СУХОВ В.А. «Когда звенят родные степи»

PostDateIcon 20.10.2012 17:07  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 6003

Сухов В. А. (г. Пенза)

«КОГДА ЗВЕНЯТ РОДНЫЕ СТЕПИ»
(Образ степи в лирике М. Ю. Лермонтова и С. А. Есенина)

В лирике М. Ю. Лермонтова и С. А. Есенина важную роль играет образ степи, который ассоциируется у поэтов с широкими просторами России. Неслучайно в своем программном стихотворении «Родина» Лермонтов «странную любовь» к отчизне объясняет неодолимой притягательностью среднерусского пейзажа, в котором он в первую очередь выделяет именно степное раздолье: «Но я люблю — за что, не знаю сам —/ Ее степей холодное молчанье, /Ее лесов безбрежных колыханье, /Разливы рек ее, подобные морям» [1, 460]1. Отметим в этом перечислении дорогих сердцу лирического героя примет родного края своеобразный параллелизм образов, близких по смысловой нагрузке. Бескрайние степи, леса и разлившиеся реки выражают стремление автора особым образом подчеркнуть широту русской души, которая формировалась под влиянием определенного рода пейзажа. Но в этой триаде — степь, лес и реки особое значение поэт придает именно образу степи. Он одушевляет его с помощью эпитета «холодное молчанье». В лермонтовском стихотворении «Родина» создан реалистический пейзаж, поэзию поэт находит в конкретных деталях, близких душе русского человека: «Люблю дымок спаленной жнивы,/ В степи ночующий обоз/ И на холме средь желтой нивы /Чету белеющих берез» [1, 460].
М. Ю. ЛермонтовДля Лермонтова степь — один из обобщенных символов родного края. Степь дорога лирическому герою поэта еще и потому, что в ней ярко проявляется материнское начало как и в другом фольклорном образе матери — сырой земле. Не случайно в стихотворении «Воля» (1831), созданном в духе народных песен, возникают такие образы: «А моя мать — степь широкая, /А мой отец — небо далекое…/ Несусь ли я на коне, —/ Степь отвечает мне» [1, 196]. Образ степи постепенно трансформировался у Лермонтова, обретая библейский подтекст. В стихотворениях «Выхожу один я на дорогу» (1841) и «Пророк» (1841) особую смысловую роль играет образ пустыни, который вполне соотносим с образом степи. Отметим, что согласно «Толковому словарю Даля» пустыней в то время называли «необитаемое обширное место, простор, степи»2. Именно на фоне степного пейзажа лирический герой поэта размышляет о вечности, жизни и смерти: «Выхожу один я на дорогу;/ Сквозь туман кремнистый путь блестит./ Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу./ И звезда с звездою говорит» [1, 488]. Лирический герой Лермонтова — одинокий путник, затерянный в пустыне жизни. Его одиночество подчеркивает бескрайний степной простор, а он ассоциируется с библейской пустыней, которая «внемлет Богу». Одиночество лирического героя Лермонтова соотносимо с трагическим одиночеством пророка, непонятого людьми: «Посыпал пеплом я главу,/ Из городов бежал я нищий,/ И вот в пустыне я живу…» [1, 488].
Таким образом, если проследить за эволюцией лермонтовского образа степи, можно отметить усиление его философской смысловой нагрузки. От топонимической характеристики пейзажа поэт шел к углублению библейского подтекста данного образа, что придавало его лирике особый сакральный смысл.
С. А. Есенин
Образ степи является одним из ключевых и в лирике С. А. Есенина. Неслучайно в одном из программных своих  стихотворений «О Русь, взмахни крылами» (1917) поэт заявил: «С иными именами/ Встает иная степь»3. При этом нельзя не отметить, что для Есенина, как и для Лермонтова, образ России был неотделим от образа степи. Степь для есенинского лирического героя одно из самых святых мест. Именно поэтому в стихотворении «Запели тесаные дроги» (1916), которое во многом созвучно по чувству и настроению лермонтовскому лирическому шедевру — «Родине», образ степи ассоциируется со словами молитвы: «Когда звенят родные степи/ Молитвословным ковылем» [1, 84]. Библейский подтекст образ степи приобретает у Есенина в «маленьких поэмах», созданных как отклик на революционные события 1917 года. Так, например, в поэме «Октоих» (август 1917) поэт создает своеобразную триаду образов, с которыми в его представлении ассоциируется Родина: «О Русь, о степь и ветры,/ И ты, мой отчий дом» [1, 42]. В период есенинского имажинистского бунтарства, ставшего своеобразной формой проявления протеста против «умерщвления личности как живого», степь становится у поэта одним из неотъемлемых топонимических образов — символов Руси. Например, в стихотворении «Хулиган» (1919) лирический героя с вызовом так характеризует себя: «Только сам я разбойник и хам/ И по крови степной конокрад» и выражает такое желание: «Мне бы в ночь в голубой степи/ Где-нибудь с кистенем стоять» [1, 155]. Отметим смысловой эпитет «голубой», который неотделим у Есенина от образа «голубой Руси» («Я покинул родимый дом», 1918). Особенно ярко символика образа степи проявляется в маленькой поэме «Сорокоуст» (1920). Здесь степь становится частью развернутого образа крестьянской Руси, вырастающего в смысловую антитезу развернутой метафоре  железного чудовища — поезда: «Видели ли вы/ Как бежит по степям,/ В туманах озерных кроясь,/Железной ноздрей храпя,/На лапах чугунных поезд?/ А за ним /По большой траве,/ Как на празднике отчаянных гонок, /Тонкие ноги закидывая к голове,/ Скачет красногривый жеребенок» [2, 83]. Не случайно поединок двух противоположных начал происходит именно в степи, которая ассоциируется с необозримыми просторами России, вставшей перед выбором: или путь индустриализации, который, по убеждению поэта, духовно чужд «соломой пропахшему мужику» или следование вековым традициям гармоничного сосуществования человека и природы.

Обратившись в 1924 году к пушкинским традициям, Есенин вновь использует один из ключевых своих образов, который помогает ему подчеркнуть самобытный характер своего творчества. Развивая метафору «когда звенят родные степи молитвословным ковылем», поэт так заканчивает стихотворение «Пушкину» (1924): «Но обреченный на гоненье,/ Еще я долго буду петь…/ Чтоб и мое степное пенье/ Сумело бронзой прозвенеть» [1, 204]. В маленькой поэме «Мой путь» (1925), вспоминая самые яркие впечатления детства, Есенин не случайно обращается к образу «степное пенье». Здесь эпитет «степное» подчеркивает особый народный характер творчества поэта, в судьбе которого бабушка сыграла такую важную роль: «И бабка что-то грустное,/ Степное пела…» [2, 160]. Став знаменитым поэтом, Есенин вновь обращается к истокам своего поэтического творчества, находя вдохновение среди степных просторов своей малой родины: «Хожу смотреть я /Скошенные степи/ И слушать, Как звенит ручей» [2, 165]. Образ степи неотделим от образа родины у Есенина, и это сближает его с Лермонтовым.  Поэтов объединяет общий мотив  дорожных странствий по необъятным просторам России,  во время которых они воспринимают Родину  как самое святое и дорогое для себя. Именно чувство патриотизма, «странной любви» к родине «роднит» лирику Лермонтова и Есенина. Хотя один был из старинного дворянского рода, а другой с гордостью заявлял: «У меня отец крестьянин,/ Ну а я крестьянский сын» [1, 291]. Лермонтовская и есенинская степь — это образ одного смыслового ряда, который ассоциируется с просторами большой и малой Родины — России, пробуждая в душах двух поэтов-патриотов родственные чувства. С Лермонтовым Есенина объединяет особое, если использовать есенинский эпитет, «степное пенье» и общий для русской литературы мотив дороги по бескрайним просторам. Об этом с особым проникновенным чувством написано в есенинском стихотворении «Мелколесье. Степь и дали.» (1925): «Неприглядная дорога, /Да любимая навек,/ По которой ездил много / Всякий русский человек» [1, 291]. Несмотря на то, что интонация лермонтовского стихотворения «Родина» иная, чем у Есенина и пейзаж не зимний, а осенний, но мотив дороги, пролегающей по степи, сближает двух поэтов. Поэтому целесообразно сопоставить процитированное выше есенинское четверостишие с лермонтовским: «Проселочным путем люблю скакать в телеге./ И, взором медленным пронзая ночи тень,/ Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,/ Дрожащие огни печальных деревень» [1, 460]. Нельзя не отметить своеобразной переклички образов. Степь, дорога, березы, веселье «русских деревень». У Лермонтова бескрайние степные раздолья формируют «широкий» русский характер, который раскрывается во время праздничного веселья: «И в праздник вечером росистым / Смотреть до полночи готов /На пляску с топаньем и свистом /Под говор пьяных мужичков» [1, 460]. У Есенина образ русского веселья также неотделим от лихой езды на тройке с песнями под «тальянку» по степным зимним дорогам мимо русских деревень: «Как же мне не прослезиться,/ Если с венкой в стынь и звень/ Будет рядом веселиться/ Юность русских деревень» [1, 291]. Нельзя не отметить и того, что одно из последних есенинских стихотворений, в котором он пророчески предсказал свою скорою гибель, связано с образом степной равнины: «Снежная равнина, белая луна,/ Саваном покрыта наша сторона./ И березы в белом плачут по лесам./ Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?» [4, 231]. Лесостепной пейзаж — покрытая снегом степная равнина — этот образ можно сопоставить с образом пустыни из последних стихотворений Лермонтова. Не случайно мотив дороги по степным пустынным местам у двух поэтов связан с предсказанием своей близкой смерти. Их лирические герои мысленным взором окидывают необъятные просторы своей родины, прощаясь с ними. В отличие от Лермонтова у Есенина образ степи не перерастает в столь глубокий сакральный символ, а остается земным, но и он соотносится с мотивом ухода из жизни. Это сближает двух великих русских поэтов.

Примечания
1. М. Ю. Лермонтов. Собр. соч. в 4 т. Л., 1979-1981. Т. 1. С. 460. В дальнейшем цитируется это издание с указанием в скобках тома и страниц.
2. Даль В. И. Толковый словарь русского языка. Современная версия. М., 2001. С. 548.
3. Есенин С. А. Полн. собр. соч. в 7 т. М., 1995-2001. Т. 1. С. 109. В дальнейшем цитируется это издание с указанием в скобках тома и страниц.

Social Like