Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58830706
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
23776
39415
153673
56530344
884528
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ИВАНОВА Г. Два Сергея, два друга — метель да вьюга

PostDateIcon 28.06.2012 13:30  |  Печать
Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 
Просмотров: 7200

Иванова Г. П.

«ДВА СЕРГЕЯ, ДВА ДРУГА — МЕТЕЛЬ ДА ВЬЮГА»

С. Клычков, 1911 г.«Внешность у него была необыкновенная. Очень высокий, густые длинные волосы, чуть-чуть волнистые, и синие глаза на умном, одухотворенном лице». Сергей Клычков. Поэт, друг Сергея Есенина. Именно: «поэт» — во всех своих проявлениях в стихе и в прозе в слове и «по самой своей строчечной сути» и во всех поступках, в каждом мгновении своей судьбы.
«У Клычкова всё было особенное, всё самобытное: от писательского почерка до манеры одеваться. Когда он шёл по улице, на нём нельзя было не остановить взгляда. Только ему могла идти его «летняя форма одежды»: выглядывавшая из-под пиджака обычно синяя косоворотка и шляпа, из-под которой выбивались чёрные вьющиеся волосы. Шляпа и косоворотка не создавали кричащего разнобоя. Глаз привыкал к нему не сразу, но, привыкнув, уже не мог представить себе Клычкова одетым на какой-то один покрой. Оригинальность манеры одеваться соответствовала оригинальности его внешнего облика. Черты лица его были крупны, резки, но правильны. Посмотришь на него да послушаешь окающий его говор — ну, ясное дело: русский мужик, смекалистый, толковый, речистый, грамотей, книгочей, с хитрецой, себе на уме, работающий, мужик, который ушёл из деревни в город на заработки, давно уже на «чистой работе» и с течением времени приобрёл городские замашки — чисто бреется, носит шляпу, «спинжак», а галстуков не признаёт. Но вот он задумался, мысли его сейчас далеко-далеко!.. В горделивой посадке головы и изяществе движений что-то почти барственное. Всё лицо озарено изнутри. В больших синих-синих глазах, не глазах — очах, читается судьба русского таланта, всегда за кого-то страдающего».
«Анна Ахматова видела его студентом: никого красивее не видела», «...ослепительной красоты человек».
«Антоныч, как его многие называли, сам себя считал мрачной личностью («Люблю весёлых людей, сам будучи мрачным...», надписал он свою фотографию), но в воспоминаниях близких, как правило, предстаёт как символ радости бытия. «С ним было легко, — вспоминала Варвара Николаевна, моя мать, — в жизни он был — как его походка, быстрая, летящая». Сергей Антонович был высок, худ, синеглаз, носил длинные волосы, охотно и хорошо пел, говорил окая, стихи и прозу свои читал нараспев, как песни или сказ. В отдельных детских воспоминаниях видится всегда он в труде на природе, которая в этих случаях приходит на память не по-взрослому радостной, щедрой, обильной, в драгоценных камнях, как росяной луг под косыми утренними лучами — такая, какой он её описал сам: «Пахнет тогда молодостью сырая земля, струится нетлеющим духом приподнятая в облако даль, и в человечьем и в зверином сердце радостно и весело токает кровь...»
Родился Клычков в июле около Сергиева дня за одиннадцать лет до начала нашего века. Фамилия Клычков (в других деревнях бытует форма Клочков, от «клочок» — крестьянин с небольшим наделом) — подлинная, не псевдоним, — проходит по всем документам, включая военный билет — как советской, так и дореволюционной поры.
В наброске своей биографии Сергей Клычков писал: «...я родился в 1889 году в Чертухинском лесу неподалёку от деревни Дубровок, тут же, как только перейдёшь речку Куйминку и свернёшь в урочище Глебцово... В этом урочище на самом просеке стояла Густая Ёлка, описанная мною в «Сахарном немце», около ёлки, что ещё хорошо помнят и сейчас Дубровские ягодницы, был непролазный малинник: в нём-то меня по неопытности и молодости своей родительница моя и стряхнула... Не потому ли я так люблю мхи, еловую гущицу и ту душистую лесную сырятину, с тучами комаров и толкушек, от которых с таким недружелюбием утекают дачники... Замшарелый чистик, с боговником и куманикой, болото с бородкой осоки у края, с подожками когда-то очень рано зацветали жёлтые болотные бубенчики, из которых я делал себе «часы», с этакой цепочкой на обе стороны, как у купца, а по зимним метельным вечерам лениво и дверчиво понезадалёку от крыльца пробредали семьями лоси, на которых бабка Авдотья почему-то всегда истово крестилась. — «Милые же вы мои», — приговаривала она, крепко держа меня за руку и провожала их долгим и умилённым взглядом...»
О своём рождении и стихи написал:

«Была над рекою долина,
В дремучем лесу у села,
Под вечер, сбирая малину,
На ней меня мать родила...
...Ах, верно, с того я и дикий,
С того-то и песни мои —
Как кузов лесной земляники
Меж ягод с игольем хвои...»

И как будто и под впечатлением его рассказа Сергей Есенин писал свои строчки:

«Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали...»

«Сергий «летний» и Сергий «осенний»...

Родились оба в канун Сергиева дня: Клычков — в июле, на обретение мощей прп. Сергия Радонежского, Есенин — в октябре, на преставление прп. Сергия Радонежского. И имена свои они получили в честь этого высокочтимого на Руси святого — игумена земли русской...»
Первые публикации стихов и рассказов Сергея Клычкова совпали с первой, безоглядной и безнадежной любовью:

Надела платье белое из шёлка
И под руку она ушла с другим.
Я перекинул за плечи кошёлку
И потонул в повечеровый дым, —

когда он не «потонул» только благодаря деятельному участию в его судьбе Сергея Городецкого, остановившего его в попытке покончить с собой, и Модеста Чайковского, взявшего его в заграничную поездку в Италию, где на Капри Сергей Клычков встретился с Максимом Горьким и Анатолием Луначарским. (О Модесте Ильиче Чайковском Клычков говорил: «Память о нём храню, как святыню»).
Учился в Московском университете на естественном, затем историко-филологическом и юридическом факультетах, но недолго: «не хватало материальных средств, душа не лежала к систематическим занятиям».
Во время учёбы в Университете Шанявского пути Сергея Клычкова и Сергея Есенина пересеклись. В наброске своей биографии Сергей Есенин писал: «В Университете Шанявского в 1913-14 гг. столкнулся с поэтами. Узнал Клюева, Клычкова, Орешина и Наседкина».
И с этого времени, где бы ни были два поэта, куда бы поодиночке их не забрасывала судьба, они были рядом: и на страницах журналов и на литературных вечерах печатали и читали их стихи и когда Сергей Клычков в 1914 году был призван в действующую армию и более двух лет служил писарем и прапорщиком в 427-м Зубовском полку в Гельсингфорсе, затем был переведен на Западный фронт, а в 1917 году в составе 4-го осадного полка отправился в Крым, — и в письмах Сергея Есенина, когда он был за рубежом: Александру Ширяевцу — 21 января 1915 года («Со стихами моими Вы ещё познакомитесь. Они тоже близки Вашего духа и Клычкова»), 30 марта 1917 года, 24 июня 1917 года, 26 июня 1920 года («Клычков... сама простота, чистота и мягкость... Я люблю его очень и ценю как поэта...);  Любови Столице — 28 июня 1916 года; Иванову-Разумнику — 6 марта 1922 года; Клюеву 15 мая 1922 года («Если тебе что нужно будет, пиши Клычкову, а ругать его брось, потому что он тебя любит и сделает всё, что нужно»); Александру Сахарову — 1 июля 1922 года; Анатолию Мариенгофу — 12 ноября 1922 года; Галине Бениславской — начало мая 1924 года, Василию Казину — 28 июня 1924 года .
На протяжении всей жизни они были неразлучны рядом и на расстояньи.
И. Н. Розанову Есенин говорил: «Одно время сблизился с Сергеем Клычковым, поэтом очень близким мне по духу. Тогда я писал «Ключи Марии» и собирался объявить себя приверженцем нового течения «Аггелизм», не «ангелизм», а через два «г». «Термин «аггелизм появился у Есенина в 1918 году не без влияния Сергея Клычкова, который остро ощущал, особенно после войны 1914 года, наличие разрушительных сил в мире и человеке».
Тёплые дружеские отношения связывали и Сергея Конёнкова с «двумя Сергеями», одному из которых о другом 29 апреля 1925 года он писал из Нью-Йорка: «Если встретишься с Серёжей Есениным, передай ему наш привет. Я читал, что он «задрав штаны, решил бежать за комсомолом». Для быстроты советую вмазать скипидару».
В своей книге «Мой век» Сергей Коненков находит для характеристики этой стихии очень органичную фразу, говорящую об их неразрывности, неотделимости друг от друга: «...два Сергея, два друга — метель да вьюга». О знакомстве, о дружбе с ними эти его воспоминания:
«Мастерская на Пресне... была всем хороша: простор для работы, уединенность (уютный деревянный флигель стоял в глубине зелёного двора, среди зарослей сирени, жасмина и шиповника... Как показала жизнь, студия на Пресне — это готовый выставочный зал.
В апреле... вскопали пустырь вокруг флигеля и посеяли рожь с васильками. Мастерская на Пресне стала местом родным и желанным. Я с головой ушёл в работу...
Ещё перед поездкой в Грецию я в Караковичах целыми днями слушал монотонное, под аккомпанемент лиры пенье слепцов, расспрашивал их, лепил из глины их лица и постоянно размышлял об их доле... забрезжила в сознании идея «Нищей братии». К осуществлению замысла я приступил только в пресненской мастерской. И снова, как и прежде, я выискивал интересных с точки зрения моего замысла слепых бродяг, приводил их в студию. Лепил их и вырубал из дерева. Один из них, по фамилии Житков, стал прототипом «Старичка-кленовичка». Просил их петь, сказывать сказки. Тогда в Караковичах один слепой, долго живший в нашем доме и сроднившийся со мной, подарил мне лиру и научил меня нехитрой премудрости обращения с этим древним инструментом. Я подыгрывал моим пресненским натурщикам на лире и узнал, пожалуй, все жалостливые песнопенья российских нищих-горемык...
С. Коненков, 1918 г.При таких-то вот обстоятельствах и познакомился я с Серёжей Есениным, которого привёл ко мне в мастерскую мой друг со времён баррикадных боёв 1905 года поэт Сергей Клычков. Как они передавали потом, перед дверью Есенин услышал звучание лиры и поющие голоса и придержал своего провожатого.
— Стой, Серёжа. Коненков поёт и играет на лире.
Дослушав до конца песню, они вошли...
— Поэт Есенин. Очень хороший поэт, — заторопился с похвалой Клычков, видя на лице моём удивление крайней молодостью незнакомца.
— Серёжа знает и любит Ваши произведения, — продолжал аттестовать друга Клычков, а Есенин, не дождавшись конца затянувшегося объяснения, порывисто, с подкупающей искренностью вставил своё слово в строку.
— Очень нравится мне и пенье Ваших слепых. Я знаю некоторые из этих песен.
Клычков — в критическом обиходе именовавшийся не иначе как крестьянским поэтом — лучше нас мог пропеть Лазаря. Я взял в руки отложенную было в сторону лиру, и мы втроём довольно стройно спели песню об Алексии Божьем человеке, о Премудрой Софии и её трёх дочерях Вере, Надежде, Любови...
Вдруг Серёжа сделался грустным и сам предложил:
— Я Вам почитаю стихи....
Читал он так, что душа замирала...
Мы стали друзьями. Трио наше ещё не раз пробовало свои силы. Есенину очень нравилась моя пресненская обитель. Во ржи и васильках, с поленницей дров возле сарая, с дневавшими и ночевавшими тут знаменитыми музыкантами и мудрыми слепцами...
В пятитомнике собрания сочинений Сергея Есенина опубликован любопытный архивный документ:
«Заведующему отделом изобразительных искусств
Комиссариата народного просвещения
Заявление
Просим о выдаче нам, Сергею Клычкову и Сергею Есенину, работающим над монографией о творчестве Коненкова, размером в два печатных листа, по расчету в тысячу рублей лист, аванс в 1 тысячу (одну) рублей.
Сергей Клычков, Сергей Есенин
19 октября 1918».
Не знаю, удалось ли моим друзьям получить аванс, но об их добром намерении написать монографию мне было доподлинно известно. Больше того, не раз и не два друзья-поэты били по рукам: «Завтра с утра начнём, а сегодня... сегодня давайте песни петь!».
Народных песен оба знали великое множество,  кое-что им неведомое мог предложить и я.
...Монографию обо мне два Сергея, два друга — метель да вьюга, так и не собрались написать. Скорее всего потому, что дело это, по существу, им было не свойственно».
В своём материале о Сергее Клычкове «Милей, милей мне славы...» И. Илюхин привёл текст письма, которое ему написал Сергей Тимофеевич Коненков 28 ноября 1966 года:
«Я дружил с Клычковым. Он прекрасный поэт, можно сказать, предшественник Есенина. Он был и хороший человек, стремившийся к светлой и радостной будущности... Не раз я был у него в Талдоме, где он жил и творил. Его песенка:

Ты волна моя, родимая волна,
Уж ты что, волна, печальна и хмельна..., —

распевалась в концертах.

Помню и то время, когда он часто навещал меня на Большой Пресне, и всегда он с радостью знакомил меня с новыми стихотворениями, восторженно цитировал их. Я с глубоким чувством вспоминаю о нём».
Сергей Коненков был и шафером на свадьбе Сергея Клычкова. В 1917 году, когда муж любимой Сергея Клычкова умер, она жила в Алуште, и Клычков помчался в Крым. Он привёз её в Москву и в начале 1918 года они обвенчались, но так как она была больна туберкулёзом, он снова, теперь уже с женой, едет «в Крым, где в 1919 году был захвачен гражданской войной. Необычный облик поэта привлекал внимание, его всё время принимали то за попа, то за революционера, и приговаривали к расстрелу то красные, то белые. Пешком в 1921 году он вернулся в Москву».
Брак этот не принёс долгого счастья. Семья, в которой родилась дочь Женя, распалась к началу 30-х годов:

Ни слезам я, ни словам давно не верю
И навзрыд давно-давно не плакал сам,
Хоть и знаю, что не плачут только звери,
Что не плакать — это просто стыд и срам!
Плачь же, друг мой, слёз притворных не глотая,
И не кутай шалью деланную дрожь...
Как тебе я благодарен, золотая,
За ребячество, дурачество... за ложь!

Не сравнивая эти стихи Клычкова со стихами Есенина, не проводя параллелей, не могу не сказать о родственности мыслей, чувств, слов в их творчестве.
В 1918 году Сергей Клычков, Сергей Есенин, Пётр Орешин написали заявление о необходимости крестьянской секции в Пролеткульте, которое они назвали манифестом. Сергей Коненков вспоминал, что «поскольку обсуждение такого манифеста проходило» у него в студии, и он «участвовал во всех разговорах», под этим документом стоит и его подпись.
«Великая Российская революция, разрушившая коренные устои старого буржуазного мира, — говорилось в нём, — вызвала к жизни творческие силы, таящиеся в русских городах и деревнях. Сам живой голос жизни поставил на очередь вопрос об образовании особых организаций, которые могли бы повести великое дело собирания и выявления этих скрытых в массовой толпе творческих возможностей
Крестьянская секция Ц.И.К., издательство Ц.И.К. заняты почти исключительно изданием агитационной литературы, которая является, безусловно, самой насущной и необходимой в настоящее боевое время борьбы за всемирный социализм. Но с горечью приходится констатировать, что в художественном отношении они недостаточно ярки, а порой просто слабы. С другой стороны, наблюдается необычайный спрос деревней и городом художественной литературы благодаря пробуждению революционного духа и росту духовных и творческих сил».
Мемориальная доска «Павшим в борьбе за мир и братство народов» (скульптор С.Т. Коненков), 1918 г.7 ноября 1918 года на Красной площади мемориальную доску С. Т. Коненкова в память павших героев Октябрьской революции открывал В. И. Ленин и под звуки военного духового оркестра «хор Пролеткульта исполнил «Кантату», написанную специально ко дню открытия. Автором музыки был композитор Иван Шведов, слова написали поэты Есенин, Клычков и Герасимов». Заканчивалась «Кантата» словами, написанными Сергеем Клычковым:

Сойди с креста, народ распятый,
Преобразись, проклятый враг,
Тебе грозит судьба расплатой
За каждый твой неверный шаг.
В бою последнем нет пощады,
Но там, за гранями побед,
Мы вас принять в объятья рады,
Простив неволю долгих лет.
Реви, земля, последней бурей.
Сзывай на бой, скликай на пир,
Пусть светит новый день в лазури,
Преображая старый мир.

В октябре 1918 года Сергей Есенин, Сергей Клычков, Михаил Герасимов и Надежда Павлович написали киносценарий «Зовущие зори».
В этом же 1918 году Сергей Есенин и Сергей Клычков вместе с Петром Орешиным, Андреем Белым, Львом Повицким создаёт книгоиздательство «Московская трудовая артель художников слова»:
«Толстые журналы были закрыты, и печататься было негде...
После одной долгой беседы мы пришли к мысли открыть собственное издательство. Мы разработали устав, согласно которому членами этого кооперативного издательства могут быть только авторы будущих книг... Есенин взял на себя подбор родственных по духу лиц для организации этого дела.
На первом организационном собрании будущего издательства нас было пять человек: Есенин, Клычков, Пётр Орешин, Андрей Белый и я. Название издательству было подобрано легко и без споров: «Трудовая артель художников слова». Роли членов «Артели» были распределены так: заботы о финансовой стороне дела были возложены на меня; ведение переговоров с типографией и книжными магазинами взяли на себя Есенин и Клычков; что-то было поручено Орешину, а Андрей Белый, восторженно закатывая глаза, взволнованно заявил:
— А я буду переносить бумагу из склада в типографию!»
В Москве Сергей Клычков работал в канцелярии Пролеткульта, был техническим секретарём журнала «Горн» и жил в Морозовском особняке, где в то время размещался Московский Пролеткульт.
Лев Повицкий вспоминал: «Литературная студия Московского Пролеткульта в 1918 году была притягательным местом для молодых поэтов и прозаиков.... Слушателем студии был и я... я наткнулся на... двух молодых людей. Одного из них я знал. Это был ...крестьянский поэт Клычков. Он остановился и, кивнув на стоявшего с ним рядом молодого парня в длиннополой синей поддевке, сказал:
— Мой друг — Сергей Есенин!
...он улыбнулся и певуче произнёс:
— Сергей Антонович меня здесь приютил у вас, — и он указал куда-то неопределённо вверх.
Позднее я к ним заглянул. Они ютились в получердачном помещении, под самой крышей. Большая, с низким потолком комната была уставлена сборной мебелью: столами, тумбами, табуретками и мелкой древесной всячиной. По-видимому, эта комната служила складочным местом для ненужного и лежащего внизу хлама. Здесь, у Клычкова, и поселился недавно переехавший из Петрограда Есенин».
С. Есенин и С. Клычков, 1918 г.Остались документальные свидетельства встреч Клычкова и Есенина на фотографиях, сделанных поздней осенью 1918 года в Москве: на одной Сергей Клычков и Есенин, на другой — Сергей Клычков, Сергей Есенин, Лев Повицкий. Третий совместный снимок был сделан в мае 1924 года в Москве около Чистых прудов, после смерти Александра Ширяевца: Сергей Клычков, Иван Приблудный, Сергей Есенин, Никита Богословский. На обороте дарственная надпись Сергея Есенина Никите Богословскому: «Было пять друзей. Один ушёл. Помни его и меня. С. Есенин Н. Богословскому. 23.V.1924г.»
Они участвуют в творческих вечерах, посвященных памяти Ширяевца, пишут заявление в Правление Союза писателей с просьбой «произвести точную перепись всего наследства Александра Ширяевца для последующей подготовки и печатания его рукописей».
И свои голоса «на века» они записывали вместе. Когда руководитель фонетической лаборатории Института живого слова профессор С. И. Бернштейн 11 января 1922  года на квартире Мариенгофа записывал Есенина, пришёл Сергей Клычков. После Есенина Сергей Бернштейн записывал Мариенгофа, 13 января — Шершеневича, в середине 20-х годов — Клюева. Было записано и чтение Сергея Клычкова. Сохранилась запись стихотворения «Плывёт луна и воют волки».

«Плывет луна, и воют волки,
В безумии ощерив рот,
И ель со снежною кошелкой
Стоит, поникнув, у ворот!..

Закрыл метельный саван всполье,
И дальний лес, и пустоша...
И где с такой тоской и болью
Укроется теперь душа?..

Всё слилось в этом древнем мире,
И стало всё теперь сродни:
И звезд мерцание в эфире,
И волчьи на снегу огни!

Сергей Клычков был включён в список гостей, приглашённых на свадьбу Есенина с Толстой.
Дружеские отношения Есенина и Клычкова были настолько крепкими и органичными, что их не нарушала даже полемика в связи с отходом Сергея Есенина от «крестьянской купницы» к имажинизму. В своей статье Клычков делает примечательную оговорку: «...относительно Есенина-поэта и Есенина-имажиниста необходимы два совершенно отдельных разговора».
Они встречались в Москве, Петербурге, Туле, в Дубровках.
«В восемнадцатом году Повицкий жил в Туле у брата на пивоваренном заводе. Есенин с Сергеем Клычковым гостили у них изрядное время. Часто потом вспоминали они об этом гощении, и всегда радостно».
Брат Клычкова Алексей Антонович Сечинский вспоминал: «В 1919 году я лично видел Есенина Сергея у брата в комнате дома писателей на пушкинском бульваре в Москве. Тогда я обратил внимание на то, что отношения между ними были самые душевные. Осталось в моей памяти следующее: брат Сергей прочитал Есенину свое стихотворение. Есенин прослушал и повторил дословно. Есенин прочитал брату свое стихотворение, брат прослушал и повторил дословно. ...Сережа был в большой дружбе и с Сергеем Есениным. В 1919 г. был у нас в Дубровках».
Об одном из приездов Сергея Есенина «весной в самую пору цветения яблонь» в 1919 году в Дубровки «Сергей Клычков рассказал Ивану Сергеевичу Романову, работавшему в те годы в Талдомской библиотеке». «В саду Сергей Антонович поделился со мной новостями. «День тому назад, — сказал он, — от меня уехал Сергей Есенин».
Возможно, стихотворение Сергея Есенина «Не жалею, не зову, не плачу...» («Всё пройдёт, как с белых яблонь дым...») — «частица впечатлений Сергея Есенина от посещения Дубровок», как предполагает Татьяна Хлебянкина.
В редакцию журнала «Красная новь», где Сергей Клычков с 1922 года работал секретарём отдела прозы, Сергей Есенин принёс своё стихотворение «Не жалею, не зову, не плачу».
«— Батюшки мои, на розовом коне, — ахнул Клычков и рухнул Есенину в ноги. — Вот это удружил, Серега!». Поднявшись, он повторил стихотворение без единой запинки».
Сергей Клычков говорил поэту Дмитрию Семеновскому при встрече: «За Серёжей не угонишься. Вчера прочитал нам стихотворение, которое мы поместим в журнал».
Стихотворение было опубликовано с посвящением — «Сергею Клычкову».
Личность всегда на виду, и талантливые их современники не могли не восхищаться их творчеством, а завистливая неодарённость не могла не продемонстрировать своё воинствующее невежество.
«Радостным, голубым подснежником глядит на мир его ранняя песнь», — писал критик В. Львов-Рогачевский о Сергее Клычкове в книге «Поэзия полей России» в 1919 году.
Были отклики радостные, восторженные, но были и такие:
«Клычковы, Клюевы и Есенины не страшны для истинной поэзии, далекой от великосветских салонов, чуждой поискам «народных» слов»; «Вещи Орешина и Есенина насквозь проникнуты тем духом мистицизма, которым проникнуты все выпущенные ими сборники»; «Стихотворения Есенина, Клычкова и Наседкина — образец того, как не нужно писать».
Осенью 1923 года Есенин, Клычков, Ганин и Орешин были привлечены к товарищескому суду по обвинению в «антисемитизме». Их друзья, в том числе и евреи, стали на их защиту, и этот «каток» на этот раз удалось остановить.
Всё чаще критика обвиняла Есенина и Клычкова в мистицизме, национализме, кулачестве.
В условиях непрекращающейся травли их общение, их дружба, взаимопроникновение их творческих достижений, общность взглядов на подлинное искусство, тематическое и эстетическое сходство их поэзии было опорой в их жизни и творчестве.

До слёз любя страну родную
С её простором зеленей,
Я прожил жизнь свою, колдуя
И плача песнею над ней.
Вот потому я Русь и славлю
И в срок готов приять и снесть
И глупый смех, и злую травлю,
И гибели лихую весть!

Милей, милей мне славы
Простор родных полей,
И вешний гул дубравы,
И крики журавлей.
Нет таинства чудесней,
Нет красоты иной,
Как сеять зерна с песней
Над вешней целиной...

Пойте, птахи, около сада потаённого,
Заманите сокола с неба полудённого.
— Поглядите очи за море из светлицы девичьей,
Есть царевич за морем, краше всех царевичей.
— Легче ветра крылья сокола, перья в них узорные:
Легче ж крыльев соколов крылья — брови чёрные.
Ой ли, птахи-певушки: сокол бьёт без промаху,
Скройтесь, дружки-девушки, в белую черёмуху.

Жаль мне юности только минувшей
В чаще тихой, опавшей, заснувшей,
Никому не поведанных слёз!..
Слушай, сердце, повечеру слушай
Похоронную песню берёз!..

Мы в горькой напасти
Друг друга калечим
И мучим...
Звериные пасти
В лесу человечьем,
Дремучем...
А мимо берлоги, что сердцем на горе назвали,
Олень златорогий
Проносится в зори
И дали...

У Есенина с Клычковым такая неоспоримая поэтическая родственность, что даже одно из стихотворений Клычкова — «Весенний гром» («Как ударил — зазвенело») — при жизни поэтов, в 1924 году в Москве и в Риге было напечатано с указанием авторства Сергея Есенина.
Несмотря на то, что Сергей Клычков и Сергей Есенин были одной стихией, несмотря на их созвучие, на сходство их жизненной и литературной позиции, Сергей Клычков, так же, как и Есенин, был «самостоятельной и целостной поэтической личностью».
Опорой в жизни и творчестве была и общность взглядов на подлинное искусство.
В 1924 году журнал «Книга о книгах» проводил среди поэтов и писателей анкету об Александре Сергеевиче Пушкине.
«— Как вы теперь воспринимаете Пушкина?
Сергей Есенин: Пушкин — самый любимый мною поэт. С каждым годом я воспринимаю его всё больше и больше как гения страны, в которой я живу.
Даже его ошибки, как, например, характеристика Мазепы, мне приятны, потому что это есть общее осознание русской истории.
Сергей Клычков: Чувство влечения к Пушкину, любви к его поэзии — как чувство голода, жажды, почти физическое чувство. В разгар футуризма и поэтического атеизма Пушкин для меня всегда был образом утешения, успокоения и надежды, — надежды, что вся эта шумливость, заносчивость нелепости, самоуверенная непростота и бездумье — пройдёт без следа и заметы в сердце человечества. Если мы ещё не вплотную подошли к Пушкину, то это будет завтра.
Петр Коган: Пушкина не знаю, никогда не видел, и не увижу. Поэтому его никак не воспринимаю. Много знаю наизусть. Воспринимаю как экзотику, как буддийский и католический храм, как дворец Людовика XIV, как далекий и чуждый мир чувств и настроений, мир уже преодолённый.
— Какую роль вы отводите Пушкину в судьбах современной и будущей литературы?
Сергей Есенин: ...Думаю, что только сейчас мы начинаем осознавать стиль его словесной походки. Постичь Пушкина — это уже нужно иметь талант.
Сергей Клычков: Сейчас на нём будут учиться, подражать его стилю, удивляться его поэтической манере, завтра литература будет жить Пушкиным.
Дмитрий Фурманов: Пушкин не умрёт, не пропадет, не сойдёт со сцены. Часть произведений, видимо, отойдёт в тень, но крупнейшие останутся перлами литературы, только марксистская критика углубленно их проанализирует и поставит на должное место в общем историческом процессе».
Сергей Есенин знал об отношении современных ему литераторов к творчеству А. С. Пушкина не только по результатам анкеты журнала «Книга о книгах», поэтому в его ответах мы видим не только его понимание истинной поэзии, его любовь к Пушкину, но и его отношение к литераторам, не сумевшим понять гения. Не вступая в полемику, не пытаясь доказать верность своего понимания Пушкина, Есенин роняет фразу, дающую оценку не только творчеству Пушкина, но и тем  литераторам, которые были не в состоянии увидеть Пушкина «на пароходе современности»: «Постичь Пушкина — это уже надо иметь талант».
В это время, когда осуществлялся завет вождя о переработке высокой культуры в пролетарскую, нужно было не только быть поэтом, не только заниматься творчеством, но и заявлять о себе, предпринимать какие-то действия для своей защиты от «грубого нарушения эстетического чувства человека с нормальными реакциями на искусство», доказывать право быть личностью, право жить. Так, в связи с совещанием по вопросам литературной политики, организованным 9-10 мая 1924 года при Отделе печати ЦК РКП(б), Клычков и Есенин вместе с Валентином Катаевым, Борисом Пильняком, Исааком Бабелем, Осипом Мандельштамом, Алексеем Толстым, Михаилом Пришвиным, Андреем Соболем, Михаилом Зощенко, Максимилианом Волошиным, Всеволодом Ивановым... (всего 36 писателей) подписал обращение в Отдел печати ЦК РКП(б), в котором говорилось: «Мы считаем, что пути современной русской литературы, а стало быть, и наши, — связаны с путями Советской послеоктябрьской России. Мы считаем, что литература должна быть отразителем той новой жизни, которая окружает нас, — в которой мы живём и работаем, — а с другой стороны, созданием индивидуального писательского лица, по-своему воспринимающего мир и по-своему его отражающего. Мы полагаем, что талант писателя и его соответствие эпохе — две основных ценности писателя. ...Мы протестуем против огульных нападок на нас... Мы считаем нужным заявить, что такое отношение к литературе не достойно ни литературы, ни революции и деморализует писательские и читательские массы...»
В день отъезда Есенина в Ленинград друзья посидели и поговорили горько и радостно, а когда Клычков узнал о гибели Есенина, «он..., как был, в одном пиджаке, выбежал на мороз и стал кататься по снегу от отчаяния». Он упал на снег и лежал, пока его не внесли обратно. Вместе с Николаем Клюевым, написавшим большими буквами: «Тело великого русского национального поэта Сергея Есенина находится здесь», — он вывешивал это полотнище на заборе Дома печати. А в день прощания с другом, как вспоминал Николай Смирнов, «он долго лежал пластом на пороге Дома печати, где стоял гроб Есенина. Через него то и дело перешагивали, его пробовали оттаскивать, иногда просто толкали, но он лежал и лежал. После он говорил, что ничего не помнит, находился как бы в «затмении разума»...
Говорить о неискренности в эти часы, минуты, об игре на публику могли только те, кто не знал Сергея Клычкова лично и личностно. Он всегда жил на пределе своих чувств и сил, которые дала ему природа, его природа поэта и человека
В отделе рукописей Института мировой литературы хранится фотография, которая воспринимается как иллюстрация к стихам Анатолия Мариенгофа на смерть Сергея Есенина:

России плачущие руки
Несут прославленный твой прах.

На этой фотографии друзья, родные, близкие и даже не знавшие Есенина лично. И горечь утраты, и печаль, и отчаяние, и понимание невозвратимости потери — всё отразилось на этих лицах. И только одно лицо — Сергея Клычкова — выражает не только скорбь, но и желание расправиться с тем, кто отнял у него друга. Это настолько говорящее изображение, что, глядя на это лицо, кажется, что он разорвал бы на куски недруга. Загрыз бы в то же мгновение, как увидел.
Пожалуй, никто так драматически, до апофеоза трагедии не воспринял смерть Сергея Есенина, как Сергей Клычков.
Он не успокоился, не примирился с потерей друга как данностью, он стал искать виновного. Единственный из всех знавших и любивших Есенина, он «тут же по свежим следам обследовал сам это дело», как он говорил. Он стал вести расследование этой смерти. Он говорил: «Сергей не мог убить себя, не мог». И повторял: «После Есенина мы есенята. Рязанский самородок на столетия. Травили его бездари». (Воспоминания Виктора Панова).
И в разговоре, и на писательских собраниях, и в стихах он говорил, что знал и что думал, без оглядки на то, «что его слова запомнят недруги, а то и запишут в донос». Когда одним из главных лозунгов жизни страны становился лозунг о ликвидации кулачества как класса и крестьянским писателям прикладывали ярлык кулацких, на собрании писателей, мягко сказать, недружелюбно к нему настроенных, Сергей Клычков говорил: «...небесполезно будет оргбюро задать следующий вопрос: будут ли в новом союзе применяться цирковые дрессировочные приемы РАПП, будут ли использоваться способы наказаний, которые напоминают глубокую древность, когда человека, подошедшего не с достаточным благочестием... к священному древу, прибивали за конец кишки и заставляли бегать вокруг этого древа. Годов так пять сам я в таком положении пробегал у маврийского дуба РАПП. На большую половину я свои кишки вымотал, теперь, когда через очень короткое время, возможно, мне пришел бы конец, я начинаю вматываться обратно». Эти слова он произнёс под смех зала.
Если бы Сергей Клычков нашёл хоть одну какую-нибудь зацепку, говорящую об убийстве Есенина, он бы не промолчал, но таких фактов не было, и тогда у него появилось убеждение, что Есенин хотел только инсценировать своё самоубийство, что он надеялся, что его успеют спасти.
С. А. Клычков, 1930 г.Последние стихи Сергея Клычкова, как писал Георгий Клычков, в «семье «называли «волчьим циклом» (название это самому автору не принадлежит)», так их называл и Осип Мандельштам. Не только по содержанию они напоминали волчий вой, но и по звучанию это было предчувствие гибели:

В этом мраке, в этой теми
Страшно выглянуть за дверь:
Там ворочается время,
Как в глухой берлоге зверь.
Ни избы нет, ни коровы,
Ни судьбы нет, ни угла,
И душа к чужому крову,
Как батрачка, прилегла.
Но, быть может, я готовлю,
Если в сердце глянут смерть,
Миру новому на кровлю
Небывалой крепи жердь.

Его последняя книга, вышедшая в 1930 году, была так злобно встречена критикой, что Сергей Клычков по совету Максима Горького вынужден был заняться переводами, но и это не могло спасти. Если в «первое десятилетие советской власти» «репрессии были в первую очередь направлены против интеллигенции», то «в последующие тридцатые годы репрессии были не только против интеллигенции (против неё они были всегда), но и против крестьянства», «которое обладало своей тысячелетней культурой».
С. Клычков, последнее фото. 1937 г.Последние дни Сергея Клычкова никто не знает лучше его близких. Сын Клычкова Георгий писал: «Клычков всё чаще оказывался, говоря строкой А. Т. Твардовского, «под рукой всегда — на случай нехватки классовых врагов». ...Политическим обвинениям стали подвергаться даже его переводы. Но все эти годы отец много работал — не только за столом, но и физически: летом в саду на даче, копал, сажал, сеял в огороде. Странно живо запомнился мне, тогда пятилетнему, один из весенних вечеров на даче. Отец усталый на скамейке, рядом – клумба, на которой расцвел ирис. «Как молодая девушка», — сказал о нём отец... Затем был последний вечер, стакан парного козьего молока на ночь — последняя трапеза отца дома. В полночь — злой стук в дверь, везде чужие люди, громкие голоса, рукописи, завернутые в простыню... Отец поцеловал меня в постели... Это было 31 июля 1937 года.
Об этих вещах, считаю, нужно говорить без обиняков точными юридическими формулами: отец был осужден Военной коллегий Верховного суда СССР по статье 58, части 2 и 3 (заговор, терроризм). В 1956 году та же судебная инстанция дело прекратила за отсутствием состава преступления. Сергей Антонович Клычков был реабилитирован посмертно».
Дочь Клычкова Евгения о дате гибели отца узнала в 1988 году: «Как выяснилось в 1988 году, после приговора, вынесенного 8 октября 1937 года, С. А. Клычков был расстрелян».
Нельзя не согласиться с Георгием Клычковым: «Не трагический конец — главное в поэтической судьбе.

Слёзы, горечь и страданье
Смерть возьмёт привычной данью,
Вечно лишь души сиянье,
Заглянувшей в мрак и тьму...», —

и не привести слова Сергея Клычкова и Сергея Есенина, написанные «на века»:

«Жизнь наша бежит вихревым ураганом, мы не боимся их преград, ибо вихрь, затаённый в самой природе, тоже задвигался нашим глазам. И прав поэт, истинно прекрасный народный поэт Сергей Клычков, говорящий нам, что

Уж несётся предзорная конница,
Утонувши в тумане по грудь,
И березки прощаются, клонятся,
Словно в дальний собралися путь.

Он первый увидел, что земля поехала, он видит, что эта предзорная конница увозит её к новым берегам, он видит, что берёзки, сидящие в телеге земли, прощаются с нашей старой орбитой, старым воздухом и старыми тучами.
Да, мы едем, едем потому, что земля уже выдышала воздух, она зарисовала это небо, и рисункам её уже нет места. Она к новому тянется небу, ища нового незаписанного места, чтобы через новые рисунки, через новые средства протянуться ещё дальше. Гонители Святого Духа-мистицизма забыли, что в народе уже есть тайна о семи небесах, они осмеяли трёх китов, на которых держится, по народному представлению, земля, а того не поняли, что этим сказано то, что земля плывёт, что ночь — это время, когда киты спускаются за пищей в глубину морскую, что день есть время продолжения пути по морю.
...Предначертанные спасению тоскою наших отцов и предков через их иаковскую лестницу орнамента слова, мысли и образа, ...мы знаем, ...что масличная ветвь будет принесена только голубем — образом, крылья которого спаяны верой человека... от осознания обстающего его храма вечности».

Источник: http://www.esenin.ryazan.ru/113.html

Комментарии  

+2 #1 RE: ИВАНОВА Г. Два Сергея, два друга — метель да вьюгаАнна Танеева 06.07.2012 16:57
Клычкова, Ганина, Наседкина и других крестьянских поэтов расстреляли. Начали с Ганина. А Есенина, значит, никто не убивал? Верится с трудом.
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика