Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58854519
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
47589
39415
177486
56530344
908341
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации Есенина

PostDateIcon 19.04.2011 13:13  |  Печать
Рейтинг:   / 10
ПлохоОтлично 
Просмотров: 20258

 

 
 
ГЛАВА III

НИЖЕГОРОДСКИЙ «КЛАД»

 

«То вздор, чего не знает Митрофанушка».
Д. Фонвизин, «Недоросль».

При жизни Мариенгофа, хотя его век был в два с лишним раза длиннее есенинского, никому из литературных критиков и исследователей в голову даже не приходила мысль написать биографию такого незначительного автора. Сам же он в своих творениях, как и при общении с друзьями, сообщал о себе, мягко говоря, противоречивые факты и потому выстроить сейчас чёткую линию его жизнеописания невозможно. Да, собственно, и незачем. Нам важно разобраться в том, что это за человек, а также в характере его взаимоотношений с гением русской литературы Сергеем Есениным, благодаря имени которого вот уже не одно поколение знает, да и последующие будут знать фамилию «Мариенгоф».
В том, что верить написанному «всех лучшим» другом Есенина надо с большой осторожностью, читатель далеко не единожды сможет убедиться в дальнейшем. Но для этого необходимо сопоставлять факты и делать соответствующие выводы.
Чтобы придать особую значимость своей личности с самого момента её появления на свет, Мариенгоф привязывает к этому событию другие, более существенные и запоминающиеся, делает их своеобразными декорациями, чтобы выпятить собственное Я. Прежде всего он даёт пространный рассказ об открытии в Нижнем Новгороде, где жила семья его родителей, Всероссийской выставки 1896 года, которую отметил своим присутствием сам Государь-император.
«Год был памятный для нижегородцев, — пишет Мариенгоф. — Мама смеясь, потом говорила:
— А ещё год спустя и Толя родился. В ночь под Ивана Купалу. Когда цветёт папоротник и открываются клады».
Почему мама при этих воспоминаниях смеялась, автор оставляет читателя в неведении. Встречалась она с царём или нет — решайте мол сами. И, если встречалась, то при каких обстоятельствах. Что же касается даты рождения, то, если бы подобное говорила мать Есенина, неграмотная крестьянка, которой удобнее было запоминать дни рождения детей, ориентируясь на церковные праздники и значимые события, такое звучало бы вполне естественным. Однако, в данном случае речь ведётся об интеллигентке, столбовой дворянке. И потому слова эти воспринимаются как надуманные, напыщенные,» притянутые за уши».
Наконец, третьим событием, ознаменовавшим появление на свет А. Мариенгофа явилось то, что акушерка, принимавшая роды, здесь же сошла с ума и была непосредственно из особняка Мариенгофов отправлена в психолечебницу.
Так что же за «клад» открылся нам, наподобие классика белорусской литературы Янки Купалы, в лице Анатолия Мариенгофа в ту досточтимую ночь, когда цвёл папоротник, через год после посещения Нижнего Новгорода царём-батюшкой?
Процитируем снова самого автора:
«Я играю в мячик… Няня сидит на турецком диване и что-то вяжет, шевеля губами. Мячик ударяется в стену и закатывается под диван. Я дёргаю няню за юбку.
— Мячик под диваном. Достань.
— Достань, Толечка, сам. У тебя спинка молоденькая, гибкая!..
— Достань! Ты достань!
И начинаю реветь. Дико реветь. Валюсь на ковёр, дрыгаю ногами и заламываю руки, обливаясь злыми слезами. Из соседней комнаты вбегает испуганная мама.
— Толенька… Голубчик… Что с тобой, миленький?
— Убери! Убери от меня эту ленивую, противную старуху! — воплю я. Мама подымает меня, прижимает к груди.
— Ну успокойся, мой маленький, успокойся.
— Выгони! Выгони!
— Толечка, неужели у тебя такое неблагодарное сердце?
А простаки считают четырёхлетних детей ангелочками.
Мама уговаривает меня, убеждает, пробует подкупить чем-то «самым любимым на свете». Но я обливаюсь ручьями слёз. О, это мощное оружие детей и женщин! Оно испытано поколениями в домашних боях.
И что же? Мою старую няню, этот уют и покой дома, увольняют за то, что она не полезла под диван достать мячик для избалованного мальчишки. Шутка ли, единственный сынок!»
Открыв читателям такой нелицеприятный факт из своей жизни, Мариенгоф уже в зрелом возрасте делает попытку покаяться, поскольку мол его на протяжении полувека «грызёт совесть» за ту гнусную историю с мячиком. Однако, поверить ему можно лишь на несколько минут. Поскольку в «Романе без вранья» автор живописует не менее мерзкую историю из его жизни, но уже без тени сожаления о содеянном:
«В Москве я поселился (с гимназическим моим товарищем Молабухом) на Петровке, в квартире одного инженера.
Пустил он нас из боязни уплотнения, из страха за свою золочёную мебель с протёртым плюшем, за массивные бронзовые канделябры и портреты предков (так называли мы родителей инженера, развешанных по стенам в тяжёлых рамах).
Надежд инженера мы не оправдали. На другой же день по переезде стащили со стен засиженных мухами предков, навалили их целую гору и вынесли в кухню.
Бабушка инженера, после такой большевистской операции, заподозрила в нас тайных агентов правительства и стала на целые часы прилипать старческим своим ухом к нашей замочной скважине.
Тогда-то и порешили мы сократить остаток дней её бренной жизни (курсив — П.Р.).
Способ, изобретённый нами, поразил бы своей утончённостью прозорливый ум основателя иезуитского ордена.
Развалившись на плюшевом диванчике, что спинкой примыкал к замочной скважине, равнодушным голосом заводили мы разговор такого, приблизительно, содержания:
— А как ты думаешь, Миша, бабушкины бронзовые канделябры пуда по два вытянут?
— Разумеется, вытянут.
— А не знаешь ли ты, какого они века?
— Восемнадцатого, говорила бабушка.
— И будто бы знаменитейшего итальянского мастера?
— Флорентийца.
— Я так соображаю, что, если их приволочь на Сухаревку, пудов пять пшеничной муки отвалят.
— Отвалят.
— Так вот пусть уж до воскресенья постоят, а там и потащим.
— Потащим.
За стеной в этот момент что-то плюхалось, жалобно стонало и шаркало в безнадёжности туфлями.
А в понедельник заново заводили мы разговор о «канделябрах», сокращая ничтожный остаток бренной бабушкиной жизни» (курсив — П.Р.).
Четырёхлетний барчук Мариенгоф добился изгнания своей няньки плачем. После окончания гимназии в Пензе он с другом примчался в Москву «на ловлю счастья и чинов» под крылышком всемогущих родственников, их знакомых и малознакомых, пришедших к власти в результате большевистского переворота. И теперь действует, по его же собственному выражению, коварнее инквизитора. И против кого? Против семьи обыкновенного инженера, у которого и богатства — только протёртый плюшевый диван, старинные бронзовые канделябры, да галерея портретов собственных предков. Эта семья добровольно «уплотнилась», чтобы предоставить комнату для юных хозяев положения, хлынувших в столицу
«на ловлю счастья и чинов» из малых городов и местечек.
Кстати, перед Есениным, уже известным к тому времени поэтом, никто не уплотнялся. До самой его смерти. А уплотнились перед барчуком Мариенгофом, или, как тогда называли, деклассированным элементом. И семья инженера дрожит перед ним, что вызывало в нём восторг даже через сорок лет.
Есенин в детском возрасте ни нянек, ни кухарок, ни другой какой прислуги не выгонял. Наоборот, он сам оказался в положении изгнанного. Его семья на долгие годы распалась. Отец жил в Москве, работая мясником, а затем приказчиком в мясной лавке. Мать осталась в одном доме со свекровью, братом мужа и свояченицей.
Не угодивши свекрови, уехала в Рязань, настойчиво добиваясь развода с мужем. Будущий поэт, по его же свидетельству, с двухлетнего возраста был отдан на воспитание к деду по материнской линии, который одного из своих сыновей за нежелание кланяться ему в ноги сбросил с чердака и тем самым сделал его навсегда инвалидом.
«Дядья мои, — писал поэт в автобиографии, — были ребята озорные и отчаянные. Трёх с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку.
Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня бельё и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками и, пока не захлёбывался, он всё кричал: «Эх, стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавая по озёрам за подстреленными утками. Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться. Многим, кому грачи в полдень после пахоты мешали спать, я снимал гнёзда с берёз, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот, да разбив кувшин молока, который нёс на косьбу деду.»
Таким образом, Сергей, не являясь сиротой, оказался в положении хуже сиротского. Родителям он был в тягость, а в семье деда — никому ненужной обузой. И потому учился добиваться чего-нибудь в жизни только, надеясь на самого себя.

Х Х Х

Теперь вернёмся к тому, как пишет Мариенгоф о своём происхождении:
«Тётя Нина примерно с трёх лет называла меня не иначе, как «Анатоль», и любила той сумасшедшей любовью, какой любят старые девы своих собачонок.
— Боби, — обращалась она к отцу деловым тоном, — я для Анатоля наметила отличную партию… княжна Натали Черкасская. Их родовое имение тоже в Арзамасском уезде.
Тётя Нина говорила «тоже» потому, что она и моя мама, урождённые Хлоповы, были из-под Арзамаса.
— Вы, Боби, вероятно, знаете по истории, что у царя Михаила Фёдоровича была невеста Хлопова? Мы из этого рода! — при каждом удобном случае лгала (курсив — П.Р.) тётя Нина.
Мариенгоф уличает во многократной лжи свою тётю Нину. А о собственном вранье у него — ни намёка. Наоборот, даже заголовком своих творений крикливо заявляет о своей порядочности. Однако, давайте попытаемся разобраться в этой ситуации.
Прежде всего, зачем тёте Нине при наличии у Боби, видимо уже не маленького сына, для которого она выбрала «отличную партию», «при каждом удобном случае» спрашивать его о царской невесте Хлоповой, из рода которой якобы были и тётя Нина, и жена Боби, то есть мать Мариенгофа? Ведь Боби, наверняка, давно знал это, и не из учебника истории, а от своей жены, притом ещё до женитьбы. Вероятнее всего именно «не плебейское» происхождение супруги сыграло немаловажную роль в женитьбе этого довольно делового человека.
— Дед мой по отцовской линии,— писал Мариенгоф, — из Курляндии. Он был лошадник, собачник, цыганолюб, прокутивший за свою недлинную жизнь всё, что прокутить можно и чего нельзя.
— И умер, как Шекспир! — говорил отец. — После доброй попойки.
А женился дед на курляндской еврейке, красавице из кафе-шантана. Вплоть до Октябрьской революции этого ему не могла простить тётя Нина».
Ах, сколько здесь пафоса, величия, гордости, романтики и… лжи! Ведь зачем было тёте Нине аж до самой революции ругать безымянного деда Мариенгофа за его выбор красавицы— еврейки? Будь по иному, не появился бы на белый свет Боби, и кто бы в таком случае женился на сестре Нины — матери Мариенгофа? А Боби она, по всему видно, уважала. И как мужа сестры, и как отца Анатолия, и как порядочного делового человека.
О деловой хватке Боби свидетельствуют такие откровенные подробности из «романов» сына:
«На вступительные экзамены в Дворянский институт императора Александра II меня привела Марья Фёдоровна Трифонова, начальница того детского пансиона, где я начал своё мученическое (курсив — П.Р.) восхождение по тропе наук…
Мария Фёдоровна шепчет:
— Толя, сядь на парту у окна, выходящего в коридор.
Неужели она собирается мне подсказывать? Кто? Сама начальница пансиона! Важная дама с лорнетом и волосами белыми, как салфетка. Невероятно!..
Я пишу диктант. В голове чад… Где писать «не», а где «ни»? А как писать «птичку»? C мягким знаком или без мягкого? Вся надежда на Марью Фёдоровну…. Над молочным стеклом появляется её рука в кружевной митенке, и сухонький палец подаёт мне какие-то сигналы. Ясно: я сделал ошибку. Где? Какую? Перечитываю. Вот она!..
За диктант я получил тройку. Но меня всё-таки приняли, потому что все остальные предметы сдал на «пять».
Даже ко всему привычный Мариенгоф считал «невероятным» то, что «сама начальница пансиона, важная дама с лорнетом и волосами белыми, как салфетка» пошла в такой престижный вуз подсказывать своему ненадёжному воспитаннику. Здесь, думается, не надо быть Исааком Ньютоном, открывшим закон всемирного тяготения, чтобы догадаться, какая сила потянула её туда. Вполне можно предположить, что та же сила помогла сдать Анатолию на «пять» все остальные предметы. Иначе совсем непонятной будет следующая фраза из его повествования: «Весной меня не допустили к переходным экзаменам: три годовых двойки».
После подробного рассказа о том, каких трудов стоил отцу Мариенгофа приём его сына в Нижегородский Дворянский институт, вызывает улыбку фраза «романиста» о том, что отец не хотел, чтобы Анатолий там учился, и согласился на это только по настоянию тёти Нины.
Именно то обстоятельство, что Мариенгофа «не допустили к переходным экзаменам», повлияло на решение отца после переезда семьи из Нижнего Новгорода в Пензу отдать там Анатолия уже не в тамошний Дворянский институт, а в обыкновенную частную гимназию С. Пономарёва. Мы не знаем точно, кем работал старший Мариенгоф в Нижнем Новгороде, но по свидетельству сына, «принял предложение англичанина Локка и стал представителем акционерного общества «Граммофон» в Пензе.
Но и в Пензенской частной гимназии С. Пономарёва будущий имажинист не отличался успехами в учёбе. Даже, если стать на позицию барыни Простаковой из комедии Д. Фонвизина «Недоросль» и назвать вздором все остальные предметы, которых не знает её Митрофанушка, всё равно «трудно простить» Мариенгофу его «тройку» по словесности, которой он решил посвятить свою жизнь.
«К средней школе у меня была лютая ненависть» — напишет он впоследствии. Очевидно, как и к Дворянскому институту, «безмозглому», как якобы называл это заведение отец Анатолия.
А вот как живописует «романист» момент, когда директор Пензенской частной гимназии вручает ему аттестат:
«С величавой скрипучестью в голосе директор вызывает к длинному столу счастливых учеников.
У меня чуть-чуть замирает сердце.
— Ма-ри-ен-гоф.
О, как я ждал этой минуты! <…>
Сколько огорчений, волнений, головной боли, сколько дней, месяцев и лет, выброшенных на ветер, из-за этого листа голубой казённой бумаги, ничего не говорящей о человеке! (курсив — П.Р.).
…27 мая 1916 года, при отличном поведении, окончил полный восьмиклассный курс, при чём обнаружены нижеследующие познания:

Закон Божий………………………………..……………………...........……….три (3)
Русский язык с церковно— славянским и словесность….…три (3)
Философская пропедевтика…………………………………....…….……три (3)
Математика……………………………………………………............…………..три (3)
Математическая география…………………………….....……………….три (3)

И так далее — три, три, три, три…
— Распишитесь, мой друг, в получении аттестата.
Я ставлю чёткую подпись.
Директор смотрит, и глаза у него становятся скорбными, страдальческими.
В чём дело?
Оказывается, <…> я не поставил твёрдый знак в конце фамилии» (Бессмертная трилогия. М. ,2000, стр. 186-187).
Как видим, нижегородский «вундеркинд» нисколько не опечален такой низкой оценкой своих знаний в аттестате. Наверняка, не расстроился по этому поводу и его отец, разрешавший своему любимому чаду пропускать занятия в гимназии ради примитивного сочинительства. Что сразу же вызывает в нашей памяти аналогию с госпожой Простаковой из комедии Д. Фонвизина «Недоросль». Вступаясь за своего сына, она, как мы помним, произнесла, ставшую знаменитой, фразу: «То вздор, чего не знает Митрофанушка».
От себя добавим, что подобные родители и их дети главным в жизни считают не знания, а то, как их затем удастся устроить в жизни. На беду нашу. Ведь после Октябрьского переворота во властных структурах в России таковых недорослей было большинство.
Забегая вперёд, отметим, что поэты-имажинисты не раз отмечали дремучую неграмотность своего собрата по перу. Вадим Шершеневич в своей книге «Великолепный очевидец» писал: «Где-то у меня долго хранилась «Магдалина» с такими фантастическими орфографическими ошибками в автографе, какие можно было придумать только нарочно».
Вспомним заодно, что в доме Есениных на самом почётном месте в рамке висел «Похвальный лист», выданный Сергею в 1909 году по окончании им Константиновского земского училища. И свидетельство того же Вадима Шершеневича: «Писал он (Есенин — П.Р.) с помарками, но без ошибок».
Единственное, в чём преуспел наш будущий имажинист — коварство. В одном из своих «романов» он выхвалялся, что никто в его классе гимназии не мог ставить так подножки, как он.
Завершая разговор о родословной, обстоятельствах рождения и воспитания будущего имажиниста А. Мариенгофа, остановимся ещё на одной легенде, которую непременно «жуют» многие исследователи С. Есенина и поклонники Мариенгофа — о якобы баронском происхождении его отца. Одержимый этой идеей, американский профессор Б. Большун, чтобы окончательно докопаться до истины, воспользовался услугами господина Никласа Шренка фон Нотцинга — одного из наиболее известных специалистов в области немецкой генеалогии. Но результат этого предприятия оказался нулевым. В благопристойной и добронравной Курляндии, куда адресовал своего читателя бывший имажинист, ни близких, ни далёких его родственников не оказалось. И вот что вынужден был написать в своей книге этот американский автор:
«Одно уже сейчас можно сказать, однако, почти уверенно: к прибалтийским баронам немецкого происхождения, так называемым «остзейским немцам», семья отца Мариенгофа никакого отношения не имеет. И вот по какой причине: ни в одной геральдической книге этого района баронской семьи с такой фамилией обнаружить не удалось. Имелась семья с такой фамилией среди дворян Голландии, но эти Мариенгофы никогда в России не жили и никаких связей с этой страной не поддерживали. (Б. Большун. «Есенин и Мариенгоф. «Романы без вранья» или «Враньё без романов». Гродно, 1993, стр. 12).
Таким образом, А. Мариенгоф был уличён в очередной лжи. Прокутить всё, как он писал, его деду, лошаднику и собачнику было сложно. Поскольку никаких имений тот не имел. А появились они только благодаря неуемной фантазии его внука-имажиниста.
Как говорится в подобных ситуациях, с заоблачных высот следует спуститься на нашу грешную землю и подкрепить сказанное сведениями из других источников.
Поэт-имажинист Матвей Ройзман в своей книге «Всё, что помню о Есенине» на страницах 195-196 приводит письмо к нему драматурга Александра Крона от 19 октября 1966 года. А. Крон, близко знакомый с семьёй А. Мариенгофа в 50-е годы пишет: «Столь же лжива болтовня, что Мариенгоф ведёт свой род от немецких баронов… Отец его, крещёный еврей…»
Таково истинное баронство Мариенгофа. А род деятельности его отца выясним из другого источника. Сестра Анатолия, Руфина, после его смерти в письме английскому литературоведу-слависту Гордону Маквею сообщала буквально следующее: «Мои родители в молодости были актёрами, потом, когда они поженились, отец посвятил себя деловой карьере.» (А. Мариенгоф. «Роман без вранья». Оксфорд, 1979, стр. 9).
Между прочим, имя сестры Руфины, как и имена сводного брата Бориса, деда, а также фамилию «двоюродного дяди-брата» Боба, обеспечившего Мариенгофу невиданную стартовую площадку для вторжения в окололитературную среду (вероятно им был заместитель наркома водного транспорта Эпох Фридрихович Розенталь), «романист» ни в одном из своих произведений не называет. Cкорее всего затем, чтобы скрыть от читателя их неостзейское происхождение. Ему же очень и очень импонировало баронское.
Удивляет только то, почему Мариенгоф так старательно «открещивался» от еврейской крови у себя, но в то же время заменял ею всякую другую кровь у Зинаиды Райх? Безусловно, потому, чтобы благодаря такому отмежеванию, беспрепятственно титуловать себя бароном.
«Баронство» Мариенгофа импонировало не только ему самому и некоторым его друзьям, которые, по словам М. Ройзмана, ведут по этому поводу «лживую болтовню». Распространённое «образоносцем» 75 лет назад враньё о своей персоне, так въелось в умы многих читателей, что вытравить его теперь очень сложно. И ярким примером тому служит уже неоднократно упоминаемый выше профессор Борис Большун. Сообщив на 12-й странице своей книги читателям о том, что «к прибалтийским баронам немецкого происхождения, так называемым «остзейским немцам», семья Мариенгофа никакого отношения не имеет», уважаемый профессор тут же забывает о сказанном и на странице 29 пишет следующее:
«Нет, не был Мариенгоф тем беспринципным прожигателем жизни, своей и чужой, каким его представляют в некоторых исследованиях. Ничего он, видно, не унаследовал ни от собако- и цыганолюба немецкого барона-деда, ни от его «аморальной» еврейки-жены из кафе-шантана, как ему этого ни хотелось».
Далее, на странице 50, где речь ведётся о разных породах лошадей, Б. Большун пишет:
«Вряд ли стоит искать особый скрытый смысл в происхождении непритязательных деревенских вяток от благородных немецко-лифляндских предков (как тут не вспомнить о непутёвом деде Мариенгофа, тоже увлекающемся лошадьми)…»
Поскольку версия о баронстве настолько привлекательна и для самого Мариенгофа, и некоторых друзей, и для профессора Б. Большуна, вполне уместно предположить, что она имеет под собой реальную почву. Только, на наш взгляд, специалист в области немецкой генеалогии Никлас фон Нотцинг искал корни рода Мариенгофов немного не там. Они оказались настолько глубоко, что за прошедшие с того времени cтолетия фамилия нашего героя частично трансформировалась (быть может, при переезде предков в Россию). Изначально, в ХVIII веке, она звучала так: «Барон фон Мюнхгаузен».
Предвидим неадекватную реакцию некоторых читателей, и потому именно для них приведём цитату из повествований «самого правдивого в мире человека»:
«…если в нашей компании найдутся лица, которые усомнятся в моей правдивости, мне останется только сожалеть о том, что они недоверчивы, и предложить им удалиться до того, как я начну повествование…»
Для остальных же сообщим, что, если мы положим рядом «Роман без вранья» и книгу Готфрида Бюргера и Рудольфа Распе «Удивительные путешествия на суше и на море, военные походы и весёлые приключения БАРОНА ФОН МЮНХГАУЗЕНА, о которых он обычно рассказывает за бутылкой в кругу друзей» (М. «Наука». 1985), откуда взята вышеприведенная цитата, то найдём в них немало общего.
Именно в бароне Мюнхгаузене мы видим черты деда Мариенгофа, лошадника и собачника, а также черты самого Анатолия. Вот о чём, например, свидетельствует на стр. 15 барон Мюнхгаузен:
«Я стремлюсь привлечь ваше внимание к более важным и благородным предметам, а именно, к лошадям и собакам, большим любителем которых я был всегда…»
Далее занимательный рассказчик, «скромно» напомнив о том, что слушатели должны верить на слово ему, самому правдивому человеку, (курсив — П.Р.) сообщает, что он «всегда славился как высокими качествами своих лошадей, собак и ружей, так и особым умением этим пользоваться. Поэтому я могу гордиться, ибо в полях и лесах долгие годы будет жить слава моего имени».
— Ну чем не «Бессмертная трилогия» Мариенгофа? А название его книги «Роман без вранья» не говорит ли о том, что это самый «правдивый» роман в мире? Ведь все остальные, куда ни верти, с враньём. И все писатели-романисты — лгуны.
«Итак, господа, — продолжим словами Бюргера и Распе, — вы теперь знаете всё о господине бароне фон Мюнхгаузене. И, надеюсь, уже никогда не станете сомневаться в его правдивости».
И с нашей помощью вспомните рассказы о его необычайно быстрой борзой собаке, которая за время службы барону «стёрла себе лапы почти по самое брюхо, поэтому в последние годы её жизни я мог пользоваться ею только как таксой»; и «о чудесном литовском коне», которому решёткой ворот, закрывающих крепость, отрубило заднюю часть, после чего он выпил всю воду в колодце, потому что она сразу же вытекала сзади. Кстати, эту незаменимую лошадку барону Мюнхгаузену подарили в Литве, то есть где-то в тех краях, где проживали остзейские немцы, и мифический дед Мариенгофа в их числе.
С такою же поражающей воображение «точностью», как и наш любезный «романист», «непримиримый враг всякого вранья» барон Мюнхгаузен говорит о месте проживания своих родителей:
«Вас это не удивит, господа, если я скажу вам, что по отцовской и материнской линии происхожу от голландских или по крайней мере вестфальских предков» (там же, стр. 62, а для непосвящённых напомним, что Вестфалия находится в Германии).
От безымянного мифического деда, собачника и лошадника, а вернее — от барона Мюнхгаузена Анатолию Мариенгофу передалась любовь к собакам. В своих «бессмертных романах» он упоминает мопсика Нерошку, который жил в доме его отца, а также борзого пса Ирму — у них с Есениным в Бахрушинском доме. Уже одно то, что автор называет клички этих собачек в отличие от «забытых» им имён деда, двоюродного дяди-брата, сестры и брата, говорит о большом внимании Анатолия к «братьям нашим меньшим», которых он ценил, видимо, выше, чем неназванных родственников.
И к лошадям у автора «Романа без вранья» отношение особое. Не только в фамилии, но и в его облике было что-то лошадиное. Не зря же родители Есенина называли Анатолия между собой Мерин-гофом. Однажды художник Дид Ладо очень удачно изобразил Анатолия в виде лошади. Затем, чтобы не обидеть его, в подобных ипостасях нарисовал Есенина и Шершеневича. Для каждого была определена порода: Есенин — вятская, Шершеневич — орловский рысак, а Мариенгоф, с учётом его «остзейского происхождения» оказался гунтером — представителем крупной, сильной и выносливой верховой лошади, разводимой в Англии для спортивной охоты и скачек с препятствиями. После этого крестьянские поэты часто спрашивали имажинистов о том, как поживает их Гунтер?
Можно предположить, что с подачи Анатолия имажинисты назвали своё кафе «Стойлом Пегаса», а также сборники стихов — «Конницей бурь» и «Конским садом».
Больше всего среди гнедых, буланых, вороных и пегих Мариенгофу нравились необычные, под стать ездоку, лошади. Пегас, оседлав которого, он безуспешно хотел попасть «Копытами в небо», Троянский конь, и, конечно же, всем известный из поговорки необычайно лживый сивый мерин. С помощью последнего потомку самого «знаменитого во всём мире барона» Мюнхгаузена удалось создать своё пресловутое «Враньё без романа» или Троянского коня, который вот уже на протяжении почти восьми десятилетий пытается разрушить репутацию Есенина. Репутацию человека, ибо есенинская поэзия с честью справилась с таким коварством.
О том, как это делалось и делается, читайте в соответствующей главе «Потомок барона Мюнхгаузена или «Враньё без романа».

Комментарии  

0 #16 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаВиктор Михайлович Ма 19.02.2024 18:29
Спасибо за правду о Сергее Есенине
Цитировать
0 #15 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаВиктор Михайлович Ма 19.02.2024 18:26
Солидарен во всём с Петром Радечко
Цитировать
0 #14 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаВиктор Михайлович Ма 19.02.2024 18:23
Удивительное совпадение взглядов Петра Радечко с моими собственными о зловещей роли Анатолия Мариенгофа в судьбе Сергея Есенина.
Цитировать
-5 #13 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаНаталья Игишева 05.04.2017 11:15
Похоже, что приписка в том оформлении, в каком она есть в опубликованном тексте воспоминаний Назаровой, при публикации комментария теряется из-за какого-то бага, поэтому даю ее отдельно. После трех звездочек в тексте стоит: «Есенин опрокинул бутылку на чьем-то столике. (Приписка на полях Г. Бениславской.)» .
Цитировать
-5 #12 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаНаталья Игишева 05.04.2017 08:49
Прошу прощения, в комментарии от 02.04.2017 11:04 пропустила приписку. С ней описание инцидента таково: «С. А. сидел в «ложе». Собирался идти к вам. Все посылал Александра (швейцара) за цветами на Страстной. Их был уже целый воз. Была там Катя. Пришла за деньгами. С. А. ждал, когда ему дадут деньги, чтобы отдать их сестре и идти на Никитскую. Пошел к кассе. По дороге его ли толкнули, толкнул ли он — но кто-то кого-то обругал. Есенин замахнулся бутылкой и облил пивом ***. Сцепились. Вызвали милицию. Его забрали». Как следует из приписки – а Бениславскую уж никак нельзя заподозрить в стремлении представить Есенина в положительном свете – причиной задержания стал совсем не дебош, а мелкий бытовой конфликт (опрокинутая бутылка – скорее всего, случайность), которую никто бы и в ум не взял, если бы в этот конфликт не оказался втянут человек, которого ну о-о-очень надо было лишний раз затащить в участок.
Цитировать
-5 #11 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаНаталья Игишева 02.04.2017 11:04
Со слов Приблудного, пересказанных в воспоминаниях Назаровой, инцидент от 15 сентября 1923 года выглядел совсем не так страшно, а Есенин был вполне адекватен и благодушно настроен: «С. А. сидел в «ложе». Собирался идти к вам. Все посылал Александра (швейцара) за цветами на Страстной. Их был уже целый воз. Была там Катя. Пришла за деньгами. С. А. ждал, когда ему дадут деньги, чтобы отдать их сестре и идти на Никитскую. Пошел к кассе. По дороге его ли толкнули, толкнул ли он — но кто-то кого-то обругал. Есенин замахнулся бутылкой и облил пивом ***. Сцепились. Вызвали милицию. Его забрали» (я бы не стала исключать провокацию). Также неясно, почему Гартман сказала, что Есенин пришел уже около 23 часов: судя по тому, что Екатерине Есениной понадобились деньги (что с ними на ночь глядя делать?) и что она безбоязненно вышла одна из дома и направилась в увеселительное заведение, время было еще «детское».
Цитировать
-5 #10 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаМихаил Ковалёв 21.12.2016 01:09
Большая благодарность П.Радечко за то, что разгрёб эту кучу наветов и лжи, вываленных "лучшим другом" на великого русского поэта после его смерти. "Друзья" вроде Мариенгофа хуже врагов. "Враньё без романа" --- типичная заказуха, трижды издававшаяся в ходе кампании "борьбы с есенинщиной", в то время как самого Есенина издавать перестали. А про тех, кто смакует мариенгофовские анекдоты, --- не способных отличить друга от злобного завистника, --- поэт сказал так: "Ваших душ безлиственную осень".
Цитировать
-5 #9 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаНаталья Игишева 14.11.2016 00:49
По принципу глухого телефона вполне мог появиться и слух о том, что Луначарский обещал предоставить под выступления Дункан ХХС. Хоть этому никакого подтверждения и нет, но зато сама «великая босоножка» обращалась к советскому правительству с просьбой выделить ей церковное здание для проведения новых, соответствующих духу коммунизма церемоний (взамен религиозных) по поводу рождений, свадеб и смертей, музыкально-хоре ографическое оформление которых она вызывалась разработать (В. С. Пашинина, «Неизвестный Есенин», с. 581-582). Как видим, осквернение храма (пусть и не конкретно ХХС) мирскими плясками в «творческие» планы «Дуньки-коммуни стки» все же входило и, что характеризует ее с еще худшей стороны, автором этих кощунственных планов была она сама, а не Луначарский (интересно также отметить, что этим предложением Дункан невольно охарактеризовал а коммунистическу ю идеологию как квазирелигию, паразитирующую на духовных – в религиозном значении этого слова – потребностях человека).
Цитировать
-5 #8 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаНаталья Игишева 13.11.2016 01:05
Справедливости ради стоит отметить, что кое-где «пензюк», вероятно, все же не врет, а просто транслирует собственные заблуждения, происходящие от использования ненадежных источников информации. Вряд ли, например, Дункан сообщала малознакомым людям, сколько ей лет. Тем более вряд ли они заглядывали к ней в метрику или паспорт. Скорее всего, Мариенгоф оценивал возраст Дункан на глаз и точно так же поступали другие общавшиеся с ней люди, а по виду «босоножке» на рассматриваемый момент времени действительно можно дать больше пятидесяти: испитое лицо и оплывшая фигура моложавости еще никому не прибавили. (Конечно, аристократ в самом высоком смысле этого слова, в качестве какового Анатолий Борисович себя позиционирует, ни при каких обстоятельствах не опустился бы до смакования чьих-то внешних недостатков, тем более если их владелец – как бы ни оценивать моральные качества последнего – ничего дурного ему не сделал, но это уже другой вопрос.)
Цитировать
-4 #7 RE: РАДЕЧКО П. Троянский конь репутации ЕсенинаНаталья Игишева 11.06.2016 21:52
Надуманно-заказ ной характер обвинений в антисемитизме, предъявлявшихся Есенину, вполне очевиден, однако они показательны в том смысле, что в связи с ними вполне уместно спросить: зачем бы эти обвинения понадобились, если б Сергей Александрович в самом деле был таким пьяницей и дебоширом, каким его принято было «живописать» в советское время? Какой был бы смысл идти таким путаным и ненадежным путем и шить обвинение белыми нитками, если б «смутьяна» можно было отправить за решетку на вполне законных основаниях – к примеру, за нанесение имущественного ущерба или телесных повреждений? (А дальше дело техники: вброс, как теперь говорят, всеобщая свалка, а потом уж при всем желании будет не понять, откуда взялась заточка и в чьей руке была.) Выходит не нашлось за Сергеем Александровичем вины, которая могла бы стать предметом судебного разбирательства , раз власти вынуждены были пойти на откровенную фабрикацию? Странный, однако, какой-то хулиган получается…
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика