АДАМОВИЧ Г. Сергей Есенин

18.01.2011 19:50  |   | 

Рейтинг:   / 5

Георгий Адамович

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

Очень жаль Есенина. Бедный мальчик, сбившийся, надорвавший силы! Я помню Есенина в первые дни его появления. Он приехал из рязанской глуши, прямо к Блоку, на поклон. Его сопровождал Клюев. Есенин держался скромно и застенчиво, был он похож на лубочного «пригожего паренька», легко смеялся и косил при этом узкие, заячьи глаза. В Петербурге юного Есенина встретили довольно сурово. Отчасти в этом повинен Клюев. Он передал Есенину свой фальшиво-народный стиль в повадке, в разговоре. От Клюева Есенин перенял манеру говорить всем «ты», будто по незнанию, что в городе это не принято. Конечно, он прекрасно это знал.
Кажется, Блоку понравились стихи Есенина. Но Сологуб отозвался о них с убийственным пренебрежением. Кузмин, Ахматова, Гумилев говорили о Есенине не менее холодно.
Потом Есенин уехал в Москву, и там им восхищались Львов-Рогачевский, Иванов-Разумник, Коган. Не было газеты, не было журнала без хвалебной заметки о каком-либо новом стихотворении Есенина. Есенин вошел в группу имажинистов. Имажинистов ругали последними словами. Есенина выделяли и продолжали восхвалять. В первые годы революции его популярность достигла зенита. «Пугачев», «Исповедь хулигана» были встречены громкими восторгами. Сам Есенин писал:

Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.

Я видел Есенина в Берлине в начале 1923 года.¹ С 1918 года я не встречал его. Есенина трудно было узнать. Не европейский лоск изменил его. Исчезла его бойкость, его веселье. Есенин был печален и как будто болен. Он растерянно, виновато улыбался и на самые обычные, пустые вопросы отвечал испуганно. Казалось, это человек, который что-то в себе «ликвидирует», с чем-то расстается, от чего-то навсегда отрекается. Таковы были и стихи Есенина в последние два года. Читатели думали, что это его новая литературная тема. Люди, близкие к нему, должны были знать, что дело глубже. Так, по крайней мере, кажется мне теперь, когда я вспоминаю свою последнюю встречу с Есениным.
«У свежей могилы» не следует сводить счеты, упрекать, обвинять. Но даже и у свежей могилы следует говорить, правду. Поэзия Есенина — слабая поэзия.
Я только что прочел статью М. Осоргина памяти Есенина.² Осоргин пишет: «Вероятно, на поэте лежит много обязанностей: воспитывать нашу душу, отражать эпоху, улучшать и возвышать родной язык; может быть, еще что-нибудь. Но несомненно одно: не поэт тот, чья поэзия не волнует. Поэзия Есенина могла раздражать, бесить, восторгать — в зависимости от вкуса. Но равнодушным она могла оставить только безнадежно равнодушного и невосприимчивого человека».
Неужели не ясно, что в перечне Осоргина важна только первая «обязанность», а остальные — пустяки и мелочь? Причем воспитывать или, лучше, «возвышать» душу, поэт может и при глубокой личной безнравственности, если только в нем есть величие, трагизм, — все то, что совершенно отсутствовало в Есенине и о чем нужно бы помнить тем, кто его сравнивает с Блоком. «Не поэт тот, чья поэзия не волнует». Но ведь одного волнует Девятая симфония, а другого «Очи черные»! Надо различать качество волнения, иначе нет мерила. Не всякое волнение ценно. Но охотно я причисляю себя к людям «безнадежно равнодушным и невосприимчивым»: поэзия Есенина не волнует меня нисколько и не волновала никогда.
Есть легкое умиленье, которое легко укладывается в рифмованные строчки. Его очень часто смешивают с настоящим «вдохновением», которое приходит позже, когда это первоначальное, пустое умиленье растоптано, осмеяно, уничтожено, когда его сменило отвращение к миру, презрение, когда, наконец, сквозь всю эту горечь, этот внутренний холод и «разочарование» человек проносит и сберегает крупицу восторга, несмотря ни на что «quand meme» (тем не менее (фр.)). В период раннего умиления поэт пишет много, чуть ли не каждый день, стихи рвутся наружу и критики изумляются щедрости дарования. Позже щедрость иссякает. Сказать ли, что поэт становится требовательнее? Вернее, он просто не считает стихами то, что обычно сходит за стихи. Единый образ поэзии — Лик, как сказали бы символисты, к нему ближе. Каждая строчка стихотворения мучает его своим несовершенством, своим убожеством.
Об этом трудно писать яснее. Есенин кажется мне слабым поэтом не по формальным причинам, — хотя он слаб и формально, хотя об этом тоже следовало бы написать. Главная беда в том, что он весь еще в детской, первоначальной стадии поэзии, что «волнует» он непрочно, поверхностно, кисло-сладким напевом своих стихов, слезливым их содержанием. Ничьей души он не «воспитает», не укрепит, а только смутит душу, разжалобит ее и бросит, ничего ей не дав.

Январь 1926

ЕСЕНИН (К 10-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ)

Появление светловолосого, светлоглазого рязанского «пригожего паренька» в Петербурге в годы войны памятно всем, кто тогда был хоть сколько-нибудь близок к нашим «литературным кругам».
Существует легенда, будто Есенин встречен был с удивлением, с восторгом, — будто все сразу признали его талант. Это только легенда, не более. Восхищен был один Сергей Городецкий, которому Есенин был дорог и нужен, как «дитя народа», явившееся в условно-русском, нарядно-пейзанском обличьи: с кудрями, в голубой шелковой рубашке, с певучими былинно-религиозными стихами, чуть ли не с гуслями под мышкой… Городецкий, довольно неудачно насаждавший «стиль рюсс» и с первых же месяцев войны воспылавший неистовым черноземно-черносотенным патриотизмом, увидел в Есенине союзника, соратника: он сам ведь не только подделывался и подлаживался, это же было действительно что-то «от сохи» — и притом ничуть не страшное, вопреки тогдашним утверждениям, и, в частности, бунинской «Деревни», недавно прогремевшей, а ласковое, послушное и приветливое. Восторг Клюева не в счет — ибо Есенин был как бы вторым его изданием. Остальные же хмурились и выжидательно приглядывались. Блок молчал, Сологуб отделался несколькими едкими и пренебрежительными замечаниями. Гумилев сразу заявил, что Есенин, «как дважды два, ясен, и как дважды два, неинтересен», — и демонстративно принимался разговаривать, когда тот читал стихи. Ахматова улыбалась, как будто одобрительно, — но с таким же ледяным светски-любезным равнодушием, как слушала всех, даже Городецкого, стихи которого терпеть не могла. Кузмин пожимал плечами. Что же касается Гиппиус, то о встрече с ней рассказал сам Есенин. Увидев у себя в гостиной юного поэта в валенках, Гиппиус подняла лорнет, наклонилась и изобразила на лице самое непритворное любопытство:
— Что это на вас… за гетры такие?
Надо сказать, что раздражали в Есенине именно «гетры» — то есть его наряд и общая нарядность его стихов. Трудно было принимать это всерьез. Клюева всерьез принимали, — но за Клюевым все чувствовали какую-то сложную и темную душу, «олонецкую», как говорил он сам, лесную,

ПРИМЕЧАНИЯ:

Георгий Викторович Адамович (1892-1972), поэт, критик, переводчик, участник акмеистических объединений, в 1916-1917 гг. — один из руководителей 12-го «Цеха поэтов». В 1923 г. эмигрировал, жил в Париже. Во время Второй мировой войны вступил во французскую армию, чтобы бороться с фашизмом.
Автор сборников стихов «Облака» (1916), «Чистилище» (1922), «На Западе» (1939) и др. Написал всего около 100 стихотворений. Его называли златоустом, но «он не уставал повторять, что поэзия умерла, что надо перестать писать стихи» (Федотов Г. О парижской поэзии//Ковчег. Нью-Йорк. 1942. С. 194).
М. Цветаева считала его неудавшимся поэтом.
Г. Адамович издал за рубежом книги литературной критики «Одиночество и свобода» (1955), «Комментарии» (1967), «О книгах и авторах: Заметки из литературного дневника» (1967).
За рубежом сотрудничал как поэт и критик в парижских журналах «Звено», «Современные записки», газете «Парижские новости», позже в нью-йоркской газете «Новое русское слово». Был признан многими самым тонким критикой эмиграции, одним из главных и наиболее последовательных противников В. Ф, Ходасевича. Г. Федотов в указанной выше работе назвал две «соборных» личности, два центра русской эмиграции в Париже — Г. Адамовича и В. Ходасевича. «К В. Ходасевичу тянулись «старшие», молодежь шла за Г. Адамовичем, зачарованная им».
Глеб Струве писал: «Георгий Адамович, которого многие считали и считаю, самым тонким критиком в эмиграции, много писал о судьбах и смысле зарубежной литературы. Как у критика крайне субъективного, часто грешащего, с одной стороны — стремлением к «парадоксам», а с другой — стремлением «перетончить», у него можно найти много противоречий и неувязок» (Струве. С. 202).
Г. Адамович познакомился с Есениным весной 1915 г. в Петербурге, и как поэт акмеистического направления отнесся к его поэзии весьма холодно. Есенину также не была близка поэзия Адамовича. Сохранился сборник стихотворений Г. Адамовича «Чистилище» (1922) с автографами С. Есенина и И. Приблудного:

Если будешь
писать так же,
помирай лучше
сейчас же!
С. Есенин
1924.

Едва ли, Сережа,
на эту похожа
моя озорная стряпня.
Иван Приблудный (РГАЛИ. Ф. 190, oп. 1, ед. хр. 172).

Г. Адамович оставил короткие воспоминания о Есенине из цикла «Литературные беседы: Сергей Есенин» (Звено. Париж. 1926, 10 янв.), где утверждал, что поэзия Есенина — «слабая поэзия». «Поэзия Есенина не волнует меня нисколько и не волновала никогда». В письме к В. Ф. Булгакову от 18 января 1926 г., М. Цветаева, возмущенная публикациями Г. Адамовича и А. Яблоновского, писала: «Кончила большую статью о критике и критиках (здешние «хамы». Почитайте Яблоновского («Возрождение») и Адамовича («Звено») о Есенине!) (Соч. В 2 x т. 2. С. 505).
В 1929 г. в журнале «Иллюстрированная Россия» (Париж, № 26) опубликована рецензия Г. Адамовича на берлинское издание «Романа без вранья» А. Мариенгофа, в которой он назвал книгу Мариенгофа «умной, резкой и смелой». Заметно «помягчал» он и к Есенину. Цитируя рассказ Есенина о его первых шагах в Петербурге, Г. Адамович писал: «Лично я помню это время, помню Есенина в голубой ситцевой рубашке, «скромного, можно сказать, скромнее». Помню и то, Что никто насчет его лицемерия тогда не обманывался. Кажется, Шкловский рассказал, как явился Есенин в салон Зинаиды Николаевны Гиппиус и как 3. Н., скосив лорнет на его валенки, намеренно-капризно протянула:
— Что на вас за гетры такие?
Есенин с раздражением вспоминал впоследствии все подобные попытки вывести его «на чистую воду».
В последние годы жизни Есенин стал сложнее и привлекательнее. Конец его ужасен. Назвать его «трагическим» нельзя, потому что в Есенине ничего героического не было. Он — только жертва» (С. 14).
Более глубоко и противоречиво оценивал Г. Адамович поэзию Есенина в статье «Есенин» (К 10-летию со дня смерти) (1935), публикуемой в этом сборнике.
К пятидесятым годам отношение Г. Адамовича к поэзии Есенина становится еще более сложным, противоречивым. В рецензии на книгу Ив. Бунина «Воспоминания» (Новое русское слово. 1950, 22 окт.) он называл Есенина — «настоящим, порой очаровательным поэтом, с огромными недостатками, верно подмеченными Буниным». Продолжая позже называть Есенина «небольшим поэтом», как и П. Верлена (Опыты. 1956. № 7. С. 28), Г. Адамович в статье «К спорам о Есенине» (Новое русское слово, 1950. 17 дек.), споря со своими собственными высказываниями 25-летней давности, признался, что очень любит стихи Есенина.
Напомним, что последняя названная статья возмутила Ив. Бунина (см. комментарий к статье Ив. Бунина «Самородки») и послужила поводом для письма в редакцию «Нового русского слова» Глеба Струве, который, в частности, писал: «О вкусах не спорят и Г. Адамович волен сегодня развенчивать Гумилева, как лет двадцать тому назад он развенчивал в «Числах» устаревшего, мол, для нас Пушкина» (Новое русское слово. 1951, 7 янв.). Добавим, и двадцать пять лет назад — Есенина.
Сложное чувство к Есенину сохранилось у Г. Адамовича до конца жизни. В письме писателю В. Лихоносову из Парижа 14 апреля 1969 г. Г. Адамович писал: «…Я не совсем разделяю Ваше отношение к Есенину и, может быть, потому, что у меня осталось от него двойственное впечатление после встреч в Петербурге, и от этого я не могу отделаться. Он тогда ужасно притворялся, хитрил, играл в какого-то робкого тихого паренька, а в глазах было столько озорства и даже дерзости, что трудно было все это вынести. Кроме Городецкого и Клюева, кажется, все относились к нему отрицательно. Я люблю последние его стихи, те, где видно, что он понял то, что «проиграл» жизнь и надеяться больше не на что. Люблю очень обращение к матери (с чудесной строфой: «И молиться не учи меня, не надо…»), которое мало кто любит». Подобный отзыв о Есенине был и в письме В. Лихоносову от 4 августа 1968 г.: «По-моему, многое у него наивно, иногда фальшиво, иногда несносно, — до последних его лет, когда он как блудный сын хотел вернуться в несуществующее «домой». Это очень хорошо. Для меня одно из лучших его стихотворений то, которое считается самым банальным — о матери («Ты жива еще…»). Тут он перерастает «литературу» в дурном смысле и как будто договаривает то, что слишком поздно понял». В другом письме В. Лихоносову от 9 ноября 1969 г., Г. Адамович пытался разобраться в причине своего отношения к поэзии Есенина: «Он был много крепче Вас, «защищеннее», готовым любому «дать сдачи». Может быть, поэтому его лиризм до меня не совсем доходит, кроме самых поздних его стихов» (Лит. учеба. 1991. № 5. С. 143-144). Текст и дата воспоминаний — по публикации в «Звене».

1. Встреча Г. Адамовича с Есениным в Берлине могла состояться в феврале — начале апреля 1923 г., т. к. Есенин прибыл из Парижа в Берлин 16 февраля 1923 г. 10 апреля 1923 г. он вернулся в Париж.
В письме В. Лихоносову от 14 апреля 1969 г. Г. Адамович писал: «В последний раз я видел Есенина в Берлине в 1923 году. Он возвращался в Россию после разрыва с Айседорой, а я — навсегда уезжал. Был он здесь какой-то вспухший, бледный, не смотрел в глаза» (там же).
2. Речь идет о статье М. Осоргина «Отговорила роща золотая…» (Памяти Сергея Есенина), помещенной в этой книге и вызвавшей немало откликов (см., например, очерк 3. Гиппиус «Судьба Есениных», также вошедший в сборник).

«Русское зарубежье о Сергее Есенине. Антология.» М.: Терра — Книжный клуб, 2007.

• Вперёд >