Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58855083
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
48153
39415
178050
56530344
908905
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

МЕШКОВ В. А. Сергей Есенин и Михаил Фрунзе

PostDateIcon 24.12.2012 12:59  |  Печать
Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Просмотров: 5840

Сергей Есенин и Михаил Фрунзе

В советской истории имена этих людей вошли в скорбный список безвременно ушедших из жизни в 1925 году. Оба умерли хоть и по-разному, но бессмысленно и неожиданно. Оба были полны сил и энергии, оба в своей области деятельности все время поднимались к новым высотам. Оба были известными и очень популярными людьми, один был во власти, но и другой не выступал против нее, у него не было неразрешимых противоречий с властью, а многие ее представители были его друзьями и поклонниками.

Судьба ненадолго свела этих людей вместе, когда Есенин гостил в Баку у своего друга Чагина. Во многих публикациях со слов Чагина пересказывается, что Есенин встречался с Кировым и Фрунзе осенью 1924 года в Баку на вечере в честь приезда именитого военачальника [1]. Однако в настоящее время выяснилось, что Фрунзе до 1925 года с Есениным не встречался. В этом можно убедиться из «Летописи жизни и творчества Сергея Есенина», где такое событие не зафиксировано [2]. Но это не значит, что встречи не было, просто Чагину в этом случае, вольно или невольно, изменила память. А встреча, которой он был свидетель, могла состояться только в один из дней 17-19 апреля 1925 года, когда Фрунзе действительно приезжал в Баку [3]. Есенин в это время уже находился в Баку, и незадолго перед этим в редакции «Бакинского рабочего» он познакомился с Кировым (Из [2] также следует, что в 1924 году Есенин и с Кировым не встречался, вопреки и другим воспоминаниям знакомых Есенина, например, В. А. Мануйлова (см. Воспоминания о Сергее Есенине. Т. 2).), тогда первым секретарем ЦК Азербайджана.

Существует и художественное описание событий, связанных с визитом Фрунзе в Баку современного азербайджанского автора [4], хотя трудно сказать, что там документально, а что относится к вымыслу. Например, сообщается, что вместе с Фрунзе приехали его адъютант Сиротинский и его заместитель Ворошилов. Но судя по воспоминаниям А. К. Воронского, он тоже вместе с Фрунзе был в те дни в Баку [5, с.71]. И его воспоминания существенно отличаются от рассказов, как Киров и Чагин заботились о Есенине в Баку: «Ранней весной 1925 года мы встретились в Баку. Есенин собирался в Персию: ему хотелось посмотреть сады Шираза и подышать воздухом, каким дышал Саади. Вид у Есенина был совсем не московский: по дороге в Баку, в вагоне у него украли верхнее платье, и он ходил в обтрепанном с чужих плеч пальтишке. Ботинки были неуклюжие, длинные, нечищеные, может быть, тоже с чужих ног. <…> Жил он у тов. Чагина, следившего за его лечением, но показался в те дни одиноким, заброшенным, случайным гостем, неведомо зачем и почему очутившимся в этом городе нефти, копоти и пыли, словно ему было все равно куда приткнуться и причалить. <…> Есенин стоял, рассеянно улыбался и мял в руках шляпу. Пальтишко распахнулось и неуклюже свисало, веки были воспалены. Он простудился, кашлял, говорил надсадным шепотом и запахивал то и дело шею черным шарфом. Вся фигура его казалась обреченной и совсем ненужной здесь. Впервые я остро почувствовал, что жить ему недолго и что он догорает» [5, с. 72].

Известно, что Есенин отбыл на Кавказ 3 сентября 1924 и зимою 1925 г. там находился, безуспешно пытаясь отправиться в Персию. В Москву он вернулся 1 марта 1925 года, а 27 марта снова уехал в Баку. Имеются сведения, что в этот период Есенин вызывался на Лубянку по делу «Ордена русских фашистов», по которому проходили поэт Ганин и другие друзья и знакомые Есенина. Его отпустили, а 30 марта Ганин и еще шесть человек были расстреляны, еще семерых отправили на длительные сроки на Соловки: «Процесс, следствие, приговор, исполнение приговора — все было сделано тайно» [6, с. 336-342]. Скорее всего, состояние Есенина, как его увидел Воронский, объясняется именно этими событиями.

Но если верить автору из Азербайджана, на приеме в честь Фрунзе Есенин был совсем иной. Это происходило на загородной даче в Мардакянах, ранее принадлежавшей местному нефтяному миллионеру: «В просторном зале, залитом солнечным светом, что струился через стеклянный купол крыши, в сторонке от накрытых столов, ожидая приглашения, стояли гости. Чагин представил Есенина Кирову, Фрунзе, Ворошилову и Караеву.

На чуть рябоватом лице, в карих глазах Кирова — добрая дружеская улыбка. Он крепко потряс руку Есенина.

— А, тезка рад знакомству. Читаем вас, читаем, — сказал он и посмотрел на Фрунзе и Ворошилова, словно приглашая их в свидетели.

Фрунзе, лукаво улыбаясь в усы, кивнул, а Ворошилов добавил:

— Семен Михайлович даже распевает ваши стихи, — и он, прищелкивая пальцами, нараспев проговорил:

 «Бьет деникинскую рать

У Донца студеного

Наша гордость, наша стать

Конница Буденного»…

 Все засмеялись. Фрунзе похлопал Ворошилова по плечу.

— Ай да Климушка! Как ладно ты копируешь Семена! — и обратился к Есенину. — Я читаю вас в «Красной нови» из номера в номер. С удовольствием читаю.

Есенин зарделся от похвалы».

Согласно литературному описанию приема: «Есенин прочел "Стансы", потом "Балладу о двадцати шести", "Отговорила роща золотая…", отрывок из "Пугачева", — долго звучал хрипловатый страстный голос поэта, изредка заглушаемый аплодисментами и выкриками "Браво! Браво!"» [4].

Нечто подобное могло происходить. Упоминание журнала «Красная новь» тоже правомерно, его редактор Воронский был близким другом Фрунзе. Он действительно любил творчество Есенина, часто печатал его в своем журнале. Скорее всего, Воронский тоже сопровождал Фрунзе в этой поездке, и был на этом приеме. В своих воспоминаниях «Памяти Есенина» он об этом умалчивает, навязчиво выставляет «предпосылки самоубийства», поэтому дает совсем не радужную картину состояния Есенина, судя по всему, в конце этого приема: «На загородной даче, опившийся, он сначала долго скандалил и ругался. Его удалили в отдельную комнату. Я вошел и увидел: он сидел на кровати и рыдал. Все лицо его было залито слезами. Он комкал мокрый платок.

— У меня ничего не осталось. Мне страшно. Нет ни друзей, ни близких. Я никого и ничего не люблю. Остались одни лишь стихи. Я все отдал им, понимаешь, все. Вон церковь, село, даль, поля, лес. И это отступилось от меня» [5, с.73].

Но о другом событии в Баку Воронский писал совсем иначе в том же 1926 году в предисловии к первому тому посмертного Собрания сочинений Есенина: «Он был истинным поэтом, ибо вмещал в себе чувства и мысли, которые можно было выразить лишь на поэтическом языке стиха и песни. Это понимали. В Баку, за несколько месяцев до своей смерти, на дружеской вечеринке Есенин читал персидские стихи «Персидские мотивы» Есенин закончил не в Батуме, где, по существу, только началась работа над этим циклом и были написаны такие стихи, как «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..», «Ты сказала, что Саади...» и др., а позже — в августе 1925 г., когда он вновь приехал на Кавказ, в Баку [8, с. 393].). Среди других их слушал тюркский собиратель и исполнитель народных песен старик Джабар. У него было иссеченное морщинами-шрамами лицо, он пел таким высоким голосом, что прижимал к щеке ладонь левой руки, а песни его были древни, как горы Кавказа, фатальны и безотрадны своей восточной тоской и печалью. Он ни слова не знал по-русски. Он спокойно и бесстрастно смотрел на поэта и только шевелил в ритм стиха сухими губами. Когда Есенин окончил чтение, Джабар поднялся и сказал по-тюркски, — как отец говорит сыну: "Я — старик. 35 лет я собираю и пою песни моего народа. Я поклоняюсь пророку, но больше пророка я поклоняюсь поэту: он открывает всегда новое, неведомое и недоступное пока многим. Я не понимаю, что ты читал нам, но я почувствовал и узнал, что ты большой, очень большой поэт. Прими от старика поэта преклонение пред высоким даром твоим"» [6].

Поэтому получается, что Воронский был в Баку еще и осенью, «за несколько месяцев до смерти Есенина», и это был не прием, а «дружеская вечеринка», т.е. он был в Баку второй раз в 1925 году. Возникает вопрос, не был ли второй раз в Баку и Фрунзе?

Б. Б. Андроникашвили-Пильняк свидетельствует: осенью 1925 года «в Баку приехал М. В. Фрунзе. Его сопровождал А. К. Воронский, его иваново-вознесенский земляк и революционный соратник, личный друг». Сведения о возможности встречи этой осенью Есенина, Пильняка, Воронского и Фрунзе находим также в [7, с. 168]. Весьма вероятно, что последние трое прибыли вместе на поезде Фрунзе, описание которого находим в «Повести непогашенной луны» Пильняка.

Получается, что и Фрунзе с Воронским побывали в Баку в 1925 году дважды (Вдобавок удалось найти сведения о приезде Фрунзе в Баку в январе 1925 года (Баринов: http://www.baku.ru/enc-show.php?cmm_id=276&;id=63239&c=1752), а также пребывании в Азербайджане в октябре 1924 года (Тополянский: [21, 22]) с целью отдыха и охоты.), и выходит, что и с Есениным они встречались в оба эти приезда. Характерно, что в своих воспоминаниях о Есенине [5, 6], написанных после смерти поэта в 1926 году, Воронский нигде не упоминает о Фрунзе. Вероятно, причиной был скандал вокруг смерти Фрунзе и запрещение повести Б. Пильняка.

Кое-что можно уточнить, поскольку даты поездок Есенина хорошо изучены. Из-за простуды Есенин в Баку весной 1925 г. попал в больницу и вернулся в Москву только 28 мая 1925 г. После пребывания в Москве и женитьбы Есенин с женой Софьей Толстой 25 июля 1925 г. выехали в Баку и прожили на даче П. И. Чагина в Мардакянах до 3 сентября [9, с. 708]. Там по указанию Кирова для Есенина «создали Персию», и он там написал заключительные стихи своего «персидского цикла». Там же, скорее не осенью, а еще в августе 1925 года, состоялась вторая встреча Есенина с Фрунзе и Воронским. Но конечно, Фрунзе приезжал в первую очередь к Кирову, который в то время становился одним из влиятельных партийных руководителей. Приближался ΧIV съезд РКП(б), и Фрунзе было что обсудить с Кировым, возможно, выработать совместную линию дальнейших действий. Конечно, Есенин в этих политических событиях участия не принимал, но и он в то время являлся популярной, известной личностью, и в будущих политических раскладах многие из советских вождей желали иметь его «своим человеком».

Однако, вопреки общепринятому мнению, никаких симпатий к Кирову, как в эпистолярном наследии Есенина, так и в его творчестве, не обнаруживается. В то же время в поэмах и стихах Есенина находим строки, посвященные успехам в гражданской войне под руководством Троцкого, Зиновьева, Ворошилова, Буденного. Пытался Есенин «по-своему» воплотить в поэзии и образ Ленина, но не получил одобрения даже в «Бакинском рабочем» у своего друга Чагина.

В бумагах Есенина обнаруживается попытка упомянуть о Фрунзе в поэме «Песнь о великом походе», что датируется июлем-августом 1924 года [10, с. 120]. Но Есенину пришлось отказаться от этого, так как Фрунзе в местах действия поэмы не воевал.

Нетрудно понять, что интерес Есенина к Фрунзе во многом был вызван знакомством с Воронским, которое состоялось в августе 1923 года [2, с. 66-67]. С 1921 года Воронский был редактором первого советского «толстого» журнала «Красная новь». Вначале в нем наряду с художественными произведениями публиковались статьи партийных руководителей страны, среди них были Ленин, Луначарский, Бухарин и др. В № 2 (1921) была опубликована статья Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная армия», что показало большие теоретические знания молодого военачальника в своем деле. Со временем содержание журнала в основном стало принадлежать художественной литературе, критике и публицистике. С № 2 за 1922 год стали изредка публиковаться стихи Есенина.

Нет сомнений, что «Красная новь», где был редактором его друг, постоянно читалась Фрунзе. Что касается Есенина, то он внимательно следил за всеми значительными изданиями своего времени, был очень начитанным человеком. Поэтому Есенин и Фрунзе были знакомы заочно через журнал «Красная новь» и его редактора Воронского. Как вспоминал Воронский, Есенин при первой встрече заявил о своей независимости: «Будем работать и дружить. Но имейте в виду: я знаю — вы коммунист. Я — тоже за Советскую власть, но я люблю Русь. Я — по-своему. Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду. Это не выйдет» [5, с. 68]. Но именно после их личного знакомства Есенин стал публиковаться чуть ли не в каждом номере «Красной нови». В № 4 (1925) была опубликована его поэма «Анна Снегина» с посвящением Воронскому.

В № 8 (1925) был опубликован целый цикл из пяти стихотворений Есенина, которые еще мог читать Фрунзе, а уже в № 9 за подписью Воронского на него публиковался некролог. Но даже в этом номере журнала было опубликовано три стихотворения Есенина.

Сохранились воспоминания, что Есенин тяжело переживал смерть Фрунзе: «На второй день после смерти наркомвоенмора М. В. Фрунзе <…> Есенин пришел пьяный до последней степени: он шатался и даже придерживался за стены. Возбужденный, дрожащим, захлебывающимся голосом, таща и дергая полу своего пальто, Есенин кричал на весь коридор:

— Это он, Фрунзе, дал мне пальто! Мне жалко, жалко его! Я плачу» [11].

К этому мемуарист добавил сноску: «Где-то на юге Есенина обокрали. В Баку какое-то общество имени Фрунзе поднесло Есенину пальто». Отсюда понятно, что автор воспоминаний не знал об общении Есенина с Фрунзе и Воронским в Баку, и домыслил слова Есенина по своему разумению. На самом деле именно Фрунзе позаботился, чтобы Есенина обеспечили нормальной одеждой, после того, как узнал о случившемся от Воронского.

О знакомстве Есенина с Фрунзе не знал и его зять поэт Наседкин, в воспоминаниях которого есть строчки: «Смерть Фрунзе, которого Есенин знал хорошо по рассказам А. Воронского, повергла поэта в глубокое уныние, хотя тут примешивалась боязнь за А. Воронского, за литературу» [12].

В этом замечании содержится намек не только на потерю Воронским высокопоставленного друга, но и на участие Фрунзе в выработке партийной политики путей развития советской литературы. Вскоре после окончания гражданской войны разгорелась идейная борьба — сторонники «пролетарской литературы» выступали не только против «буржуазной литературы», но и против «попутчиков». Воронский подвергался нападкам в советской партийной прессе за то, что в его журнале к произведениям авторов относились с точки зрения их художественной значимости, а не принадлежности к той или иной литературной группировке.

Есенин внимательно следил за литературной обстановкой в журналах и издательствах. В свои последние годы он старался находить общий язык и сотрудничать не только со сторонниками линии Воронского, но и партийными и «пролетарскими» изданиями. Он дружил не только с Воронским, но и с его злейшим противником в то время — Вардиным (ВА́РДИН (псевд.; наст. фам. — Мгеладзе), Илларион Виссарионович (1890 – 27.VII.1941) — рус. сов. критик, публицист. Род. в с. Акеты, ныне Ланчхутского р-на Груз. ССР. В 1906-27 и 1930-35 – чл. КПСС (исключался как участник троцкист. оппозиции). В 1920 — нач. политотдела 1-й Конной армии; в 1922-1924 — зав. подотделом печати ЦК РКП(б). Один из основателей журн. «На посту», активный деятель РАПП. После раскола РАПП (февр. 1926) оказался среди т. н. «левого меньшинства», отстаивавшего сектантские методы руководства лит. движением. Для критических выступлений В. характерно восприятие лит-ры как разновидности публицистики, отрицание роли классич. наследия, нигилистич. отношение к «попутчикам». (Краткая литературная энциклопедия, Т.9. 1978. Стб. 175-176). Характерно в этом отношении его письмо сестре Екатерине от 17 сентября 1924 года из Тифлиса: «Узнай, как вышло дело с Воронским. Мне страшно будет неприятно, если напостовцы его съедят. Это значит тогда бей в барабан и открывай лавочку.

По линии писать абсолютно невозможно. Будет такая тоска, что мухи сдохнут. Сейчас немного работаю. Завтра поеду в Баку, а потом в Кисловодск. Вардин ко мне очень хорош и о<чень> внимателен. Он чудный, простой и сердечный человек. Все, что он делает в литературной политике, он делает как честный коммунист. Одно беда, что коммунизм он любит больше литературы» [13, с. 178].

По контрасту можно бы заключить, что Воронский литературу любил больше коммунизма. Во всяком случае, официальное советское издание о нем констатировало: «В 1925 примкнул к оппозиции в ВКП(б), вел фракционную работу, в 1927 был исключен из рядов ВКП(б). Примерно с 1925 же начинается отход В. от марксизма, закончившийся приятием в области литературы и искусства идеалистической концепции» [14].

Главное обвинение там же: «Воронский стоял на точке зрения Троцкого и утверждал, что все, что мы имеем теперь, это только элементы для будущей культуры, но не она сама». В своей работе «Искусство и жизнь» Воронский утверждал: «Пролетарского искусства сейчас нет и не может быть, пока перед нами стоит задача усвоения старой культуры и старого искусства. На деле есть вот что: есть буржуазная культура и искусство, к которым впервые получил доступ пролетариат… То, что называется пролетарским искусством, есть прежнее искусство, имеющее однако своеобразную целевую установку: быть полезным не буржуазии, а пролетариату».

Фрунзе и Есенин, если и не разделяли полностью взгляды Воронского на искусство, то скорее были во многом на его стороне, чем на стороне его главных противников, Вардина и напостовцев. Яростные атаки в печати на Воронского начались еще в 1923 году, в следующем году выходит статья Вардина «Воронщину необходимо ликвидировать» [15]. Вот как он поучал Воронского и попутчиков: «Воронский больше чем кто-либо из нас обязан взять за пуговичку Пильняка, Всеволода Иванова, Есенина — каждого попутчика в отдельности и всех их вместе, и сказать им прямо:

— Друзья, в мире происходят чудесные штуки, человечество выходит, говоря словами Есенина, "на колею иную", человечество перерождается в огне и буре. В этой чудовищно-грандиозной борьбе и работе действуют объективные причины, имеются субъективные моменты… Объективная истина, настоящая правда, истинная правда существует. Но чтобы ее понять, чтобы вы не тыкались носом в этом вихре событий, как слепые щенята, вы должны стать более или менее политически грамотными, вы должны усвоить основы пролетарской идеологии, хотя бы в размере уездной совпартшколы…».

Если Воронский не последовал советам Вардина, то о Есенине этого сказать нельзя. В конце 1923 года через сотрудницу Госиздата А. А. Берзинь, состоявшей в МАПП (Московской ассоциации пролетарских писателей), он знакомится с Вардиным [2, с. 123]. С этого времени начались их дружеские отношения. В то время Вардин был дружен со Сталиным, имел московскую квартиру. Он даже устраивал Есенина на лечение в Кремлевскую больницу. Под его влиянием Есенин поехал на Кавказ, подружился с Чагиным и познакомился с Кировым, которые, как показало время, были уже тогда «людьми Сталина». Есенин в какой-то степени «поддался» их влиянию, обратился в творчестве к заказной советской тематике.

Это не нравилось Воронскому, о чем он резко говорил на своем публичном выступлении в январе 1925 года: «Что с Есениным происходит? <…> У него есть „Стансы“, там и о Марксе и о Ленине: „я полон дум об индустриальной <так!> мощи“, „давай, Сергей, за Маркса тихо сядем“. В чем дело: ведь это разврат, это обман, их <членов группы „Октябрь“> обманывают, а они этому верят. (Аплодисменты.) Нельзя всерьез к этому относиться. Это издевательство над читателем и над писателем. Человек потерял всякую совесть. Пускай же он зря и всуе не произносит имена Ленина и Маркса, потому что эти имена нам дороги. (Аплодисменты.) Что же происходит с Есениным? Конечно, Есенина нужно подталкивать, я его тоже толкал <…>, но я никогда не скажу, что он шел по этому пути. Пока ты не воспримешь Ленина и Маркса внутри, не пиши о них. Есенин — вещь не случайная. Сейчас приходят и говорят откровенно: „Товарищ, жрать нужно“. <…> Один из них <членов группы „Октябрь“> бухнул: „Пусть пишет неискренно, но пусть пишет нужные вещи“. Вот, товарищи, в чем заключается корень наших разногласий. Когда рассуждают таким образом, то я с этой литературной политикой согласиться не могу» [8, с. 650-651].

Нетрудно видеть, что Воронский выступал против того отношения к литературе и искусству, что утверждалось в советском обществе по мере становления и укрепления сталинского режима. В то время еще далеко не все верили в такое будущее. За Воронским стояла поддержка Фрунзе, и понятно, что уже тогда шла негласная, «закулисная» борьба между Сталиным и теми, кто не был его сторонниками. Не стоит при этом примитивно причислять Фрунзе и Воронского к лагерю Троцкого, как это иногда делают современные «исследователи». Обе эти фигуры были самодостаточны, имели свои устоявшиеся взгляды, пользовались большим авторитетом в партийных кругах. Если Сталин тогда только претендовал на место Ленина в партийной и государственной иерархии после его смерти, то Фрунзе в начале 1925 года уверенно занял место Троцкого, при Ленине место человека №2 в партии и стране.

Приближался ΧIV съезд ВКП(б), и в дальнейшей перспективе борьбы за высший пост в государстве Сталин не мог не видеть Фрунзе своим главным соперником. При этом Фрунзе избегал вмешиваться в острополитические партийные споры, и официальные советские историки обвинить его в принадлежности к уклонам или оппозициям оснований не нашли.

Однако к выработке линии партии в литературной политике Фрунзе имел отношение. Борьба напостовцев с Воронским и его сторонниками вылилась в дискуссию на страницах центральной печати [9, с. 681-684]. Был момент, когда Воронский чуть было не лишился своего поста в «Красной нови», и № 1 (1925) выходил без его участия (и стихов Есенина). Но с № 2 все опять стало по-прежнему. Вышли статьи с резкой критикой врагов Воронского: «Партия должна предостеречь товарищей „напостовцев“ от увлечения богдановской теорией „пролетарской культуры“. <…> Партия должна категорически отказаться от передачи („передоверия“) ВАППу „диктатуры“ или „гегемонии“ на литературной арене, чего они фактически добиваются. Партия не может одобрить их позицию по отношению к „попутчикам“; она заведомо ошибочная…» (газ. «Правда», М., 1925, 18 февр., № 40). Автор этих строк И. М. Варейкис вскоре возглавил специальную «Комиссию Политбюро „О пролетарских писателях“» (в печати 1920-х гг. ее именовали «Литературной комиссией при ЦК РКП(б)» — см., напр., журн. «На литературном посту», М., 1926, № 5/6, с. 65), а ее членами стали Н. И. Бухарин, М. В. Фрунзе и А. В. Луначарский.

Первое заседание комиссии в указанном выше составе состоялось 23 февр. 1925 г.

Участвовали представители ВАПП — И. Вардин, Ф. Раскольников и др.; групп: «Перевал» — А. Веселый; «Кузница» — Г. Якубовский; «ЛЕФ» — В. Маяковский и др. и

персонально ответственные за политику РКП в области литературы: П. И. Лебедев-Полянский, А. К. Воронский, С. И. Канатчиков, В. И. Нарбут и др.

Итогом работы комиссии Политбюро стала известная резолюция ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы», принятая 18 июня 1925 г.

Есенин откликнулся на эту резолюцию в советской печати: «Но особенно нравится мне часть, касающаяся литературы "попутчиков"». Там в параграфе 10-м резолюции говорилось: «Общей директивой должна здесь быть директива тактичного и бережного отношения к ним <попутчикам>… Партия должна терпимо относиться к промежуточным идеологическим формам…». При этом Есенин заявлял, что ему «близки наши литературные критики тов. Троцкий и тов. Воронский». Но у него были и возражения: «А не вполне ясен мне параграф 8 резолюции, особенно вопрос о стиле и форме (В 1936 году Сталин решил взять реванш и объявил компанию борьбы с формализмом в искусстве и литературе. Обвиненные в этом грехе, среди них Шостакович, Мейерхольд, Пастернак и многие др., должны были каяться. В противном случае дело доходило до ареста и лагерных сроков.) художественных произведений и методах выработки новых художественных форм». Этот вопрос Есенин считал делом исключительно творческой личности [16].

Есенин был в курсе всех литературных конфликтов: уже в свой краткий приезд в Москву весной 1925 года он знал, что напостовцы потерпели поражение (а тем самым и Сталин, что негласно стоял за Вардиным и др.): «Вардин должен уехать в Баку на место Чагина, но заболел дипломатической болезнью. Был у меня, и очень грустный. Позвоночник ему таки сломали. "На посту" прогорело в пух и прах» (письмо Вержбицкому от 6 марта 1925 года) [13, с. 205].

На этой почве у Вардина возник конфликт со Сталиным, который уклонился от прямой поддержки напостовцев, заняв нейтральную позицию. После публикации резолюции журнал «На посту» был закрыт. Вардин уезжает в Тифлис, но перед ΧIV съездом ВКП(б) он уже в лагере противников Сталина в Ленинграде с оппозицией во главе с Зиновьевым, Каменевым и др. и много публикуется в ленинградских изданиях.

В этой «литературной борьбе», которая выглядела как столкновение сторонников Воронского со сторонниками Вардина, «под ковром» происходила и «схватка» их покровителей, Фрунзе со Сталиным. К этому времени Фрунзе, ведя самостоятельную линию, не присоединяясь ни к каким фракциям и оппозициям, уже входил в число кандидатов в Политбюро. Сталин не мог не осознать, что Фрунзе представлял реальную угрозу его стремлениям к единоличной власти в партии и стране. Часто не понимают, что Троцкий, Зиновьев и другие «вожди» еврейской национальности претендовать в России на такую роль (заменить Ленина) не могли.

(В сентябре 1922 года Ленин предложил Политбюро утвердить Троцкого первым заместителем председателя Совнаркома, то есть доверить ему высший государственный пост в случае затягивания или обострения его болезни: «Троцкий сам отказался от этого предложения. Разъясняя мотивы этого отказа на октябрьском пленуме ЦК 1923 года, он ссылался на «один личный момент, который, не играя никакой роли в моей личной жизни, так сказать, в быту, имеет большое политическое значение. Это — мое еврейское происхождение». В этой связи Троцкий напоминал, что по этим же мотивам он возражал уже 25 октября 1917 года против предложения Ленина назначить его наркомом внутренних дел. Он считал, что «нельзя давать такого козыря в руки нашим врагам и будет гораздо лучше, если в первом революционном советском правительстве не будет ни одного еврея», поскольку в противном случае контрреволюционные силы смогут играть на самых темных предрассудках масс, изображая Октябрьскую революцию «еврейской революцией».

Не менее решительными были возражения Троцкого по тем же мотивам и при назначении его на посты наркома иностранных дел и наркома по военным и морским делам. Ретроспективно оценивая эту свою позицию, он говорил: «Вспомните, как сильно мешало в острые моменты, во время наступлений Юденича, Колчака, Врангеля, как пользовались в своей агитации наши враги тем, что во главе Красной Армии стоит еврей. Я никогда этого не забывал. Владимир Ильич считал это моим пунктиком и не раз так и говорил в беседах со мной и с другими товарищами как о моем пунктике. И в тот момент, когда Владимир Ильич предложил мне быть зампредсовнаркома (единоличным замом) и я решительно отказывался из тех же соображений, чтобы не подать нашим врагам повода утверждать, что страной правят евреи».

От этого мотива — «пунктика» — Троцкий, по-видимому, решил отказаться только тогда, когда Ленин в конце ноября или в начале декабря 1922 года сказал ему, что чувствует ограниченность сил, которые может отдавать руководящей работе, и вновь предложил ему стать заместителем председателя Совнаркома» [17]. Однако теперь тяжело больной Ленин уже не мог преодолеть сложившегося в Политбюро заговора против Троцкого.)

Их попытки изобрести некую другую форму власти в стране, привыкшей к самодержавию, не увенчались успехом и привели их к краху.

В то же время русский большевик Фрунзе обладал уже тем преимуществом перед грузином Сталиным, что был русским. На предстоящем партийном съезде Фрунзе как минимум стал бы членом Политбюро. Вот поэтому Есенин так тяжело переживал гибель Фрунзе. Для него обе альтернативы — власть Сталина или власть еврейских «вождей» были нежелательным вариантом. Его частые поездки на Кавказ — следствие того, что в Москве ему устроили такую травлю, которая могла исходить только от Сталина. После того, как в декабре 1925 на съезде стало ясно, что побеждает Сталин, из двух зол Есенин хотел выбрать меньшее. Поэтому он поехал в Ленинград, где власть, как он полагал, еще будет принадлежать противникам Сталина, но это была ошибка. Уже на этом съезде Зиновьев лишился не только власти над Ленинградом, но и членства в Политбюро. Сталин именно на этом съезде фактически получил диктаторские полномочия. Дальнейшая расправа с политическими противниками становилась теперь для Сталина делом времени и «техники».

Автор данной статьи считает, что Фрунзе и Есенин были в прямом смысле убиты. Доказательства убийства Есенина изложены в [18]. Причастность к нему Сталина менее очевидна, чем в случае Фрунзе. Но элементарная логика приводит к выводу: если бы убийства Фрунзе и Есенина были делом троцкистов или других противников Сталина, то для чего было необходимо всеми силами советской политической и репрессивной системы поддерживать на плаву лживые версии гибели этих людей? В обоих случаях официальная версия поднималась на щит центральными партийными изданиями сразу после произошедшего, никакого расследования фактически не проводили, создавалась только его формальная фиктивная видимость. В советское время другие версии даже не осмеливались обсуждать, не то, что расследовать.

Разумеется, при таких условиях ожидать, что где-то хранятся прямые доказательства убийств Фрунзе и Есенина, вряд ли оправданно. В этом случае на помощь могут прийти аналитические и научные методы. Именно с их помощью удалось неопровержимо доказать, что имеющиеся официальные документы о самоубийстве Есенина не содержат доказательств этого факта, а наоборот, содержат доказательства, опровергающие факт самоубийства, и тем самым приводят к единственной альтернативе — убийство [18].

По мнению автора адекватного расследования убийства Фрунзе в настоящее время не существует. Мысли по этому поводу изложены в Приложении 1.

 В заключение зададимся вопросом: связаны между собой убийства Фрунзе и Есенина, или это были независимые друг от друга события? В процессе работы над этой статьей, удалось найти косвенное подтверждение, что верно первое предположение. Высказывалась гипотеза, что Есенин мог успеть ознакомиться с рукописью повести Пильняка «Повесть непогашенной луны» [7, с.168]. Однако о том, как погиб Фрунзе, он вполне мог узнать от Воронского, а также, будучи на лечении — от врачебного персонала, из прессы (Ведь в повести Пильняка нет никаких «эксклюзивных» сведений о медицинских подробностях события, есть только их художественная интерпретация. Изъятие журнала с повестью, ее последующее запрещение по решению ЦК, уже послушного диктатору, из разряда событий «на воре и шапка горит». На подобные действия даже в условиях войны не осмеливался царь в последние годы самодержавия.) и т.п. Понятно, что это только укрепило его в неприятии Сталина как руководителя страны.

Эти обстоятельства старательно замалчиваются в многочисленных публикациях есениноведов, и тема отношения Есенина к Сталину, как и тема настоящей статьи, никогда не рассматривалась. В то же время все высказывания и публикации Есенина, одобряющие позицию, действия и личность Троцкого из советских изданий тщательно изымались, и восстановлены только в постсоветском полном издании собрания сочинений поэта.

В издании воспоминаний о Есенине 1986 года [19] в единственном упоминании о встрече Фрунзе и Есенина неверная дата 1924 год, в свете вышеизложенного, скорее всего, указана умышленно! И Воронский, судя по всему, не случайно в 1926 году избегал в своих публикациях [5, 6] упоминаний о встречах Фрунзе с Есениным!

Сопоставляя сведения Воронского, Евдокимова и Наседкина с датами поездок на Кавказ Есенина получаем, что эти «бакинские встречи» состоялись в апреле и августе (В августе 1925 года произошло «резонансное убийство» Котовского…) 1925 года. А через два с лишним месяца погиб Фрунзе, а еще через два месяца — Есенин. Понятно, что эти события и даты даже непредвзятого читателя провоцируют к определенным выводам. Поэтому советское «министерство правды» (если пользоваться терминологией Оруэлла) в лице «органов» и цензуры тщательно за этим следило. Так из изданий 1966 и 1986 годов [19, 20] сведения Евдокимова и Наседкина о Фрунзе просто исключены, и выше в данной статье они приведены благодаря первоначальным публикациям 1926 года, воспроизведенным на сайте esenin.ru. В 1966 году редактором воспоминаний был небезызвестный Ю. Л. Прокушев, к которому много претензий относительно «коррекций» произведений Есенина в советское время. После развала СССР Прокушев возглавлял работу по изданию ПСС (ПСС — Полное собрание сочинений С. А. Есенина) Есенина, где восстановлены купюры советских времен. Но благодаря его идейному влиянию на работу Есенинской группы ИМЛИ, два тома воспоминаний о Есенине [19], выложенные на сайте ФЭБ (Федеральной электронной библиотеке) по-прежнему остаются в изуродованном в советское время состоянии.

Можно сделать вывод, что сталинская школа фальсификации истории до сих пор оказывает свое тлетворное влияние на многие официальные научные учреждения, в частности, на Есенинскую группу ИМЛИ, которая не откликнулась на вопросы автора статьи по поводу отношений Фрунзе и Есенина. Можно уверенно заключить, что в настоящее время официальные версии гибели Фрунзе и Есенина основаны на фальсификациях, имеющих происхождение непосредственно от сталинского окружения и самого Сталина, и следовательно, полностью несостоятельны.

 Приложение 1. Кто стоял за убийством Фрунзе?

 Если кого-то знавших, изучавших или читавших об истории гибели Фрунзе удивит заголовок этих заметок, то ему следует вдуматься в ситуацию. Человека в расцвете сил убеждают согласиться на операцию по поводу язвы желудка, уверяя, что эта необходимая, несложная и легкая операция позволит ему уже не болеть и не терять трудоспособности.

Это вывод комиссии лучших кремлевских и «околокремлевских» врачей по результатам неоднократных обследований и консилиумов. Операцию будут проводить лучшие хирурги страны. Никакой критической ситуации в состоянии больного нет, и никто ему не объявил, что его состояние безнадежно, а исход операции непредсказуем.

Человек на своих ногах приходит на операцию, и даже накануне друзья уговаривают отказаться от нее, потому что самочувствие и вид «больного» не внушают опасений. Результат операции — труп. Что же произошло? Некий несчастный случай: отключили электроэнергию, обвалился потолок или провалился пол? Нет, операцию провели в нормальных условиях, но в итоге пациент вскоре умер, не приходя в сознание (по другим сведениям — умер на операционном столе).

Как же это назвать, если не убийством: по неосторожности, или по случайности, или по халатности? Или произошло роковое стечение непредсказуемых обстоятельств (форс-мажор), которые никто не мог предусмотреть? В любом случае элементарные логика и право требуют возбуждения уголовного дела и проведения следствия. Ныне такими делами по заявлению родственников жертвы занимается прокуратура.

Но в той «стране чудес» все правовые функции в «необходимых» случаях брали на себя партийные функционеры. Фрунзе «убедили» в необходимости операции не советы врачей, а решение Политбюро. Особенно радел о здоровье Фрунзе его «друг» Сталин, и конечно из самых лучших побуждений. Мысль о том, что решение о своем здоровье каждый человек должен принимать сам, и у других членов Политбюро не возникла. Они ведь жили «по понятиям» коммунистов, и считали, что целиком принадлежат партии. Поэтому Сталин мог не сомневаться — в этом вопросе все члены Политбюро его поддержат. И потом уже никто не скажет, что это было решение Сталина, оно станет «коллективным».

Прочему населению в те времена внушалось, что руководство партии не ошибается. Когда нужно, назначит комиссию для «расследования», «найдет» виновных и определит наказания или даже награды. При таком «следствии» виновных в смерти Фрунзе не оказалось. Мысль о «врачах-убийцах» у Сталина, если тогда и вызревала, то еще не стала востребованной.

Изучая многочисленные публикации на тему смерти Фрунзе, как в печатных изданиях, так и в Интернете, нетрудно заметить, что они делятся на две части. Авторы, «забывшие», что Сталин — преступник, а время его правления — преступно по отношению к жизни, правам человека и основным общечеловеческим ценностям, не находят ничего криминального и в обстоятельствах смерти Фрунзе. В этом событии они не видят уголовной составляющей, и «легко» находят «оправдание» для исполнителей.

Публикации такого содержания заведомо исходят из ложных предпосылок, и далее не рассматриваются. Современным цивилизованным обществом установлено, что сталинское и гитлеровское государство, при всех их идейных различиях, на практике имели много схожего и являлись государствами под властью преступников, установивших преступный государственный режим. Поэтому далее ограничимся рассмотрением только работ, авторы которых придерживаются этой основополагающей позиции. Наиболее содержательными и документально аргументированными среди них являются работы В. Тополянского [21, 22].

В частности, как справедливо замечает Тополянский о поведении Сталина по отношению Фрунзе: «…из-под овечьей шкуры дружеского сочувствия генерального секретаря непрестанно вылезают волчьи уши. Чем активнее рекламирует Сталин свою заинтересованность в состоянии здоровья ответственного работника, тем чаще прячется за его заботливостью та или иная политическая акция, выполняемая привычными для него уголовными методами» [22].

На должности Генерального секретаря Сталин получил «необъятную» (по выражению Ленина в его «Завещании») власть. Во многом это было достигнуто из-за своего рода «чистоплюйства» прочих окололенинских «вождей»: они охотно передали Сталину всю, на их взгляд, рутинную организационную, кадровую, партийно-хозяйственную работу. Все они, особенно Троцкий, предпочитали более интеллектуальные должности, считая Сталина «посредственностью». Поэтому Политбюро без возражений доверило Сталину курировать как условия содержания больного Ленина, так и его врачей. Скоро в распоряжении Сталина оказалась не только конфиденциальная информация, но и, судя по всему, рычаги ее использования.

Так, «удивительным» образом время отправки Троцкого на Кавказ для лечения в январе 1924 года оказалось синхронизировано со смертью Ленина. Он умер, когда Троцкий из Москвы приехал в Тифлис. Когда Троцкий об этом узнал, то дал телеграмму Сталину о намерении возвратиться на похороны. В ответ получил телеграмму: «Похороны состоятся в субботу, не успеете прибыть вовремя. Политбюро считает, что Вам, по состоянию здоровья, необходимо ехать в Сухум. Сталин». На самом деле похороны состоялись в воскресенье, и Троцкий успел бы вернуться. Впоследствии в своих мемуарах Троцкий жаловался, что Сталин его обманул [17].

В этих событиях уже проявляется почерк преступника, умело маскирующего свои интриги и преступления. Троцкого отправили на Кавказ, а Фрунзе — на операцию, по решениям Политбюро, за которыми стоял Сталин. Ситуации вроде бы разные, но каждый раз присутствует тонкий психологический расчет, что Троцкий и Фрунзе не посмеют нарушить партийную дисциплину. Троцкий не решился сам принять решение и возвратиться в Москву. Фрунзе не решился сам отказаться от операции.

Другой характерный момент. Есть много оснований подозревать, что Ленин был отравлен. Но экспертиза на наличие ядов в его организме при вскрытии так и не была проведена. В случае Фрунзе также при вскрытии версия отравления не исследовалась. Причина ясна, решение о том, как проводить вскрытие и расследование принимало… Политбюро, т.е. Сталин. Смерть Есенина – о версии отравления никто не заикался. И между прочим, решение о том, чтобы тело Есенина сразу перевезти в Москву и похоронить с почестями могло быть принято только с санкции Политбюро…

«Творчески» использовался принцип, с древних времен известный в правоведении как порочный: «Жена Цезаря вне подозрений». «Жену Цезаря», т.е. тех, кто будет вне подозрений, назначало Политбюро, как правило, по предложению Сталина.

Далее официальная версия «расследования» публиковалась в партийной и советской прессе огромными тиражами, и фальсификация преступления обретала «законную силу»: черное объявлялось белым. В состав комиссий по «расследованию» обычно подбирались достаточно известные авторитетные люди, но часто весьма далекие по своей специальности и знаниям от медицины и криминалистики. Многое зависело от положения в негласной «табели о рангах».

«Дело о самоубийстве Есенина» оформлял участковый милиционер, но в качестве понятых «кто-то» прислал членов ленинградского Союза поэтов, которые подписывали протокол, не будучи свидетелями события. В огромной гостинице «не нашлось» людей на роль понятых, и их подобрали так, чтобы «дело» выглядело солиднее, если в нем будут подписи поэтов. Официальная версия «самоубийства» разошлась в газетах миллионными тиражами, никакие другие версии не расследовались, и десятки лет этой фальсификацией прикрывают преступление.

Случай Фрунзе сложнее, потому что не было даже формального прокурорского следствия. Тем не менее, и здесь можно обнаружить «неувязки», если рассматривать события не с врачебной точки зрения, а с противоположной — точки зрения пациента.

Прежде всего, следует заметить, что Фрунзе был хорошо развитым, физически сильным человеком. Он сам водил автомобиль, любил охоту и подвижный образ жизни. 1 мая 1925 года он верхом на коне принимал военный парад на Красной площади. Это заставляет вспомнить маршала Жукова, через 20 лет также на коне, принимавшего парад Победы, что вызвало зависть Сталина. Жуков остался жив, его вскоре ждала ссылка, а ему, и его предшественникам Фрунзе и Тухачевскому в партийной среде запускалось негласное обвинение в «бонапартизме».

Как пациент, Фрунзе жил с язвой желудка много лет, и вероятно кое-что знал об этой болезни. Важным моментом при определении диагноза и причин болезни является вопрос о кислотности желудочного сока. Язва может возникать при повышенной, нормальной и пониженной кислотности, но лечение и диета при этом существенно различаются.

Известно, Фрунзе в качестве лекарственного средства использовал раствор соды, что указывает на повышенную кислотность желудочного сока. В этом случае процесс пищеварения протекает ускоренно, а при отсутствии пищи в кишечном тракте желудочный сок начинает разъедать стенки желудка, что и приводит к язвенной болезни.

Большое значение для больного имеет нервный характер его деятельности: нервно-психические перенапряжения вызывают обострение болезни. Курение, нерегулярное питание и другие вредные привычки также являются неблагоприятными факторами влияния. Таких факторов у Фрунзе хватало за время революционной деятельности, тюрем и ссылок, в трудные годы гражданской войны. Однако в мирное время в принципе были возможности избавиться от вредных привычек, наладить правильный режим питания и образ жизни, хотя ответственная руководящая работа в армии требовала больших нервных затрат. Имеются сведения, что когда Фрунзе удавалось от служебных и партийных забот, вырваться на отдых или на охоту, то у него наступало улучшение физического состояния [21]. Обострение болезни в 1925 году было вызвано двумя автомобильными авариями, убийством Г. Котовского и подспудным конфликтом со Сталиным. Таким образом, основными вредными факторами для болезни Фрунзе были нервно-психические напряжения и стрессы, которые были присущи деятелю его ранга и положения.

Операция не могла устранить как повышенную кислотность желудочного сока организма Фрунзе, так и неблагоприятные условия его службы, и вредные привычки. Следовательно, нужно было изыскивать рациональные неоперативные методы лечения. Люди с язвой желудка живут и обходятся без операций десятки лет, соблюдая необходимый режим питания, рацион допустимых продуктов, медикаменты и другие методы лечения, в частности гомеопатические. Получается, что «кремлевские консилиумы» умышленно неправильно ориентировали Фрунзе, создав у него впечатление, что операция поможет навсегда избавиться от язвенной болезни.

Как следует из протокола вскрытия (Приложение 2) операция язвы двенадцатиперстной кишки, назначенная Фрунзе, оказалась ненужной, так как эта язва оказалась «зажившей». «Фиброзно-пластичный перитонит (воспаление брюшины — см. МЭ, 1960, т. 7, ст. 56)» не диагностировался до операции, как и «острое гнойное воспаление брюшины» (т.е. тот же перитонит — только в острой гнойной стадии). Этого просто не было у Фрунзе до операции, ведь его самочувствие было хорошим.

Далее в протоколе вскрытия признается, что «операция, предпринятая <…> по поводу язвы двенадцатиперстной кишки, вызвала обострение имевшего место хронического воспалительного процесса, что повлекло за собой острый упадок сердечной деятельности и смертельный исход». Но как это следует понимать? Операция оказалась ненужной, но зато привела к острому воспалению, которое никак не лечили.

Непонятное и пояснение: «Обнаруженные при вскрытии недоразвитие аорты и артерий, а также сохранившаяся зобная железа является основой для предположения о нестойкости организма по отношению к наркозу и в смысле плохой сопротивляемости его по отношению к инфекции». Выходит, что Фрунзе при операции занесли какую-то «инфекцию», но виноваты не врачи, а пациент с «плохой сопротивляемостью»? Намек о «нестойкости к наркозу» будет рассмотрено далее. Пока отметим, что автор с медицинским образованием говорит «по существу о фальсификации результатов патологоанатомического исследования» [22].

С другой стороны Тополянский, не приведя весомых аргументов, поддерживает мнение, что операция была необходима. Но при этом игнорируются сведения, сохранившиеся в воспоминаниях Микояна. В [24] отмечалось: «Во время встречи с Розановым состоялся следующий разговор. Сталин спросил его: "Верно ли, что операция, предстоящая Фрунзе, не опасна?"

"Как и всякая операция, — ответил Розанов, — она, конечно, определенную долю опасности представляет. Но обычно такие операции у нас проходят без особых осложнений…"

Это было Розановым сказано достаточно уверенно и несколько успокоило Микояна. Однако последовавший затем еще один вопрос Сталина показался Микояну каверзным: "Ну а если вместо Фрунзе был бы, например, ваш брат, стали бы вы делать ему такую операцию или воздержались бы?" "Воздержался бы", — последовал ответ.

"Ответ нас поразил", — отметил Микоян.

Розанов это объяснил, сославшись на то, что язвенная болезнь требует соблюдения предписанного режима, и тогда можно обойтись без операции (курсив В.М.), а Фрунзе вряд ли можно удержать в рамках такого режима. Поэтому нужна операция».

Но как выше отмечалось, повышенная кислотность и нервный характер деятельности Фрунзе в любом случае требовали соблюдения строгого режима питания и лекарственного лечения, а операция не являлась в этом случае радикальным методом и не излечивала Фрунзе от язвенной болезни. Его надо было ориентировать жить с этой болезнью, поддерживая свою работоспособность насколько возможно. Масса людей с такой болезнью живут и работают десятилетиями, обходясь без операций (В свое время автор работал на большом авиационном предприятии, и ежедневно наблюдал, как люди, страдающие язвенной болезнью, по согласию начальства, соблюдали необходимый режим питания. Они приносили пищу с собой, в нужных случаях ее разогревали, и питались через 2-3 часа по предписанной диете.).

О том, что врачи неправильно информировали Фрунзе, видно из приводимой в [22] цитаты из заключения последнего консилиума: «…необходимо также считаться с тем, что операция не является радикальной, что возможны рецидивы и что операция не избавляет больного от необходимости и в дальнейшем в течение некоторого времени соблюдать известный режим и продолжать лечение». Здесь ложь состоит в том, что на самом деле и после успешной операции, Фрунзе с его повышенной кислотностью все равно пришлось бы всю жизнь «соблюдать известный режим и продолжать лечение». Ложь врачей давала пациенту надежду, что он снова будет здоровым, избавится от язвенной болезни. Увы, как и прочим смертным в его положении, надо было менять образ жизни и научиться «жить с болезнью».

Другой момент, недостаточно исследованный Тополянским, касается самой операции и примененного наркоза. Можно согласиться с выводом [21, с. 96], что ни в протоколе вскрытия, ни в других официальных документах ответов на вопросы, в чем причина смерти, из-за чего произошла «сердечная недостаточность» и «острое воспаление» после операции, не дается. В недавнем газетном «расследовании» [25] находим новые документы, и правильно поставленные вопросы (не получившие адекватного ответа ни в 1925 году, ни в цитируемой публикации).

Как сообщает Н. Над: «Одно из таких открыто высказанных мнений (оно, как и многие другие приводимые здесь материалы, хранится в РГВА (Кто и где «открыто высказал это мнение», Н. Над не указывает, поэтому непонятно, что это за документ.)) было направлено 10 ноября 1925 г. в Москву с Украины: "…виноваты врачи — и только врачи, но не слабое сердце. По газетным сведениям… операция т. Фрунзе произведена по поводу круглой язвы двенадцатиперстной кишки, оказавшейся, к слову сказать, зарубцевавшейся, что видно из протокола вскрытия. Больной трудно засыпал… плохо переносил наркоз и оставался под последним 1 час 5 минут, получив за это время 60 грамм хлороформа и 140 грамм эфира (это в семь раз больше нормы. — прим. Н. Над). Из тех же источников мы знаем, что, вскрыв брюшную полость и не найдя в ней для себя той работы, на которую рассчитывали консультанты, хирурги из усердия или по другим причинам предприняли экскурсию в область расположения брюшных органов: осмотрены желудок, печень, желчный пузырь, двенадцатиперстная кишка и область слепой кишки. В результате — "слабость сердечной деятельности" и через 1,5 суток, после страшной борьбы между жизнью и смертью, — больной умер от "паралича сердца"».

В [22] эти сведения уточняются: «Общая продолжительность операции составила 35 минут, наркоза — 65 минут. <…> В связи с «падением пульса» во время наркоза пришлось прибегать «к вспрыскиваниям, возбуждающим сердечную деятельность», а в течение всего послеоперационного периода — бороться с сердечной недостаточностью (иными словами, проводить реанимационные мероприятия)». Однако как это понимать? Как отмечает там же Тополянский: «Нетрудно заметить, что расход эфира и хлороформа в единицу времени у Фрунзе явно превосходил максимальные пределы, не говоря уже о комбинации наркотических средств». Он же приводит данные о времени действия наркоза: «По данным тех лет, больной «засыпал» в среднем через 11–12 минут при вдыхании хлороформа и 17–18 минут — при использовании эфира».

Как ни крути, проблемы с сердцем у Фрунзе начались при наркозе, «падение пульса» означает, что сердце начало останавливаться, и правильное решение было — прекратить наркотизацию и отменить операцию. В этом случае Фрунзе, возможно, остался бы жив. Но опытнейшие врачи приняли преступное решение — продолжать наркотизацию. В результате произошла ситуация, в настоящее время хорошо известная в среде наркоманов — передозировка наркотиков. В зависимости от конкретной ситуации, сил организма и адекватной своевременной медицинской помощи в принципе возможно и выживание. Такие случаи нам больше известны по кинофильмам («Криминальное чтиво», «Высоцкий: Спасибо, что живой»), но возможно подобное бывает и в реальности. Однако вместо того, чтобы вовремя принять меры к «оживлению» Фрунзе, его стали резать.

Вернемся к продолжению указанного выше архивного документа:

«Вопросы напрашиваются сами собой: почему операция производилась не под местным наркозом — как известно, менее вредным общего наркоза?.. Какими соображениями хирурги оправдывают исследование всех брюшных органов, что причинило известную травму и потребовало время и лишний наркоз в тот момент, когда больной, при наличии слабости сердца, был и без того им страшно перегружен?" И, наконец, почему консультанты не учли, что в сердце тов. Фрунзе идет патологический процесс — а именно паренхиматозное перерождение сердечной мышцы, которое зафиксировало вскрытие? "Вот те основные пункты, которые, при всей изворотливой тонкости и многоэтажности диагноза, postfaktum делают вопрос достоянием уголовной хроники…"».

Но газетный «расследователь» и не собирается отвечать на эти вопросы. Вместо этого читателю изыскиваются «аргументы» в пользу операции, и тем самым к оправданию смертельного исхода для здорового человека. Между тем, в интервью после операции, один из хирургов, Греков утверждал, что «операция относилась к разряду относительно легких и была выполнена по всем правилам хирургического искусства».

Но почему для такой операции (явно не намного сложнее операции аппендицита) не применили местный наркоз? Авторы с медицинским образованием не пытаются ответить на этот вопрос. Поэтому автор этой статьи попытается использовать свой опыт пациента. В юности в 1960-е годы пришлось перенести тяжелый приступ аппендицита, три дня почти не спать и не принимать пищу, и только после этого поступить в больницу.

Почти сразу врачи назначили операцию, и строго отчитали медсестер, которые заставили больного в таком состоянии обмываться в ванной. На операционном столе пациента фиксируют так, чтобы он не мог мешать течению операции. Врач выслушал сердце и стал решать с коллегами вопрос, какой наркоз применять. Спросили меня, нет ли проблем с сердцем. Я отвечал, что занимаюсь спортом, бегаю, играю в футбол. Но врач заметил, что в данный момент сердце «скрипит, как несмазанное колесо телеги».

Поэтому решили применять местный наркоз. При этом остаешься в полном сознании, что-то пытаешься разглядеть в рефлекторы над столом, беседуешь с врачами. Боль ощущается, но не настолько, чтобы «страдать» и «мучиться». Впечатление, что из тебя что-то вытягивают, и никак не вытянут. Операция длилась около получаса, в заключение показали вырезанный отросток — кровавый комочек.

Исходя из такого опыта, представляется непонятным, почему такому сильному и мужественному человеку, как Фрунзе, к тому же имевшему проблемы с сердцем, не был избран местный наркоз. А ведь в моем случае была обычная городская больница Новосибирска, где врачи быстро и четко сделали свое дело. А может, кремлевским врачам применять общий наркоз тоже предписало Политбюро?

В связи с этим отметим еще одно обстоятельство, оставшееся без рассмотрения даже авторами-«медиками». Как отмечается в протоколе вскрытия (Приложение 2) в 1916 году Фрунзе перенес операцию аппендицита. Но ведь ее тоже должны были делать под наркозом, и судя по всему, при этом никаких проблем не возникло, иначе Фрунзе это бы запомнил и сообщил врачам. Какой же был наркоз тогда? Поскольку дело было до революции, когда Фрунзе был обычным гражданином с репутацией революционера, скорее всего, это была обычная операция в обычной больнице. Проблем с сердцем тогда у Фрунзе видимо не было. В таких случаях стандартный подход предусматривает применение хлороформа, что и всего дешевле. Поэтому с большой вероятностью можно предположить, что операцию аппендицита Фрунзе делали при общем наркозе с хлороформом. Хотя о том, что применяли именно хлороформ, Фрунзе мог не знать.

Но что же происходит в 1925 году? Согласно Тополянскому: «…для общего обезболивания у Фрунзе применили сначала эфир, но затем из-за резкого и длительного возбуждения перешли на анестезию хлороформом (курсив В.М.). В таком случае в течение первых примерно 20 минут было истрачено 140 г эфира, а последующих 45 минут — 60 г хлороформа; иными словами, расход эфира составил 7 г/мин, хлороформа — 1,33 г/мин.» <…> Нетрудно заметить, что расход эфира и хлороформа в единицу времени у Фрунзе явно превосходил максимальные пределы, не говоря уже о комбинации наркотических средств» [22]. Но о том, что была передозировка, выше уже говорилось. Сейчас вопрос другой: почему сначала применялся эфир, который вместо усыпления вызвал «резкое и длительное возбуждение»? Почему сразу не применялся хлороформ, который в итоге и привел к усыплению Фрунзе ценой его жизни?

По всем медицинским канонам, в тот момент, когда было обнаружено, что эфир не действует, операцию следовало отменить и разбираться в причинах того, что происходит. Дальнейшие действия «кремлевских врачей» являются преступлением против жизни пациента. Подтверждение имеется: «Спустя три недели в своем отчете на бюро Общества старых большевиков Семашко подтвердил, что единственной причиной смерти Фрунзе стало неадекватное проведение наркоза. В качестве наркома здравоохранения он высказал запоздалые сожаления: если бы сам присутствовал на операции, то, наверное, остановил наркоз» [22]. То, что наркоз идет «неадекватно», не могли не видеть опытные врачи, проводившие операцию: Розанов, Греков, Мартынов.

Наркоз выполнял четвертый врач — Очкин. Он избрал эфир в качестве начального наркотизатора, или ему дали такое указание? Произошло это случайно или это было сделано умышленно? Тополянский по итогам операции делает вывод: «Через 39 часов Фрунзе погиб от сердечной недостаточности, обусловленной интоксикацией наркотическими средствами вследствие рокового сцепления случайных обстоятельств». В действиях врачей, проводивших операцию, он видит только ошибки, но не видит преступных действий. С этим согласиться нельзя, окончательный вывод должно было сделать уголовное расследование.

Необходимо признать точность свидетельских показаний Бажанова (секретаря Сталина), сообщенных в его книге после побега за границу: «…во время операции хитроумно была применена как раз та анестезия, которой Фрунзе не мог вынести». К этому следует добавить, что такая анестезия могла быть применена при преступном невмешательстве хирургов, проводивших операцию, и особенно главного из них — Розанова.

Исследования Тополянского все же не полны, как показано выше, они не дают ответов на многие вопросы: 1) какая анестезия применялась при операции в 1916 году?; 2) почему не применялась местная анестезия в 1925 году?; 3) почему не прервали анестезию и не отменили операцию в 1925 году?; 4) почему чудовищную передозировку наркотиками (эфиром и хлороформом), именуют «интоксикацией»? и т.д.

Кроме того, вывод Тополянского, что операция была необходима, противоречит его же дальнейшему утверждению: «В действительности же хирургическое вмешательство у Фрунзе ограничилось лишь ревизией органов брюшной полости и рассечением части спаек». Выходит, что собирались делать операцию язвы двенадцатиперстной кишки, а в итоге получилась реализация анекдота о врачах: «давайте разрежем и посмотрим»?

Все дело в том, что авторы-медики не могут отрешиться от профессиональной «солидарности», и вольно или невольно изыскивают «аргументы» для оправдания коллег или хотя бы для смягчения их вины. Поэтому даже к таким подробным и основательно документированным исследованиям надо относиться критически в смысле правовых оценок и аналитических выводов.

Основной же вывод состоит в том, что все врачи, участвовавшие как в операции Фрунзе, так и в последующем ее «расследовании», вскрытии и экспертизе, совершали преступные действия. Они забыли пресловутую «клятву Гиппократа» и завет «не навреди». Им партия в лице Политбюро дала указание сделать операцию, и они выполнили это указание, хотя прекратив наркоз и отказавшись от операции могли спасти пациента, хотя могли признать вообще операцию ненужной, назначить диету, режим и лекарственное лечение и т.д. Но они тупо и преступно выполняли вышестоящее указание, убивая человека. В такой ситуации нельзя исключать и другие версии убийства Фрунзе. Возможно, он действительно умер еще на операционном столе, и операцию делали, чтобы скрыть этот факт. Фрунзе в любой момент при наркозе и после операции могли сделать отравляющий укол, ведь экспертизу на отравление не делали.

Но следует согласиться с Тополянским, что документальных следов этого преступления, напрямую указывающих на Сталина, вряд ли можно ожидать найти. Что касается врачей, то Тополянский говорит лишь об их служении преступному режиму и преступному вождю: «Для придворных врачей конформизм незаметно обращался в своеобразный капитал, дающий немалый — по феодальным меркам — доход».

Поэтому сталинские преступления сегодня можно обнаружить, лишь тщательно анализируя обстоятельства и, как в математике, решая «задачу с неполной информацией».

Сталинские преступления имеют присущий им почерк преступника с «необъятной» властью. Он имел возможности и организовать преступление, и нужным образом устраивать его расследование, и обеспечить желаемое освещение в прессе. И не только в прессе, но и в учебниках истории. Насколько удалось фальсифицировать представление о прошлом, и насколько ложно представление о прошлом в сознании отдельного индивидуума? Вопрос риторический, но нужно разбираться в этом, используя все возможности.

В 1925 году, когда Фрунзе еще был жив, произошло убийство, которое не могло не затронуть его сознание: «7 августа 1925 года в газете «Правда» появилась странная информация: "Харьков. В ночь на 6-е августа в совхозе Цупвоенпромхоза «Чебанка», в тридцати верстах от Одессы, безвременно погиб член Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКа, командир конного корпуса товарищ Котовский". И больше ни слова. Никаких разъяснений» [26]. Тополянский кратко резюмирует это событие: «Судебный процесс откроется, однако, лишь через год и пройдет, согласно постановлению Политбюро, «при закрытых дверях». Убийцу приговорят к десятилетнему тюремному заключению и через два года выпустят на свободу».

Автора-медика не настораживает, что опять расследованием и судом, проходящими на Украине, руководит Политбюро, в котором влияние Сталина только укрепилось. Он иронически судит: «Через 60 лет, когда советская печать начнет сокрушать прежние мифы посредством создания новых, родится и политический мотив «устранения» Котовского: теперь в него стреляют перед самым отъездом в Москву, где Фрунзе намерен как будто бы предложить ему должность своего заместителя». Но миф ли это? Фрунзе явно не удовлетворял «человек Сталина» Ворошилов в качестве заместителя, и эта версия вполне правдоподобна. Фрунзе хорошо знал Котовского в период своей работы на Украине. Сохранилось письмо жены Котовского, что Фрунзе хочет знать все об убийстве своего боевого товарища и «не дает ему <Якиру, командующему по Украине> покоя с запросами».

В ряде публикаций появились сведения, что до этого «пытались найти «язвенную болезнь» и у Котовского. Якобы ее симптомы обнаружили в Киеве. Григория Ивановича срочно вызвали в Москву, уложили в ту же больницу, куда вскоре упекут Фрунзе. Две недели эскулапы настойчиво и упорно искали повод для операции. К счастью, не нашли» [26].

Это кое-что добавляет к оценке морального облика врачей, близких к партийному руководству. Можно понять, что думал о них и сам Сталин, как известно, всю жизнь не доверявший врачам. Мысли о «врачах-убийцах» сформировались у него ко времени громкого дела СВУ (Спилки вызволения Украины) в 1929 году. По делу проходило много видных украинских деятелей науки и культуры, среди которых было несколько врачей. В 1992 году в личном архиве Сталина обнаружился документ — указание на ведение дела в отношении этих врачей: «…репрессии против контрреволюционной части спецов, пытающихся отравить и зарезать пациентов-коммунистов (курсив В.М.), имеют "полное оправдание" и бледнеют перед преступной деятельностью этих контрреволюционных мерзавцев» [28, с. 75-76]. В результате врачи бездоказательно были осуждены и расстреляны.

В 1938 году по сфабрикованному обвинению в отравлении М. Горького и доведения до смерти его сына вместе с Ягодой, Бухариным и др. «троцкистами» были осуждены врачи Плетнев, Левин, Казаков. Впоследствии они были реабилитированы. Плетнев подписывал протокол вскрытия Фрунзе (см. Приложение 2), и, как и Левин, которого ценил сам Горький, лечил многих высокопоставленных пациентов. Но у них были конфликты со Сталиным, в частности они отказались подписать фальшивое заключение о смерти жены Сталина Н. Аллилуевой от аппендицита. Кроме того, Тополянский убедительно показал, что Плетнев был одним из источников для Пильняка при создании «Повести непогашенной луны». Казаков сначала имел поддержку Сталина, но в итоге его методы лечения оказались неудачными, в том числе и при лечении самого вождя от псориаза. Когда после ареста этих врачей даже не начались допросы, в «Правде» уже печатались резолюции собраний медиков с требованиями их смерти. Свои подписи ставили ведущие профессора и академики, и среди них А. И. Абрикосов, В. П. Филатов, Н. Н. Бурденко и др. [28, с. 78-79]. В этом же году был расстрелян ранее арестованный Пильняк. Зато анестезиолог Очкин успешно шел по карьерной лестнице, и после смерти ему установили памятник.

Таким образом, тоталитарное сталинское государство характеризуется тотальной фальсификацией правовых отношений и процедур. Фальсифицировались расследования преступлений и их судебные рассмотрения, фальсифицировались обвинения и судебные процессы, осуждались невиновные и оправдывались преступники. Масштаб этих фальсификаций за годы существования СССР не поддается оценке. Наивно на этом фоне искать оправдание для сталинского режима, как в целом, так и в частностях, к которым относятся убийства Котовского, Фрунзе, Есенина, потом Кирова, потом репрессивные убийства 1937 года, и т.д., и т.п.

Просто в делах 1925 года, когда Сталин еще только утверждался во власти, он гораздо тщательнее скрывал документальные свидетельства о своем участии. По мере усиления власти он стал заботиться об этом все меньше, а фальсификации судебных процессов и преступлений становились все более откровенными и наглыми. Наиболее наглядно преступный сталинский почерк проявился в Катынском деле [29, 30].

В этом масштабном преступлении проступают все те же характерные черты, что и при убийствах и репрессиях групп людей и отдельных лиц. 5 марта 1940 года в отношении польских военнопленных, находящихся в советских лагерях было принято постановление Политбюро: «Дела <…> рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела. Рассмотрение дела провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения. <…> Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку, в составе т.т. Меркулова, Кобулова и Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР)». Всего в апреле-мае 1940 года было расстреляно 21 857 человек. Исчезновение такого количества людей трудно было скрыть, но Сталин, как всегда надеялся на ложь и фальсификацию. При встрече 3 декабря 1941 года с главой польского правительства Сикорским он уверял, что польских офицеров не осталось в СССР, что они «все убежали в Манчжурию».

В 1943 году во время немецкой оккупации были обнаружены захоронения, приглашена международная комиссия, после расследования объявившая, что «польские офицеры были расстреляны большевиками». Советская сторона объявила это немецкой пропагандой. В октябре 1943 года после отступления немцев «расследованием» стала заниматься ЧГК (Чрезвычайная государственная комиссия) сотрудников НКВД и НКГБ во главе с Меркуловым, «доказавшая», что расстрелы проводили немцы летом 1941 года. В январе 1944 года к «расследованию» привлекли созданную ЧГК «Специальную комиссию по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров». Ее председателем стал Главный хирург Красной Армии, прославленный врач-нейрофизиолог Н. Н. Бурденко. Для престижности были включены известный писатель академик А. Н. Толстой, митрополит Киевский и Галицкий Николай, председатель Всеславянского комитета генерал-лейтенант А. Гундоров, председатель Исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца С. А. Колесников, нарком просвещения РСФСР академик В. П. Потемкин и др. Как и прежде в «сталинских делах», комиссия не имела достаточной квалификации для проведения следственных действий и вынесения правового вердикта [30]. Дальнейшее понятно, результат «расследования» был предопределен, и после проведения пропагандистской компании в СМИ об этом деле предпочли больше нигде не упоминать и засекретить на полвека.

Убийства Котовского, Фрунзе и Есенина в 1925 году при всем своем различии также характеризуются тем, что эти преступления организовали люди из сталинского окружения, используя власть партийных и государственных органов. Затем те же люди управляли «расследованием», его фальсификацией и соответствующим освещением в СМИ. При этом «органам» приходилось десятилетиями следить, чтобы на поверхность не всплыли достоверные сведения о преступлениях. Так, например, сразу был изъят тираж журнала «Новый мир» с повестью Пильняка, и в СССР она увидела свет только в 1988 году.

Поскольку погибшие были популярными и выдающимися людьми, которыми гордилась бы любая страна, не замешанные в конфликтах с партией и советским государствам, им были принесены посмертные помпезные почести. В России хоронить любят и делают это с размахом.

Похоронами Фрунзе руководил сам Сталин. По воспоминаниям своим размахом они не уступали похоронам Ленина. Как и в тот раз, Сталин сумел обеспечить отсутствие Троцкого, Фрунзе умер, когда тот опять был на лечении в Кисловодске. По сведениям Тополянского [22], Ворошилов был срочно отозван из Крыма по телефону, а Троцкому послали телеграмму спустя 9 часов после смерти Фрунзе, с точным расчетом, что к похоронам он не успеет.

Котовского провожали в Одессе: «Чтобы подчеркнуть свою непричастность к убийству Котовского, правительство СССР устроило ему пышные похороны. Траурный церемониал отличала необычайно усиленная торжественность, близкая к той, которая окружала прошедшие за полтора года до этого ленинские похороны. <…> Однако апофеозом увековечивания памяти о Котовском стал… мавзолей легендарного героя гражданской войны. Стоит ли говорить, что решение о его сооружении принималось на самом высоком уровне [26].

Мавзолей был сооружен в городе Бирзул (ныне Котовск Одесской обл.), где в 1919 году Котовский начинал свой путь командира регулярной Красной армии. Специальный стеклянный саркофаг с набальзамированным телом полководца (потрудились кремлевские специалисты), как и мавзолей, просуществовали до немецко-румынской оккупации 1941 года. Ныне на этом месте существует памятник-склеп с останками Котовского в запаянном цинковом гробу. По сообщениям прессы, сооружение находится в плачевном состоянии и требует капиталовложений и ремонта.

Как ни удивительно, но «самоубийца» Есенин тоже был похоронен с невероятными для такого события почестями. Казалось бы, что самым лучшим выходом были бы похороны на родине поэта в селе Константиново на Рязанщине. Время «самоубийства» было также выбрано по-сталински точно и расчетливо. Оставалось несколько дней до Нового года, и при случае фальсификацию расследования, судебной экспертизы и «дела» можно было списать на ленинградских «стрелочников». На место события не прибыли ни криминалисты, ни даже врач зафиксировать смерть. Не было судебного фотографа, и нет фото поэта, якобы висевшего на трубе отопления. Многочисленные травмы, ссадины и синяки списали на «самоповреждения». Зато уже на следующий день тело отправили в Москву в сопровождении поэтов и литераторов. Похороны состоялись в Москве 31 декабря 1925 года, гроб пронесли от Дома Печати до Ваганьковского кладбища. Совет Народных Комиссаров постановил расходы по похоронам Сергея Есенина принять на государственный счет. Разумеется, это могло состояться только с согласия Политбюро.

Только «необъятная власть», которой в 1922 году наделили Сталина партия во главе с Лениным, позволила ему многие десятилетия утаивать правду об этих и великом множестве других преступлений. Нынешнее государство и его учреждения теперь в доказательство этих преступлений требует прямых доказательств, подобных тем, что остались о Катынском деле. В то же время после распада СССР в скором времени снова был закрыт доступ в секретные и «взрывоопасные» архивы. Об этом говорила племянница поэта Светлана Петровна Есенина, об этом сообщал в прессе сын Григория Котовского. Ему отказывают в праве ознакомиться с судебным делом и другими документами о смерти отца. А ведь с того времени прошло 87 лет…

Можно полагать, что безвременная гибель выдающихся людей отражается на дальнейшей жизни общества. На фоне более молодых, популярных и знаменитых Фрунзе, Котовского, Есенина партийный функционер Сталин, кроме стремления к власти, еще и испытывал чувство неполноценности и скрытой ненависти. Останься живы эти его противники, кто знает, какое влияние они смогли бы оказать на ход истории, как сумели бы противостоять нарождающемуся сталинизму? История не имеет сослагательного наклонения…

Нам остается только не забывать о трагических событиях 1925 года, продолжать искать и хранить правду о безвременно погибших. Вечная им память!

 Приложение 2. Протокол вскрытия М. В. Фрунзе.

ПРОТОКОЛ ВСКРЫТИЯ.

 Анатомический диагноз. Зажившая круглая язва двенадцатиперстной кишки с резко выраженным рубцовым уплотнением серозного покрова соответственно расположению упомянутой язвы. Поверхностные изъязвления различной давности выхода желудка и верхней части двенадцатиперстной кишки. Фиброзно-пластический перитонит в области выхода желудка, области печеночно-двенадцатиперстной связки, области слепой кишки и области рубца старой операционной раны правой подвздошной области. Острое гнойное воспаление брюшины. Паренхиматозное перерождение мышцы сердца, печени, почек. Ненормально большая сохранившаяся зобная железа. Недоразвитие (гипоплазия) аорты и крупных артериальных стволов. Рубец стенки живота в правой подвздошной области и отсутствие червеобразного отростка после бывшей операции. (1916 г.).

Заключение. Заболевание, как показало вскрытие, заключалось, с одной стороны, в наличии круглой язвы двенадцатиперстной кишки, подвергшейся рубцеванию и повлекшей за собой развитие рубцовых разрастаний вокруг двенадцатиперстной кишки, выхода желудка и желчного пузыря; с другой стороны, в качестве последствий от бывшей в 1916 году операции — удаления червеобразного отростка, имелся старый воспалительный процесс в брюшной полости. Операция, предпринятая 29 октября 1925 года по поводу язвы двенадцатиперстной кишки, вызвала обострение имевшего место хронического воспалительного процесса, что повлекло за собой острый упадок сердечной деятельности и смертельный исход. Обнаруженные при вскрытии недоразвитие аорты и артерий, а также сохранившаяся зобная железа является основой для предположения о нестойкости организма по отношению к наркозу и в смысле плохой сопротивляемости его по отношению к инфекции.

Наблюдавшиеся в последнее время кровотечения из желудочно-кишечного тракта объясняются поверхностными изъязвлениями (эрозиями), обнаруженными в желудке и двенадцатиперстной кишке и являющимися результатом упомянутых выше рубцовых разрастаний.

Вскрытие производил профессор А. И. Абрикосов.

Подписали: Замнаркома здравоохранения З. П. Соловьев. Зав. Мосздравотделом В. А. Обух. Главный врач С. С. Молоденков. Профессора: А. И. Абрикосов, И. И. Греков, А. В. Мартынов, В. Н. Розанов, П. Н. Обросов, Д. Д. Плетнев. Доктора Б. Я. Шимшелиович, А. Д. Очкин, П. Т. Приданников.

(«Правда» — 1 ноября 1925 года)

Литература

1. Чагин П. И. Сергей Есенин в Баку //Сергей Есенин. Исследования. Мемуары. Выступления./Юбилейный сборник. Под общей редакцией Ю. Л. Прокушева. Москва: «Просвещение», 1967.

2. Летопись жизни и творчества Сергея Есенина. Т. 4. 3 августа 1923–1924. Москва: ИМЛИ РАН, 2010.

3. Шипулина Г. И., Юсов Н. Г. Комментарий// Болдовкин В. И. Он всем нам родной. Из неопубликованных воспоминаний/ Слово, № 2, 2003.

4. Наджафов Г. На приеме в честь М. В. Фрунзе.

http://www.baku.ru/blg-list.php?s=1&;blg_id=3&id=95301&cmm_id=989&usp_id=0

5. Воронский А. К. Памяти Есенина // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х т. Т. 2. / Вступ. ст., сост. и коммент А. Козловского. М.: Худож. лит., 1986.

6. Воронский А. К. Об отошедшем //Он же. Литературные записи. М.: Круг, 1926.

7. Возилов В. В. Причины возникновения версии о насильственной смерти М. В. Фрунзе //Неизвестный Фрунзе. Вып. 3. Иваново: Издательский дом «Референт», 2009.

8. Козловский А. Комментарии // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х т. / Вступ. ст., сост. и коммент А. Козловского. — М.: Худож. лит., 1986. – Т. 2. – С. 361-409. – (Лит. мемуары).

9. Захаров А. Н., Кошечкин С. П., Куняев С. П. , Маквей Г., Паркаев Ю. А., Прокушев Ю. Л., Савченко Т. К., Скороходов М. В., Субботин С. И., Шубникова-Гусева Н. И., Юсов Н. Г. Комментарии // Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. — М.: Наука; Голос, 1995-2002. Т. 6. Письма. – 1999. – С. 233-745.

10. Есенин С. А. О М. В. Фрунзе. Июль–август 1924 г. // Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. — М.: Наука; Голос, 1995-2002. Т. 7. Кн. 2. Дополнение к 1-7 томам. Рукою Есенина. Деловые бумаги. Афиши и программы вечеров. М.: Наука. – 2000.

11. Евдокимов И. Сергей Александрович Есенин // Сергей Александрович Есенин. Воспоминания / Под ред. И. В. Евдокимова. М. Л.: ГИЗ, 1926.

12. Наседкин В. Ф. Последний год Есенина. М.: «Никитинские субботники», 1927.

13. Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. — М.: Наука; Голос, 1995-2002. Т. 6. Письма. – 1999.

14. Добрынин М. Воронский // Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929-1939. Т. 2. — [М.]: Изд-во Ком. Акад., 1929. – Стб. 313-318.

15. Вардин И. В. Воронщину надо ликвидировать «На посту», М., 1924, март, №1, стб. 9-36.

16. Есенин С. А. <О резолюции ЦК РКП(б) о художественной литературе> // Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. — М.: Наука; Голос, 1995-2002. Т. 5. Проза. – 1997. – С. 231-232.

17. Роговин В. З. «Троцкизм»: взгляд через годы.(Была ли альтернатива?). М. Изд. центр «Терра», 1992. 399 с.

18. Воспоминания о Сергее Есенине. Под редакцией Ю. Л. Прокушева. М.: 1967.

19. С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х т. Т. 2. / Вступ. ст., сост. и коммент А. Козловского. М.: Худож. лит., 1986.

20. Мешков В. А. Убийство Сергея Есенина.

http://esenin.ru/gibel-poeta/meshkov-v-a-somneniy-v-ubiystve-esenina-uzhe-net.html

http://esenin.ru/gibel-poeta/meshkov-v-a-kak-nam-lgut-o-smerti-sergeya-esenina.html

http://esenin.ru/gibel-poeta/meshkov-v-a-esche-o-tom-kak-lgut-o-smerti-esenina.html

http://esenin.ru/gibel-poeta/meshkov-v-a-o-smerti-esenina-nado-govorit-kak-pered-sudom.html

21. Тополянский В. Д. Гибель Фрунзе// Вопросы истории, № 6, 1993.

22. Тополянский В. Д. Лунная рапсодия// Он же. Сквозняк из прошлого. М.: Издательство «Права человека» / Новая газета, 2009.

23. Бобров О. Е. Архипелаг «Медлаг» — неизвестные страницы.

http://www.experts.in.ua/baza/analitic/index.php?ELEMENT_ID=24341&;print=Y

24. Киперман С. Чтобы старые товарищи легко спускались в могилу. / «Русский базар» (США), № 24 (843), июнь 2012.

http://russian-bazaar.com/ru/content/90724.htm

25. Н. Над (Добрюха). Кто убил Михаила Фрунзе? / Известия, 26 октября 2010 г.

26. Фомин А. Если погибают комкоры, значит это кому-то нужно… 75 лет назад был убит легендарный Котовский /«Зеркало недели» (Украина). № 31 (05 августа), 2000.

http://zn.ua/SOCIETY/esli_pogibayut_komkory,_znachit_eto_komu-to_nuzhno_75_let_nazad_byl_ubit_legendarnyy_kotovskiy-21509.html

27. Воронов В. Пуля для «атамана Ада» /Совершенно секретно, № 8/279 от 08/2012.

28. Мирский М. Б. Процессы «врачей-убийц» 1929-1953 /Вопросы истории, № 4, 2005.

29. Оскоцкий В. Д. Катынь — имя нарицательное /Вопросы истории, № 6, 2003.

30. Яжборовская И. С., Яблоков А. Ю., Парсаданова B. С. «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях». М., 2001.

 

МЕШКОВ Валерий Алексеевич, кандидат технических наук (Евпатория, Крым, Украина). Внештатный сотрудник газеты «Евпаторийская здравница».

19 декабря 2012 г.

Комментарии  

-1 #1 RE: МЕШКОВ В. А. Сергей Есенин и Михаил ФрунзеАнна Танеева 26.12.2012 18:22
Думаю, что в смерти Фрунзе никакого злого умысла не было, была скорее всего врачебная ошибка, судить о которой, не будучи специалистом медиком, я не возьмусь. И оплагивать его гибель, как и гибель Кирова, Тухачевского и почей ленинской шайки не стану. Туда им всем и дорога. Однако, то что Фрунзе погиб до Есенина, частично снимает с него вину за убийство Есенина.
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика