляют публику — и им все сходит с рук.

Есенину сходило с рук очень многое — от предательства до кощунства — но погубил плохой расчет. Женившись на Айседоре Дункан, он рассчитывал использовать ее для завоевания мировой славы, а оказался сам использован: «Живу, Ваня, отвратно. Дункан меня заездила до того, что я стал походить на изнасилованного»,
и без всякой славы в награду.

Он говорил о себе: «Я с холодком» — и этот необходимый ему «холодок», эту внутреннюю отстраненность от людей и от любой собственной роли, связавшись с Дункан, он как раз и утратил. В конечном счете его сгубила некультурность — не отсутствие начитанности или хороших манер, а нехватка дисциплины, подчинения гнету тех самых условностей и форм, которые он считал обманом. А одного природного «холодка», который он получил вместе с поэтическим даром, оказалось недостаточно — в настоящий «холод», необходимый и авантюристу, и художнику, этот «холодок» так и не превратился.

Григорий Дашевский
Для звуков жизни не щадить
Издано страшное жизнеописание Сергея Есенина

Предложи мне охарактеризовать новую биографию Есенина одним словом, не задумался бы ни на мгновение. Книга Олега Лекманова и Михаила Свердлова «Сергей Есенин» (СПб., «Вита Нова») — страшная. Как «Черный человек».
Страшно все время. Не только при чтении тех страниц, где Есенину очень худо (мучительно-истерическая крутоверть отношений с Айседорой Дункан; бессмысленное и безвкусное заграничное путешествие; последние месяцы давящего одиночества, прорывом которого стала страшная — сознательно повторяюсь, потому как другого слова здесь быть не может — смерть поэта), но и других, повествующих о веселом времени. Вернее, о той поре (революция и годы гражданской войны), когда Есенин чувствовал себя счастливцем и победителем, Иваном-царевичем, летящим в неведомые дали верхом на сером волке с жар-птицей в руках. И совсем не потому дрожь пробирает, что знаешь жуткий конец этой забубенной истории. Ведь горький финал жизни большого человека чаще всего потрясает неожиданностью. Судьба же Есенина чудовищно логична. Никаких игр случая (хотя поэт был горазд на рискованные авантюры), никаких внутренних изменений личности: выбивается в люди, торжествует, куролесит, покоряет Россию, восхищает великих современников, безобразничает, корежит судьбы встречных, отчаивается, гибнет один и тот же всегда узнаваемый — в рубашке с вышивкой и валенках или в цилиндре и с трубкой — человек-артист.
«Есенин подчинил всю свою жизнь писанию стихов. Для него не было никаких ценностей в жизни, кроме его стихов». Этой жутковатой сентенцией начал воспоминания о Есенине Сергей Городецкий — бывший символист, акмеист, неоязычник и потрясатель основ, будущий советский лизоблюд, темпераментно отрекающийся от живых и мертвых. Но сколь ни пакостен этот экспонат нашего литературного террариума ХХ века, только смесью зависти и скрытого презрения к Есенину его тезис не объяснишь. И не опровергнешь никакими рассуждениями — ни адвокатскими (про березки, шестую часть земли, братьев наших меньших), ни прокурорскими (про жажду славы, первенства, богатства). Цитата из Городецкого возникает в главе о юном, безвестном, киснущем в Москве и только примеривающемся к броску за славой стихотворце. Авторы используют мемуарное свидетельство как незапланированный комментарий к признанию самого Есенина, о котором Городецкий, разумеется, слыхом не слыхал. «Мое я, — пишет Есенин Марии Бальзамовой 29 октября 1914 года, — это позор личности. Я выдохся, изолгался и, можно даже с успехом говорить, похоронил или продал свою душу черту, и все за талант. Если я поймаю и буду обладать намеченным мною талантом, то он будет у самого подлого и ничтожного человека — у меня…»
Отвлечемся от декадентской риторики («сологубовщины», как пишет там же Есенин). Ни «самым подлым», ни «самым ничтожным» Есенин, разумеется, не стал. Но печальную правду о себе все же выговорил. Биографы точны: «Юношеское письмо выглядит… как прозаический набросок к „Черному человеку“, поэме, в которой жгучая ненависть к себе, ужас от себя, страх себя неотделимы от упоенного любования — нет, не собой, но своей „ухватистой силой“, своей артистической судьбой, своими стихами, ради завораживающего звона которых можно не только зеркало разбить, но и удавку затянуть».
Об этом и написана книга Лекманова и Свердлова. В ней нет ни ханжества, ни блудливого подглядывания в щелочку, ни стремления списать трагедию на «внешние обстоятельства». Да, Есенин был образцово-показательным модернистом, и это кое-что в нем объясняет. Как и крестьянское происхождение. Как и разлад в родительской семье, отлившийся неприятным детством. Как и общее безумие войны и революции. В конце концов живет и пышно процветает концепция, согласно которой всякий художник — чудовище. Мне эта «романтическая» («авангардная», «постмодернистская» — ярлыки клеить можно какие угодно) доктрина кажется вздорной, но и признав ее резонность, никуда не денешься от скучного, но неопровержимого трюизма: каждый поэт (и будем уж последовательны — каждый человек) сходит с ума по-своему. Есенин решительно не похож ни на типового модерниста, ни на среднего выходца из низов, ни на стандартную жертву общего помрачения, ни на «гения» из бульварного романа (и не менее пошлых «продвинутых» трактатов об искусстве как болезни). Чего-чего, а резко очерченной индивидуальности у этого любителя менять маски не отменишь. Он сам строил (и выстроил) свою жизнь как пьедестал для поэзии. Для него и всероссийская слава была не целью, а средством — она стимулировала поэтический рост. До поры. Так действует любой наркотик. Потом наступает ломка. Есенин и ее умел пустить в дело: порукой тому — «Черный человек».
Здесь бы и крикнуть: Да пропади она пропадом, ваша великая поэзия, если платить за нее приходится такой ценой! Не кричится. Наверно, потому что я никогда не любил Есенина (хотя было время — заставлял себя любить, придумывал хитроумные аргументы, почти обманывался), не люблю его сейчас и не считаю великим поэтом. Проблема не Есенина, а моя, но все же… Виртуоз, новатор, изобретатель неслыханных звуков, знаток человеческих страстей и пристрастий, великолепно умеющий на них играть, — несомненно. Страстотерпец поэзии — конечно. Человек, отмеченный великим даром (а от лукавого дара не дождешься, на то он и лукавый) — кто бы спорил. Кому как, а мне всего этого недостаточно.
И вовсе не в есенинских скандалах, бесчинствах, провокациях, истериках и политических шатаниях тут дело. Не грешнее он многих других. (Судить о последнем акте трагедии Есенина не наше дело. «Кто дознает, какою кручиною/ Надрывалося сердце твое/ Перед вольной твоею кончиною,/ Перед тем, как спустил ты ружье», — написал истинный русский поэт. И больше тут ничего не скажешь.) Люди, а не только художники и властители вообще не ангелы; просто жизнь великих (и «великих») открыта всеобщему обозрению (в этом они подобны героям хороших романов, «изъяны» которых фиксируются столь же восторженно и столь же неадекватно сути). Когда, отвлекшись от поэзии, думаешь о Есенине-человеке, боль и сострадание разгоняют страх. Страшно от поэзии, слитой с этой жизнью. От поэзии, которая и заставляет вникать в эту жизнь.
В отличие от меня (и в согласии с большинством стихолюбов — от Пастернака, Маяковского и Цветаевой до блатарей и партработников, тешащих душеньку опавшим кленом, отговорившей рощей, ветхим шушуном и прочими березовыми ситцами с осенним свистом) авторы новой биографии Есенина уверены, что он был великим поэтом. Это не дань этикету (взялся за гуж, не говори, что ты чиж) и не самогипноз, а продуманное убеждение, растущее из искренней и зрячей (факты страшнее и убедительнее сплетен и домыслов) любви. Их строго документированная, филологически изощренная и стилистически точная (без сусальности, фамильярности и ерничества) книга должна убедить читателя: подлинная поэзия может «случиться» и при таком жизненном выборе. Худшего адресата, чем я, для работы Лекманова и Свердлова придумать трудно. Но, читая и перечитывая ее, я не раз не только восхищался мужеством соавторов (да, чтобы с толком писать о Есенине, потребны, кроме ума, вкуса и эрудиции, железные нервы), но и проникался их правотой. Пронимает. Действует. Покуда не снимешь с полки есенинский томик. Или не вспомнишь что-нибудь эдакое: Словно жаль кому-то и  кого-то,/ Словно кто-то к родине отвык. Ох, и изощрялся я на заре туманной литературоведческой юности, пытаясь выдать самому себе эту аморфность и безграмотность за щемящую лирику. Там дальше в сердце плачут чибис и кулик. Конечно! Плачут — стреляют… Энергетика!
Лучшего «слова» о Есенине я представить себе не могу. Разве что вынесенная в мой заголовок строка Пушкина, в которой, впрочем, ясно слышатся и совсем иные — не есенинские — смыслы.

Андрей Немзер
02.11.2007 10:14 Время новостей
{mospagebreak}
Придуманная судьба

Биография написана не только со всей научной добросовестностью и объективностью, но и в полемике с живыми до сих пор мифами о Есенине, в чем авторы и признаются на последних страницах. Это, при всей подчеркнутой сухости изложения, питает его скрытым пафосом.
Развенчание мифа авторы производят аккуратно и, я бы сказал, с научной опрятностью, не отвечая отрицательной страстностью на положительную страстность мифотворцев. Нас просто знакомят, например, с мистификацией, которая сопровождает датировку ранних стихов Есенина. Доводы простые, они здесь же, на странице. Вот действительно ранние стихи, вполне беспомощные:
Уж крышку туго закрывают,
Чтоб ты не мог навеки встать,
Землей холодной зарывают,
Где лишь бесчувственные спят.
Можно ли представить, что за год до этого были написаны такие превосходные строчки:
Ты поила коня из горстей в поводу,
Отражаясь, березы ломались в пруду.
Для тех, кто хотя бы немного чувствует слово, другие аргументы не требуются.
Не слишком поддаваясь «есенинскому обаянию», авторы показывают, как и биографию, и собственно жизнь Есенин отдавал, можно сказать, скармливал своим стихам. они наблюдают его смену масок, говорят о замещении правды чувств «правдой мечты», делают тонкое различие между блоковской правдой мифа и есенинской «правдой-маткой», показывают, как Есенин строил, вполне цинично и осознанно, свою биографию, свой образ и как эта театрализация должна была неизбежно привести его к трагическому финалу. Для последователей версии об убийстве Есенина, которая тиражировалась, в частности, в телевизионном сериале, чтение отрезвляющее. Жаль только, что эти яростные люди подобных текстов обычно не читают.
Нельзя сказать, чтобы все в биографии, включая общую ее концепцию, было новостью. Но подробность, основательность и беспристрастность (по крайней мере, внешняя) производят убедительное впечатление.
Между прочим, именно этот, негативный по отношению к мифотворцам, подход позволяет авторам снять обвинение Есенина в политическом двурушничестве. не согласны они и с Ходасевичем, который считает, что во всех политических метаниях Есенина вела мужицкая «правда». Спорят с Тыняновым и формалистами, считая, что тогдашняя филологическая наука, видевшая в Есенине лишь «крестьянского поэта», обреченного на «голую эмоцию», проморгала его.
Впрочем, характер эпохи, как и формула судьбы поэта, мало кому были тогда понятны: «В послереволюционные годы как литература, так и филология играли по правилам “gui pro guo”: поэтическая поза и политическая позиция, литературные приемы и выстраданные идеи постоянно менялись местами».
И христианство, и язычество, и богохульство были для Есенина только литературными приемами. Понапрасну обижались на него. Понапрасну искали смысл в его перебежках от эсеров к императрице, а потом к большевикам. Все это была лишь «борьба за литературную власть». И «революционность» он использовал как прием; мечту о мужицком царстве — как «предлог», «мотивировку». Все это убедительно и в данном примере, по крайней мере, спасает Есенина от лишних претензий. Вообще отличная работа, вполне можно доверять.
Есть ли изъяны? На мой взгляд, есть. Они обычны для биографа, который в какой-то момент незаметно для себя начинает работать на собственную концепцию. Так  П. Громов написал содержательную книгу о Блоке, с излишним усердием при этом трактуя его лирику как смену театральных масок. Что-то подобное встречаем и в разбираемой биографии.
К таким моментам я отнес бы полуироничный анализ стихотворения (или маленькой поэмы) «Исповедь хулигана». Как бы мы ни относились к Есенину, это одно из лучших произведений в русской словесности, в русской поэзии. Нельзя его свести ни к эпатажу, ни к умелому выстраиванию образа. Это из «нутряных» стихов, которые выделяют в поэзии Есенина и сами авторы биографии.
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверное, стали некрасивыми.
Здесь столько же кокетства, сколько и боли, и кокетство в случае Есенина не заглушает, не снимает и не опошляет боль. Это не выстраивание образа, а проговорка равнодушного и сентиментального, жестокого и впечатлительного, ностальгического по душевному устройству поэта. и то, что касается «сброда»,— не литературный прием. Был сброд и богемный, и чиновничий, и уличный, который собирался иногда в первых рядах партера. Здесь не романтическая поза нежного хулигана, а тусклая и ядовитая реальность.
Авторы излишне, на мой взгляд, доверяются воспоминаниям Мариенгофа, оговариваясь, правда, что никто не поймал его на вранье. Но вот уж об отношениях Есенина с Дункан Мариенгоф точно знал понаслышке, поскольку они были с Есениным в ссоре. Однако и здесь авторы его не только сочувственно цитируют, но и опираются на эти цитаты как на подлинный документ. Кстати, обвинять Дункан в спаивании Есенина не лучше, чем обвинять в его гибели друзей-имажинистов, жидов, Чека. Это, вообще говоря, происходит иначе, человечнее, медленнее, непроизвольней.
Такое же сопротивление вызывает желание представить стихи «Любовь хулигана» лишь как попытку организовать последнюю любовь. Это определенно не так. Стихи истинные, и воспоминания Миклашевской многое психологически объясняют в этой запоздалой пробе мирных, ненадрывных отношений. Слова Есенина: «А куда мне такому жениться?» — это ведь и о Миклашевской.

Композиция статьи принудила меня закончить претензиями. Биография между тем толковая и честная. Всем рекомендую.

Николай Крыщук
Журнал "Прочтение". Спб., №8/9, 2007 г.
{mospagebreak}
И ЭТО – БИОГРАФИЯ?

Вскоре после смерти Есенина критик А. К. Воронский, хорошо знавший поэта, написал в статье «Об отошедшем»: «Биография поэта малоизвестна: по причинам ему только ведомым, он скрывал и прятал её». Эти слова справедливы и сегодня. Легендарная жизнь одного из крупнейших русских лириков вызывает и сегодня особый интерес.

Не успели утихнуть страсти по фильму «Есенин», добавившему поэту имидж бандита и пьяницы, как появилась книга Олега Лекманова и Михаила Свердлова «Сергей Есенин. Биография» под научной редакцией К. Азадовского (СПб.: Изд. «Вита Нова», 2007). Здесь Есенин — ничтожный человек, ставший воплощением зла.
Авторы обвиняют поэта в самых страшных и отвратительных грехах и даже преступлениях. Пишут о «демонах неврастении и шизофрении», о предательстве («Предательство? Поэт совершил его с детской улыбкой…») и даже о воровстве. Обвинение в предательстве строится на интервью, сочинённом газетчиком «Нью-Йорк Уорлд» (так!): «Я был дурак. Я женился на Дункан из-за денег и возможности путешествовать…» Показания о воровстве даёт Мери Дести, подруга Дункан, относящаяся к Есенину ревниво и предвзято. Это заведомо ложные показания. Другие не учитываются.
Едва ли не основное свойство натуры Есенина, по мнению авторов, — отсутствие «подлинного нравственного стержня». Есенин — фанатик, стилизатор, приспособленец и алкоголик — таким предстаёт поэт, делающий ставку на «канареечность», расчётливость и беспринципность. Получается какая-то гремучая смесь из А. Мариенгофа, З. Гиппиус и им подобных.
Как правило, житейские поступки в расчёт не берутся. Даже «Дело четырёх поэтов», о котором говорится походя, обогащают не показания Есенина, а показания «потерпевшего» М. В. Родкина.
Что касается иных сюжетов, то авторы молчат о том, что Есенин постоянно помогал родителям, содержал не только своих детей, но и сестёр, которые в последние годы жили с ним в Москве, заботился о них. Достаточно прочитать письма поэта, чтобы увидеть, как внимателен он был к просьбам своих друзей, помогал им в публикации произведений, не оставлял без внимания письма начинающих писателей.
Тенденциозность авторов «биографии» настолько явна, что серьёзного внимания специалистов их труд не заслуживает. Но эти авторы имеют научные звания и претендуют на объективность и научность. К тому же появились рецензии единомышленников, отмечающие их добросовестность: «Развенчание мифа… с научной опрятностью…» (Николай Крыщук. Журнал «Прочтение». СПб., 2007. № 8/9); «…отважная и безусловно удавшаяся попытка рассказать о Есенине «без гнева и пристрастия» (Тимур Кибиров. Прояснение, «Эксперт», 2007, № 35, 24 сент.); «Строго научная, тщательно отделяющая факты от легенд…, эта биография надолго останется главной книгой о Есенине» (Григорий Дашевский. «Коммерсант — Weekend», 2007, 5 окт.) и др.
Видимость научности действительно налицо. Сносками на различного рода публикации пестрят страницы. Метод таков: набор цитат (как правило, очень обширных) и заключение авторов, якобы из них вытекающее. Новых источников нет и цитаты только те, которые льют воду на выстроенную авторами мельницу. К примеру, упрощённая оценка имажинизма: «командоры» не придумали ничего нового кроме самого названия школы») — подкрепляется замечаниями Е. Замятина и Ю. Тынянова, а противоположная, основательно аргументированная оценка В. Брюсова не упоминается.

Причём мемуары преобладают над письмами и документами. Воспоминания делятся на «житийные», написанные с любовью к поэту, и «объективные», в которых Есенин представлен расчётливым и бездушным человеком, спекулянтом, пьяницей и хулиганом. Но современники, как правило, субъективны, а Есенин, как известно, был очень скрытен и себя «настоящего» не показывал.
«Научность» должна проявляться в учёте самых разных мнений, писем и документов. Но у авторов свои вкусы. Особенно часто цитируется А. Мариенгоф. Оправдание этому они видят в том, что приятель Есенина правдив и не допускает искажения фактов. Но это не так: мнение современников Есенина о «Романе без вранья» другое. М. Горький пишет: «Фигура Есенина изображена злостно, драма — не понята» (письмо М. Горького А. А. Лутохину. 21 сентября 1927 г.). Что касается другого обильно цитируемого произведения А. Мариенгофа «Мой век, мои друзья и подруги…», написанного им почти 30 лет спустя, то это вовсе не воспоминания.
В «воспоминаниях» Мариенгофа есть немало смещений акцентов и искажений фактов, отмеченных исследователями: эпизод на квартире З. П. Шатовой; история со стихотворениями «Прощание с Мариенгофом», «Прощание с Есениным» и т.д. Но даже видимость научности удаётся соблюсти лишь в первой половине книги. Здесь используется Полное академическое собрание сочинений С. А. Есенина в 7 т., 9 кн. (1995–2001) с подробными комментариями, публикации воспоминаний, вышедшие в свет 3 тома Летописи жизни и творчества С. А. Есенина в 5 т., 7 кн. (2003–2007), сборники воспоминаний и др. Отыскать все эти тексты особого труда не представляет. То, над чем многие годы в поте лица работали учёные, теперь широко доступно в Интернете. Даже набирать на компьютере не нужно: отбери, переформатируй и расположи в нужном порядке. А если ещё поменяешь плюс на минус, получится «новая концепция».

Книга составлена в полном соответствии с основной владеющей авторами мыслью о секрете есенинского обаяния. «Есенинская тактика обольщения нужных людей», костюмы поэта, подробности обольщения занимают многие страницы. Есенин – «профессиональный шармёр» — одна из сквозных тем книги.
Конечно, трудности у авторов порой возникают. К моменту выхода «биографии» были изданы лишь первые тома летописи — жизнь и творчество поэта до отъезда за рубеж, т.е. до 10 мая 1922 года. Ну что бы дождаться тома, где освещается зарубежная поездка Есенина с Айседорой Дункан (до авг. 1923)! Но О. Лекманов и М. Свердлов поспешили, и получился головастик. Период жизни до зарубежной поездки занимает две трети книги. Зрелые, самые насыщенные годы, скомканы.
Глава о поездке за рубеж называется «Иван-царевич и Жар-птица: Сергей Есенин в погоне за мировой славой» и основана в основном на воспоминаниях русского зарубежья (наиболее часто цитируется издание «Русское зарубежье о Есенине» в 2 т. (1993), порой по 4–5 цитат на страницу). Теперь, когда третий том (2 кн.) Летописи жизни и творчества С. А. Есенина (10 мая 1922 — 3 августа 1923 года) показал, каким важным этапом стала поездка Есенина за рубеж, как изменила она мировоззрение поэта, легковесность (мягко говоря) авторского подхода очевидна.
Здесь ни слова о трагедии поэта, ни слова о написанных за рубежом произведениях: три варианта «Страны негодяев», «Чёрный человек» и цикл «Москва кабацкая»! Вот эффектный «итог» зарубежного путешествия: «Сказка кончилась чемоданом, который набит нелепо нажитым и нелепо загаженным добром. Чемоданом — вместо разбитого корыта». Чемодан был — это правда, но набитый вырезками из зарубежных газет с откликами на стихи поэта.
Были и слова самого Есенина, сказанные им по приезде в очерке «Железный Миргород»: «Да, я вернулся не тем. Много дано мне и много отнято. Перевешивает то, что дано».
Неоправданно мало внимания О. Лекманов и М. Свердлов уделяют 1923–1925 гг. Выпадают значительные и крупные произведения тех лет: «Песнь о великом походе» (правда, воспроизводится обложка), «Поэма о 36»; «Анна Снегина» лишь упоминается. Нет и других значительных вех жизни. И это биография?
Основа последних глав — метафора Джекила и Хайда из известной повести Стивенсона о том, как доктор Джекил с помощью зелья превращался в злого карлика Хайда. В такого же Хайда превращают Есенина авторы книги «Сергей Есенин», анализируя стихи последних лет, «увиденные глазами Хайда». «В последние месяцы своего трагического существования Есенин бывал человеком не больше часа в сутки», — цитируют они Мариенгофа. И чуть уточняют слова того, который мог судить об этом периоде жизни Есенина лишь с чужих слов: «Это не совсем так…» Затем нанизывают «написанные в струю» времени воспоминания В. Наседкина о запойных днях, но не дают слова С. С. Виноградской, жившей в одной квартире с Есениным.
Умело подбирая цитаты, О. Лекманов и М. Свердлов ставят вопрос о последних годах жизни поэта и, в частности, о диптихе «Метель» и «Весна» (дек. 1924 г.): «В чём причина этого приступа ненависти ко всему родному, многократно воспеваемому? Только ли в белой горячке…»

Следует сказать, что человек, о котором идёт речь в пятом томе Летописи жизни и творчества С. А. Есенина, уже подготовленном к печати в ИМЛИ РАН, совсем не похож на героя биографии О. Лекманова и М. Свердлова. Это единственный том издания, посвящённый одному году жизни поэта, обещает быть самым толстым. Том включает около 1400 летописных статей, охватывающих последний год жизни и творчества поэта.
Здесь впервые удалось по дням, а порой и часам представить последний год жизни Есенина и всю сложность этого короткого, сложного и тем не менее наиболее интенсивного в творческом отношении периода.
Весной 1925 года поэт переживает глубокую трагедию — 30 марта по делу «ордена русских фашистов» вместе с шестью товарищами на Лубянке в Москве расстрелян его давний друг А. Ганин. Есенин знал о готовящемся приговоре и накануне уехал из Москвы в Баку. Продолжалось преследование самого Есенина. После того как товарищеский суд в Доме печати вынес 13 декабря 1923 г. по «делу четырёх поэтов» оправдательный приговор, дело осталось под контролем ОГПУ и было закрыто только после гибели Есенина и А. А. Ганина 9 мая 1927 г.
В течение 1925 года заводится ещё несколько дел, самое серьёзное из которых об инциденте с дипкурьером А. Рогом 6 сентября 1925 года в вагоне поезда «Баку–Москва». 26 ноября за месяц до смерти Есенин под угрозой суда ложится в клинику 1-го Московского государственного университета и на другой день пишет в письме П. И. Чагину: «Всё это нужно мне, может быть, только для того, чтоб избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу, пошлю всех в кем (так. — Ред.)и, вероятно, махну за границу. Там и мёртвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки…»
В летописи подробно освещены факты и события жизни поэта в Батуми, Тифлисе, Баку. Впервые прослеживаются все этапы работы Есенина над «Анной Снегиной», «Чёрным человеком» и стихотворениями из цикла «Персидские мотивы» и др. В этот период Есенин становится центральной фигурой литературного процесса и острых дискуссий по вопросам литературной политики партии, которые идут на I Всесоюзном совещании пролетарских писателей (6–9 января) и после него и подробно освещаются в печати.
Есенин внимательно знакомится с материалами дискуссий и живо реагирует на многие из них в письмах и печати. Вскоре после публикации итоговой резолюции ЦК РКП (б) «О политике партии в области художественной литературы» (1 июля 1925) ленинградская «Новая вечерняя газета» печатает (вместе с отзывами П. С. Когана, Г. С. Лелевича и А. В. Луначарского) отзыв Есенина, который обращает внимание на то, что вопрос «о стиле и форме художественных произведений — это «дело, касающееся исключительно таланта».
Несмотря на тяжёлое душевное состояние, Есенин много и легко пишет. 13 сентября — четыре стихотворения, посвящённые Сестре Шуре: «Я красивых таких не видел…»; «Ах, как много на свете кошек…»; «В этом мире я только прохожий…»; «Ты запой мне ту песню, что прежде…». В ночь с 4 на 5 октября диктует жене Софье Толстой подряд семь шести- и восьмистрочных стихотворений. В ночь с 7 на 8 октября сочиняет «Сказку о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве».
Только в первой половине года выходит в свет шесть (!) новых книг поэта: «Страна советская», «Песнь о великом походе», «О России и революции», «Персидские мотивы», «Берёзовый ситец» и «Избранные стихи». Во второй половине года поэт готовит к печати в Госиздате своё собрание стихотворений в трёх томах.
Отсутствие этого фактического материала, дат, документов, достоверных воспоминаний не позволяет О. Лекманову и М. Свердлову правдиво осветить даже внешнюю сторону отдельных эпизодов и целых периодов жизни поэта.
Творчество — главное в биографии любого писателя — остаётся в тени. Что ударяло русские сердца «с неведомой силой», не разгадано и представлено как чудо. Есенин — русский Орфей. Его поэзия — «…Чудо – вроде деревьев, танцующих под звуки Орфеевой лиры». Чудо, совершаемое «авантюристом самой высокой и лучшей марки».

Нельзя не сказать и о непозволительных натяжках. Сделав ссылку на работу С. И. Субботина об авторских датировках, авторы позволяют себе эффектный пассаж: «Увы, аргументы исследователя не были приняты во внимание составителями академического собрания сочинений Есенина». Здесь всё неверно. Сомнения в ранних авторских датировках высказывали многие исследователи и до Субботина: В. Вдовин, В. Кожинов, Л. Бельская и др. Аргументы этих исследователей были приняты во внимание в Полном собрании сочинений и не только подробно изложены в преамбуле к первому тому, но и в комментариях к каждому стихотворению. В связи с тем, что другие датировки документально не подтверждаются, в тексте оставлены авторские.
И ещё — 1914 год авторы называют литературно неудачным для Есенина, цитируются «Богатырский посвист» и «Сонет», но ни слова о маленькой поэме «Русь» и других стихах, вскоре завоевавших Петербург (из 60 принято к печати 51!) и принёсших поэту славу… Не обходятся авторы и без ошибок, особенно в датировках дарственных надписей и фотографий, не указаны составители наиболее цитируемых сборников воспоминаний и т.д.
Новая «концепция», по сути, не нова. Те особенности есенинской биографии, которые преподносятся как неизвестные и неожиданные — продуманная стратегия поиска своего образа, переодевания как составляющая художественной программы, артистичность, — подробно раскрыты в работах есениноведов. Ещё Г. Адамович писал, что даже цвет волос Есенина («золотая моя голова»), его цилиндр и манишка — всё это стало почти что «историей, как прядь Наполеона, его треуголка и серый сюртук» (Звено. Париж. 16 февраля 1925 года).
Есенин авангардист и модернист? Тоже не открытие. Тем не менее видеть только эту сторону творчества в Есенине довольно странно. Поэт не обошёл художественных исканий символистов и романтиков, пролетарских поэтов и авангардистов, но оставался «крайне индивидуальным» и в зрелые годы писал о себе: «Я реалист».

Главная неудача книги в том, что биография Есенина и даже внешняя её сторона искажены до неузнаваемости. Глубина и сложность внутреннего мира не раскрыты. «Скука», «пустота» и «хайдовское упоение» собственными пороками — таков итог жизни самого чистого лирика в этой чёрной «биографии» поэта.

 Наталья ШУБНИКОВА-ГУСЕВА





«Литературная газета», №5 (6209), 04 февраля 2009 г
.

 

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика
ASUS amd Radeon 6650 ASUS Radeon RX 6650 XT.