ЛЕОНОВА Н. Москва в судьбе Сергея Есенина

PostDateIcon 29.09.2012 17:44  |  Печать
Рейтинг:   / 16
ПлохоОтлично 
Просмотров: 17819

ЛЕОНОВА Наталья

МОСКВА В СУДЬБЕ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА

Померанцев переулок, д. 3

Померанцев переулок, д. 3

Этот переулок близ Остоженки — особенный адрес в судьбе Сергея Александровича Есенина. Здесь он проживал с последней женой, Софьей Андреевной Толстой. Благородной, образованной женщиной, но такой далекой ему… Есенина тяготила чопорная обстановка в доме жены, стерильный порядок, необходимость сдерживать свои эмоции, вести себя «достойно» имени знаменитого родственника (Льва Толстого), глубоко почитаемого семьей, что, конечно, вполне естественно. «Надоела мне борода, уберите бороду!..», — часто восклицал поэт, глядя на портреты писателя.

Сестра поэта, Шура, написала в воспоминаниях: «Оберегая меня, от меня скрывали разные неприятности, и я многого не знала. Не знала я и того, что между Сергеем и Соней идет разлад. Когда я приходила, в доме было тихо и спокойно, только немножечко скучно. Видела, что Сергей чаще стал уходить из дома, возвращался нетрезвым и придирался к Соне».

Уже в начале семейной жизни Есенин писал Вержбицкому: «…С новой семьей вряд ли что получится, слишком все заполнено «великим старцем», его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолках, что для живых людей места не остается. И это душит меня…»

Когда 26 ноября Сергей Александрович лег в клинику, он запретил Софье приходить к нему. Но она, заботливая и любящая, посещала мужа.

Померанцев переулок, дом 3
В книге Натальи Сидориной «Златоглавый. Тайны жизни и гибели Сергея Есенина» читаем: «А разрыв с Соней действительно был тяжелым. Он написал ей резкое письмо из больницы. И оскорбленная Толстая пришла и выстрелила в него из пистолета, который, ложась в больницу, он оставил дома. Этот случай замяли. Но врач, Петр Михайлович Зиновьев, рассказал обо всем дочери Наташе, поскольку в тот самый день Есенин ушел из больницы и его надо было разыскать (по воспоминаниям Натальи Петровны)». Какие страсти бушевали в этом строгом сером доме, какие тайны он хранит! Придя домой, Софья пыталась покончить с собой.

Вечером 23 декабря Сергей Александрович в последний раз посетил это мрачное жилище, собрал вещи и уехал …навсегда.

Шура писала: «…Мы с Софьей сразу же  выбежали на балкон. Был теплый, тихий вечер. Большими хлопьями, лениво кружась, падал пушистый снег. Сквозь него было видно, как …устанавливали на санки чемоданы… Сергей сел во вторые санки. У меня вдруг к горлу подступили спазмы. Не знаю, как теперь мне объяснить тогдашнее мое состояние, но я почему-то вдруг крикнула: «Сергей, прощай!»

Дом № 3 в Померанцевом пер., где на 4-м этаже находилась квартира Толстых
Дом № 3 в Померанцевом пер., где на 4-м этаже находилась квартира Толстых

Лестница в квартиру Толстых
Лестница в квартиру Толстых

«Эпоха Мариенгофа»

«Эпоха Мариенгофа»

Этот переулок, ранее называвшийся Богословским, теперь Петровский. Он соединяет Большую Дмитровку и Петровку. Дом под номером 5. Он помнит дружбу «оголтелую» Есенина и Мариенгофа, огонь вдохновения, борьбу с житейскими проблемами, нашествие веселых друзей.

Из воспоминаний Анатолия Мариенгофа: «А зима свирепела с каждой неделей. Спали мы с Есениным вдвоем на одной кровати, наваливая на себя гору одеял и шуб. Тянули жребий, кому первому корчиться на ледяной простыне, согревая ее своим дыханием и теплотой тела. После неудачи с электрической грелкой мы решили пожертвовать и письменным столом мореного дуба, и превосходным книжным шкафом с полными собраниями сочинений…, и завидным простором нашего ледяного кабинета ради махонькой ванной комнаты. Ванну мы закрыли матрасом — ложе; умывальник досками — письменный стол; колонку для согревания воды топили книгами. Тепло от колонки вдохновляло на лирику… Вся квартира, с завистью глядя на наше теплое беспечное существование, устраивала собрания и выносила резолюции, требующие установления очереди на житье под благосклонной эгидой колонки… Мы были неумолимы и твердокаменны. «Только представьте себе: здесь, в этом доме, бывали  Дункан, Вольпин, Бениславская…

Поэт Сергей Городецкий вспоминал: «… Посещение Айседорой Есенина при мне, когда он был болен. Она приехала в платке, встревоженная, со сверточком еды и апельсином, обмотала Есенина красным своим платком. Я его так зарисовал, он называл этот рисунок — «В Дунькином платке». В эту домашнюю будничную встречу их любовь как-то особенно стала мне ясна.

Петровский пер., д. 5
Поэтесса Надежда Вольпин, из книги «Свидание с другом»: «Квадратная комната. Вдоль окна — с отступом для стула — большой прямоугольный стол (не письменный), на нем в углу сдвинутая работа и кучка книг. С торца налево сидит девица — знакомая посадка, «как аршин проглотила». Нет, не аршин… не классная дама, скорее первая ученица, готовая дать заученный ответ. Глаза не выдают и  тени недовольства моим несвоевременным вторжением. На столе появляется чай — полутеплый. Сперва неловкое молчание, потом вялый общий разговор. Женя спрашивает вдруг Есенина, умеет ли он рисовать. Я попадаю в детский сад. Не классная дама, не первая ученица… Трехлетняя Женечка спрашивает пятилетнего Сережу: «Ты умеешь рисовать?» И тот в ответ, резко: «Нет. А ты?» — «Я умею рисовать уточку». И Женя — Евгения Исааковна Лившиц — старательно выводит на бумаге лежачий овал — тело птицы; слева кружок с клювом — головка; справа палочки веером — хвост.

Там же: «Осень. Год 1921. Богословский переулок… Есенин сидел на узком диванчике справа. Моим приходом явно обрадован — но и смущен. Поспешно вскакивает, срывая с глаз очки. Простенькие, в круглой оправе. «Не снимайте. Я вас в очках еще никогда не видела!» На минутку надевает их снова. Как-то виновато усмехается, очки ему не к лицу. А точнее сказать — придают детский вид: словно ребенок, балуясь, нацепил на нос запретную игрушку старших. Вот и усмешка сейчас у Сергея по-детски виноватая. Перед диванчиком стол, на столе раскрытая книга. Большого формата, но не толстая. В темно-синем коленкоровом переплете. Вунд, университетский учебник психологии…».

Сколько еще милых подробностей хранит этот дом! И сколько горьких раздумий Сергея Есенина!!!

Из заграничной поездки с Айседорой Дункан поэт вернулся другим. Но и люди, окружавшие его в московской богеме, тоже изменились.

И, прежде всего, Анатолий Мариенгоф. Вот что думал  сам Анатолий о дружеском союзе двух поэтов: «По возвращении «наша жизнь» оборвалась — «мы» раздвоились на я и он».

Есенин был общительным и обаятельным человеком. Количество знакомцев имел невероятное. Но такой дружбы «оголтелой» ни с кем больше уж не водил.

Смотришь на дом под номером 5 по Петровскому переулку, и  вдруг приходит на ум: «годы молодые, с забубенной славой»… «пусть обманут легкие подруги, пусть изменят легкие друзья»… Почему, тогда, в 1925 году, он вдруг почувствовал в себе раздирающее душу одиночество…

А что Мариенгоф? Он стал литератором средней руки, почти забыт. Он оставил о своем бывшем друге талантливые воспоминания, с легким послевкусием зависти. Именно дружба с Есениным не дает имени Мариенгоф кануть окончательно.  В 1928 году написал повесть «Циники» о трагических противоречиях начала 20 века. Недавно ее поставили на малой сцене  Московского театра им. Моссовета.

Спектакль «Циники» в Московском театре им. Моссовета
Мариенгоф был счастлив в браке с актрисой Анной Никритиной, у него рос сын, Кирилл.
Любимый сын повесился в 16 лет.

Мариенгоф умер в день своего рождения. В 65 лет.

«Без Есенина»

«Без Есенина»

Расставались они некрасиво, ругаясь и обвиняя друг друга… Есенин много раз еще возвращался сюда, в Брюсов переулок, № 2, в дом, где ему просто и весело жилось. С Галей, сестрами Катей и Шурой. Приходил из неуютного дома жены Сони. Его тянуло сюда, где его так любили…

Брюсов пер., д. 2
Оба, Есенин и Бениславская, тяжело переживали разрыв. В своем «Дневнике» Галя писала: «Ведь с главным капиталом — моей беззаветностью, моей безкорыстностью, я оказалась банкротом». С диагнозом «общее депрессивное состояние» Галина лежала в больнице с 19 ноября по 19 декабря 1925 года. Потом, по совету врачей, уехала в деревню. Когда Есенин погиб, Бениславской в Москве не было. О смерти поэта и его  похоронах, назначенных на 31 декабря, ей забыли сообщить. Лишь подруга Гали, Аня Назарова, поехала за ней. Девушки успели только к ночи: сильная пурга, удаленность железнодорожной станции… Галя рвалась на кладбище, говорила, что Сереже одному там будет холодно и одиноко в эту первую ночь, но ее удержали… Без Есенина жизнь Галины Бениславской потеряла смысл. Все обиды, претензии показались смешными. Она поняла, что Сергея нет НИГДЕ. Внешне спокойная, свой уход Бениславская готовила тщательно. Вскользь, чтоб не догадалась подруга, спрашивала Аню Назарову (медика), как врачи находят сердце? Составила список людей, которым нужно вернуть книги, те, что брал у них когда-то Сергей. Написала завещание. Все свои ценности — вещи, связанные с именем поэта, — распределила между Аней Назаровой и младшей сестрой Есенина, Шурой. Шуре она оставила самовар, чтоб девушка помнила о теплых, семейных чаепитиях в Брюсовом, Библию, фотографии Сергея. Шура Библию взяла, а фотографии отдала Назаровой. Может, были у нее такие… Роковой день назначила себе Галина с 3-го на 4-е декабря 1926 года. Автор книги «Сергей Есенин и Галина Бениславская» Н.И. Шубникова-Гусева объясняет эту неслучайную дату тем, что свой день рождения (3 октября) Есенин справлял всегда 4-го, а погиб в декабре. Прожив без Есенина 11 месяцев и 4 дня, Галина застрелилась на могиле любимого. В предсмертной записке написала: «В этой могиле для меня все самое дорогое…» Девушка умерла не сразу. Она скончалась в машине скорой помощи, по пути в Боткинскую больницу. Машина, не доехав, развернулась и повезла уже мертвое тело в морг при 2-м Медицинском институте.

Морг при 2-м Медицинском институте
Как вспоминает дочь Есенина, Татьяна, Зинаиде Райх позвонили и сообщили, что Бениславская стрелялась. Райх не поняла, что Галя умерла. Она купила цветы и помчалась к ней. Влетела в помещение и …оторопела: вскрытие тела Галины уже началось. Здание морга в переулке Хользунова существует и по сей день. Интересуясь всем, что связано с Есениным и его окружением, однажды там оказалась и я. Открыла массивную дверь, поднялась по лестнице, прошла по пустынному коридору до конца и спустилась по другой лестнице… Дверь помещения напротив была распахнута. Увидела оцинкованные столы, стоящие в ряд. Сомнений не было: невольно, я повторила путь Зинаиды Райх…  Печальные строки о Галине Бениславской хочется закончить словами Анатолия Борисовича Мариенгофа, известного циника и пересмешника: «Не верят в большую любовь только болваны, важно считающие себя скептиками. Во все времена их было больше, чем надо…» Ну кто же с ним не согласится…

Могила Г. Бениславской

Банковский пер., д. 10

Банковский пер., д. 10

Из воспоминаний гражданской жены Сергея Есенина Анны Изрядновой мы знаем, что поэт работал в типографии Сытина до середины мая 1914 года.

«Москва неприветливая — поедем в Крым. В июне он едет в Ялту, недели через две должна была ехать и я, но так и не смогла поехать. Ему не на что было там жить. Шлет мне одно другого грознее письма, что делать, я не знала. Пошла к его отцу просить, чтобы выручил его, отец не замедлил послать ему денег, и Есенин через несколько дней в Москве. Опять безденежье, без работы, живет у товарищей.  В сентябре поступает в типографию Чернышева-Кобелькова, уже корректором», — писала Изряднова.

В этой типографии Есенин проработал с сентября по декабрь. Тяжелая работа с утра до вечера мешала творчеству. От чтения оттисков очень уставали глаза, зрение у поэта было неважным. В декабре он увольняется с работы и целиком отдается стихам.

Где же находилась  типография Чернышева-Кобелькова? В адресных книгах того времени «Вся Москва» обозначен адрес: Банковский переулок, дом 10. Этот адрес переходит из книги в книгу, но дело в том, что Банковский переулок, расположенный между Мясницкой улицей и Кривоколенным переулком, очень мал, его протяженность всего 74 м. Там нет дома под номером 10. Но крошка-переулок упирается в Кривоколенный, именно в дом 10. Под номером 10 по Кривоколенному значится 6 строений. Обойдя эти дома, не составило труда определить, где же, в конце концов, была  типография. Лишь одно из них могло служить небольшим производственным помещением: характерные для старых типографий чугунные винтовые лестницы, довольно большой зал, некогда, похоже, служивший печатным цехом (теперь там литературное кафе)… Вся атмосфера — типографская, даже, кажется, пахнет тут чем-то металлическим. Например, гартом — сплавом, из которого отливался типографский шрифт…

В этом здании и сейчас живут книги.  Оно на фотографии.

Банковский пер., дом 10?

}

Рождественка, д. 5/7

Если принять за точку отсчета знаменитый магазин «Детский мир», который одним боком выходит на Пушечную улицу (бывшую Софийку), и провести мысленно диагональ на угол бывшей Софийки и Рождественки, то взгляд остановится именно на здании по Рождественке — 5/7, а по Софийке (ныне Пушечной) — 7/5. Это тот самый угол и есть. В воспоминаниях А.И. Тарасова-Родионова дается довольно точный ориентир: «Напротив Госиздата ожидал извозчик, которому Есенин велел еще подождать. И, перейдя с угла на угол, мы спустились в полуподвал пивной на углу Софийки и Рождественки, наискось от Госиздата». А Госиздат в 1925 году находился на месте нынешнего «Детского мира»! Вот, значит, где притаилась та пивная, где Сергей Александрович, возможно на свою беду, разоткровенничался с Тарасовым-Родионовым перед поездкой в Ленинград. Похвалился, что у него находится телеграмма Льва Каменева, в которой тот в феврале 1917-го благодарил великого князя Михаила за отречение от престола. И это в период острейшей борьбы за власть в  самых-самых верхах! Есть версия, что именно этот неосторожный разговор стал для поэта роковым. Давно забыта повесть «Шоколад», давно был бы благополучно забыт и ее автор, А.И. Тарасов-Родионов, если б не встреча в этой пивной… В Москве, где к середине 90-х годов теперь уже прошлого века, даже общественные туалеты переродились в магазины и точки общепита, а эти магазины и точки постоянно лопаются, как мыльные пузыри: сегодня книжный — завтра уже мебельный, сегодня кафе, а завтра — магазин… Но здесь, сколько себя помню, всегда было кафе. Названия, конечно, менялись… Во времена Есенина оно называлось, по-моему, «Олень». А сейчас — «Му-Му».
РОЖДЕСТВЕНКА, ДОМ 5/7
РОЖДЕСТВЕНКА, ДОМ 5/7
Автор «Шоколада» вспоминал: «В пивной было сумрачно и пусто». В  полуподвальном зале и сейчас сумрачно. Низкие своды выложены старым кирпичем, похоже еще времен Есенина. С высоты своего «дарования» Тарасов-Родионов слегка пожурил Есенина: «Сережка… Неужели в тебе нет волевого упрямства осознать все по-новому и дать новые по своему содержанию песни? Как это ни трудно, но ведь ты же — Есенин!» И еще приведу часть диалога в пивной в воспоминаниях этого писателя, по-моему, он мастерски раскрывает свою человеческую сущность: «Мне показалось интересным узнать, удастся ли Есенину уйти в отшельническое творчество в Ленинграде или его вновь захлестнет волна богемных собутыльников. Я вспомнил также, что он усиленно навязывался со своей перепиской Евдокимову. «А что, Сережа, может быть, ты напишешь мне из Ленинграда, когда устроишься…» — «Непременно напишу, обязательно напишу, но с одним условием: дай слово, что ты во что бы то ни стало немедленно же ответишь». — «Даю» — «Идет. А то знаешь: пишешь, пишешь, а они не отвечают…», — и он небрежно махнул рукой». В этот же день Есенин уехал в Ленинград …навстречу своей гибели…

Оружейный пер., д. 43. И. Старцев

Оружейный пер., д. 43. И. Старцев

Этот дом в Оружейном переулке найти было просто. Иван Иванович Старцев, журналист, издательский работник, хороший знакомый Есенина, в своих мемуарах упомянул, что жил на 8-м этаже. В 20-х годах прошлого века дома такой высоты считались небоскребами. Еще их называли «тучерезами» и «Домами Нирнзее»(по имени архитектора). В Оружейном переулке восемь этажей имел только дом 43. С Сергеем Есениным Ваню Старцева познакомил Анатолий Мариенгоф. А с поэзией Есенина Старцев был знаком еще раньше. Позднее Иван вошел в круг имажинистов, часто встречался с Сергеем. Это он, Ваня Старцев, был первым, кто услышал прекрасное стихотворение Есенина «Волчья гибель». Иван Иванович вспоминал: «Возвратясь домой усталый, я повалился на диван. Рядом со мной сидел Есенин. Не успел я задремать, как слышу: меня кто-то будит. Открываю глаза. Надо мной склонившееся лицо Есенина. «Вставай, гусар, послушай!» И прочитал мне написанную им с маху «Волчью гибель»… В этот же день Есенин читал «Волчью гибель» в «Стойле Пегаса». Возвращаясь домой после чтения, он по дороге сделал замечание. «Это я зря написал: «Из черных недр кто-то спустит сейчас курки». Непонятно. Надо — «из пасмурных недр». Так звучит лучше». И, придя домой, сейчас же исправил. Сопоставляя два этих эпитета в стилистическом разряде описания травли волка, мы видим, что замена …действительно оживляет и конкретизирует описание». После разрыва с Мариенгофом Есенин некоторое время жил в Оружейном, у Старцева. Бездомному Сергею Александровичу Старцев предлагал поселиться у него надолго, но Есенин отказывался. Все собирался к Каменеву на прием — просить жилье. Но поэт еще был официально женат на Дункан, а знаменитая «босоножка» проживала в хоромах на Пречистенке. Этот факт усложнял разрешение квартирного вопроса. Есенин скитался по друзьям и знакомым, его рукописи и личные вещи были разбросаны по всей Москве. Старцев писал: «Однажды нас с женой около четырех часов утра разбудил страшный стук в дверь. В дверях показывается напуганный Сахаров и сообщает, что с Есениным сделалось дурно: он упал и лежит внизу на лестнице. Мы жили на восьмом этаже. Лифт не работал. Спускаемся вниз. Есенин лежит на парадной площадке, закинув голову. Берем его с женой и Сахаровым на руки и несем в квартиру. Укладываем. Падая, он исцарапал себе лицо и хрипел. Придя в себя, он беспрерывно начал кашлять, обрызгав всю простыню кровью». Сергей Есенин часто бывал в этом доме в 1924 году. На диване у Старцева он рыдал, придя сюда с вестью о смерти друга, поэта Ширяевца. Последний раз Иван Иванович видел Есенина летом 1925 года, перед женитьбой на Софье Толстой.

ОРУЖЕЙНЫЙ ПЕР., ДОМ 43
ОРУЖЕЙНЫЙ ПЕР., ДОМ 43

Большая Полянка, д. 52

Большая Полянка, д. 52

Ах, как обостряется интуиция у влюбленной женщины! 13 декабря 1923 года Сергей Есенин ложится в Клинику-санаторий для нервнобольных на Большой Полянке, 52. Длительная заграничная поездка с Айседорой Дункан, нападки в прессе на Есенина и других «попутчиков», эмоциональный «роман без романа» с Августой Миклашевской, общественный суд по «делу четырех поэтов», беременность Вольпин (незадолго до клиники Надежда сообщила Есенину, что ждет от него ребенка)… Все это явилось причиной угнетенного состояния поэта. Прощаясь с Вольпин, Сергей Александрович просил навестить его в клинике, но точного адреса не знал, где-то в Замоскворечье. Велел спросить у Галины Бениславской. В своих мемуарах Надежда Вольпин рассказывает удивительную историю: «Рвусь повидать Сергея — Бениславская упорно не дает адреса… И выручает …сон. Вижу во сне: я иду какой-то замоскворецкой улицей, то ли Ордынкой, то ли Якиманской или Полянкой; улицей, ведущей от Садового кольца к реке. Медленно так иду и слышу за спиной голос Сергея: «Обещала, а не приходишь». С горьким упреком. Решила в тот же день найти больницу — по указанию сна. И нашла. Прошла по Малой Полянке, по Ордынке, по Большой Полянке. Эта больше всего похожа на «улицу сна». Зашла в аптеку, справилась, есть ли поблизости больница или санаторий «с нервным уклоном». Мне очень любезно разъяснили…» Лежал Сергей Александрович в светлой, угловой палате на втором этаже. Окнами во двор. Охотно выступал перед больными и медперсоналом. Отдохнул и посвежел. Писал стихи. «Вечер черные брови насопил», «Вижу сон. Дорога черная». «Знаю, многое в моем рассказе покажется не совсем правдоподобным — начиная с приснившейся улицы. Но нет здесь ни слова выдумки», — писала Надежда Вольпин.

БОЛЬШАЯ ПОЛЯНКА, ДОМ 52
БОЛЬШАЯ ПОЛЯНКА, ДОМ 52
БОЛЬШАЯ ПОЛЯНКА, ДОМ 52

Надежда Вольпин

Надежда Вольпин

Маленького росточка, с детским кукольным личиком и мужским характером, такой встретилась в 1920-м году Надя Вольпин Сергею Есенину. Мать его младшего сына Александра, известного правозащитника, математика, ныне здравствующего в США. Начитанная, неординарная, она и сама писала хорошие стихи, отлично разбиралась в теории стихосложения. Они и познакомились в Союзе писателей. Вольпин говорила подруге о новом знакомом: «Вернее было бы сказать о нем «мудрый». Но ведь ты спросила, что нового я в нем разглядела. Так вот: у него большой, обширный ум. И очень самостоятельный. Перед ним я курсистка с жалким книжным умишком». Похоже, это была любовь-дружба. Свои воспоминания о Есенине Надежда Вольпин так и озаглавила — «Свидание с другом». Читать их очень интересно. Рассказывая о любимом, Вольпин невольно рисует и свой портрет. Ее наблюдения, характеристики окружения Есенина остры, независимы и, подчас, язвительны. И очень зримы. Добиваясь расположения Вольпин, Есенин как-то надписал ей свою книгу так: «Надежде Вольпин. С надеждой». Чуть позже, повторил ту же надпись на другой своей книге. «Мне промолчать бы — ведь повторение лишь усиливало смысл. Но я не утерпела и, как бы усмотрев в новой надписи только дешевую игру слов, да еще и вовсе обесцененную повторением, сказала: «Такую надпись вы мне уже делали в прошлый раз.» …Обиделся. И не забыл обиду! С той поры уже никогда не дарил мне своих книжек, ни с надписью, ни без надписи». Есенин часто провожал девушку домой. А жила тогда Надя во Всеволожском переулке, что находится между Остоженкой и Пречистенкой. Дом Нади по четной стороне переулка. Переулок маленький, на четной стороне лишь один дом — бывшая усадьба Всеволожских. Собираясь в заграничную поездку с Дункан в 1922 году, Есенин приходит прощаться с подругой уже по другому адресу. Вольпин упоминает лишь переулок на Арбате — Глазов. И что живет она теперь в общежитии Коминтерна. В справочнике С. Романюка «Из истории московских переулков» находим и номер дома — 7. Этот дом так и называется — «Дом Коминтерна». Надежда Вольпин пишет: «Это было среди бела дня. Со своего пятого этажа я веду Сергея наверх, на обширную плоскую крышу — мой «закоулок для прогулок». Отсюда открывается чудесный вид на город! …Стоим вдвоем у самой баллюстрады, совсем низенькой. «Если вас это повеселит, — говорю, — могу спрыгнуть вниз». Сергей испуганно оттягивает меня к середине площадки. Явно забоялся, усмотрев в моих словах вполне осуществимую угрозу. Или и самого, как бывает, поманило …нет, не «плюнуть с высоты дяденьке на кепку», а ринуться вниз головой?».

НАДЕЖДА ВОЛЬПИН
НАДЕЖДА ВОЛЬПИН

«Десятая муза»

«Десятая муза»

Камергерский переулок, дом № 1. Этот старый доходный дом на углу с Тверской улицей перестроен настолько, что от помещения, где в 20-х годах прошлого века располагалось артистическое кафе «Десятая муза», осталась лишь половинка. А ведь это кафе, названное в честь музы кино, вмещало в себя довольно большое количество людей. Здесь принимали на работу актеров, операторов, художников, подписывали контракты на постановку фильмов, устраивали шумные застолья. Сюда приходили кинематографисты, бывали и поэты… Эти стены помнят Бурлюка, Маяковского, Каменского, Есенина, Мариенгофа…

Приятель Есенина, А. Сахаров вспоминал: «Подходит 20 год. Как ни тревожны были времена, но везде готовятся к встрече Нового года… Сочельник. Втроем, на деньги, собранные в складчину, обираем Сухаревку. В мешки складываются буханки хлеба, головки сыра, круги колбас… В помещении теснота невероятная. В зале, рассчитанном на 500-600 мест, трехтысячная масса. Стоят плечом к плечу. В этой массе найти знакомого невозможно. И все же вдруг откуда-то ко мне протискивается Есенин, хватает за рукав и тащит за собой. Отдельная комната. В ней находятся избранные, большинство — актеры и поэты, выступающие в этот вечер. Среди них — Мариенгоф, Каминская, Глубоковский, Клара Милич и другие. Есенин бранит меня за опоздание».

Сахарову немного изменяет память: он именует в мемуарах «Десятую музу» «Двенадцатью музами». Но адрес — верный: Камергерский переулок.

Камергерский переулок, дом № 1.

Большой Могильцевский пер., д. 3

Большой Могильцевский пер., д. 3

«Загс был сереньким и канцелярским. Когда их спросили, какую фамилию они выбирают, оба пожелали носить двойную фамилию — «Дункан-Есенин». Так и записали в брачном свидетельстве и в их паспортах», — писал об этом событии секретарь Айседоры Илья Шнейдер.

2 мая 1922 года именно здесь состоялось их бракосочетание.

Накануне вечером Айседора, смущаясь и краснея, попросила Илью Ильича исправить в ее документах цифру с годом рождения.

«— Ну, тушь у меня есть… — сказал я, делая вид, что не замечаю ее смущения. — Но, по-моему, это вам и не нужно.

— Это для Езенин. — ответила она. — Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но она тут написана… и мы завтра дадим наши паспорта в чужие руки… Ему, может быть, будет неприятно… Паспорт же мне вскоре будет не нужен. Я получу другой.

Я исправил цифру».

Любовь умеет творить чудеса! Влюбленная Айседора постройнела и заметно помолодела в холодной Москве на излете своих женских лет. Вокруг шептали и злословили, обвиняли ее голубоглазого Сережу в корысти. Пировали в роскошном особняке на Пречистенке и злословили… Даже закадычный друг — Анатолий Мариенгоф — говорил: «Есенин пленился не Айседорой, а ее мировой славой. Он и женился на ее мировой славе, а не на ней — пожилой, отяжелевшей…» Они старались не замечать пересудов. Они просто любили друг друга.

«Чувство Есенина к Айседоре, которое вначале было еще каким-то неясным и тревожным отсветом ее сильной любви, теперь, пожалуй, пылало с такой же яркостью и силой, как и любовь к нему Айседоры.» — писал Шнейдер.

На улицах бушевал май… Впереди — Европа и Америка!.. Впереди — жизнь, полная радостных надежд!..

Спустя три года в этом же загсе Хамовнического района города Москвы был зарегистрирован брак Сергея Есенина и Софьи Толстой.

БОЛЬШОЙ МОГИЛЬЦЕВСКИЙ ПЕР., Д. 3
БОЛЬШОЙ МОГИЛЬЦЕВСКИЙ ПЕР., Д. 3

Тимура Фрунзе, д. 20

Тимура Фрунзе, д. 20

Анна Романовна Изряднова, мать первенца Сергея Есенина, находится где-то на самом краешке судьбы поэта. В ней не было манкости, того исконно женского, что в народе называют «иди сюда», как у Зинаиды Райх; всемирной известности и харизматичности Айседоры Дункан; она не писала стихов, как Надежда Вольпин и, тем более, не «самоубилась» отчаянно и страшно, как Галина Бениславская. Она жила тихо и скромно, воспитывая Георгия (Юру, так называли его близкие). Ее воспоминания о Есенине сдержанны и скромны, так похожи на нее саму. Познакомились в типографии Сытина, в корректорской; посещали Народный Университет Шанявского; дружили, читали книги, в декабре родился сын.

«Есенину пришлось долго канителиться со мной… Нужно было отправить меня в больницу… Когда вернулась, у него образцовый порядок: везде вымыто, печи истоплены, и даже обед готов и куплено пирожное, ждал», — вспоминала Изряднова. — «В марте поехал в Петроград искать счастья. В мае этого же года приехал в Москву, уже другой.» Ни слова упрека, ни слова осуждения. И сколько стоит за этим — «уже другой» — боли и одиночества…

В доме № 20 по улице Тимура Фрунзе, в средней парадной во дворе, на первом этаже слева, в квартире из трех комнат, Анна жила с отцом и двумя сестрами, все члены семьи работали в типографии Сытина. Сюда часто заходил Сергей Есенин, провожая Анну.

ТИМУРА ФРУНЗЕ, Д. 20
ТИМУРА ФРУНЗЕ, Д. 20
ТИМУРА ФРУНЗЕ, Д. 20
ТИМУРА ФРУНЗЕ, Д. 20
ТИМУРА ФРУНЗЕ, Д. 20

Покинутый храм

Покинутый храм

В дневнике Галины Бениславской есть одна милая, забавная история. Приведу ее дословно: «Вышли из Политехнического. Идем издалека, решив проследить, где ж он живет. А непосредственно за ним толпа девиц, с возгласами: "Душка Е.!" и т.п. Помню, коробило очень, и обидно было и за него и за себя, хотя мы и шли по другой стороне, не подавая вида, что интересуемся им. На углу Тверской и Охотного девицы отстали, а мы провожали по всей Никитской, до дома 24, в подъезде которого он скрылся. Было ясно, что он живет именно в этом доме. И очень нескоро мы узнали об этой ошибке. Но долго потом этот дом у нас иначе, как "покинутым храмом", не назывался, и по инерции проходили мимо него со страхом и надеждой встретить Е.»

Вот он, этот «покинутый храм» на Большой Никитской, 24.

Никитская, 24
Никитская, 24
Никитская, 24

В гостях у Н. Асеева

В гостях у Н. Асеева

Это событие, произошедшее в конце октября 1925 года, в красках и с большими преувеличениями описано у В. Катаева в книге «Алмазный мой венец». Есенин назван автором «королевич». Вот так, с маленькой буквы. В этом кирпичном доме на Мясницкой, во дворе ВХУТЕМАСа, жил Николай Асеев. В его отсутствие к нему пришли Есенин и Катаев. Прождали хозяина часа четыре, видимо от скуки, затеяли потасовку, сорвали со стола скатерть с посудой, и были выдворены хозяйкой на лестницу из квартиры. Продолжили меряться силами уже на лестнице. Тут уж вступили в дело маляры, работавшие в соседней квартире. Они, почему-то, приняли сторону В. Катаева. Позднее, извиняясь перед Асеевым, Есенин сетовал на то, что эти маляры «все пальто в краску испортили, новое пальто, заграничное».

В ГОСТЯХ У Н. АСЕЕВА
В ГОСТЯХ У Н. АСЕЕВА
В ГОСТЯХ У Н. АСЕЕВА

Кузнецкий мост, д. № 9

Кузнецкий мост, д. № 9

В январе 1918 года газета «Мысль» сообщила об открытии нового клуба-кафе для работников искусств «Питтореск». Инициатором его создания был известный богач и меценат Н. Д. Филиппов. Всем известны его бесчисленные булочные, но этот человек ценил искусство, сам писал неплохие стихи. Интерьер кафе задумывался новаторским. Эскизы делал наимоднейший художник тех лет — Жорж Якулов. Стеклянный потолок (в этом здании ранее находился магазин «Сен-Галли») и стены по мотивам «Незнакомки» Александра Блока расписывали Татлин, Осьмеркин и др. Кстати, посетители увидели здесь «Незнакомку» в постановке Мейерхольда. Уже к осени кафе перешло в ведение театрального отдела Наркомпроса, к Ольге Каменевой (жене Л. Б. Каменева и сестре Л. Д. Троцкого). Теперь оно называлось Красный петух». Часто бывали здесь Маяковский, Каменский, Бурлюк, Мариенгоф, Есенин.

Художник В. Комарденков вспоминал: «Познакомившись в "Красном петухе" с Георгием Богдановичем Якуловым, Сергей Есенин стал часто бывать у него в мастерской».

Вадим Шершеневич, имажинист, приятель Есенина, так описывал постановку пьесы «Зеленый попугай» в клубе «Красный петух»: «Кафе не топилось. Репетировали в шубах при весьма сомнительном свете. Цветных материалов не было. Костюмы были сшиты из серого грубого холста. Отдавать в краску было некогда. Мы надели на себя эти суровые костюмы, и художники (Якулов, кажется, Комарденков и другие) раскрашивали холст прямо на нас. Когда я пришел домой, то выяснил, что тело на боках и животе было тоже с золотыми и красными полосами. Краска прошла насквозь».

По выражению Валентины Ходасевич, художницы, племянницы Владислава Ходасевича, «это было время молодого запала!».

Сейчас в помещении находится Дом художника.

КУЗНЕЦКИЙ МОСТ, ДОМ № 5
КУЗНЕЦКИЙ МОСТ, ДОМ № 5
КУЗНЕЦКИЙ МОСТ, ДОМ № 5
КУЗНЕЦКИЙ МОСТ, ДОМ № 5
КУЗНЕЦКИЙ МОСТ, ДОМ № 5

Староваганьковский пер., д. 5

Староваганьковский пер., д. 5

«Хотела бы знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда!.. Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. Как будто тонешь в этом чувстве…». «Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекая кровью. Физическое ощущение кровотечения там, внутри…». Это строки из дневника Галины Бениславской. После отъезда Есенина и Дункан в мае 1922 г. , Галина осталась без работы, лечилась в санитории Покровско-Стрешнева… Очень медленно приходила в себя. Из санатория вернулась в начале августа. 7 августа вышла на работу в газету «Беднота», помощником секретаря.

«А как опустошено все внутри, нет, ведь и не найдешь ничего равного, чтобы можно было все опустошенное заполнить…», —  доверяла она только дневнику и близким подругам свою боль. Внешне была спокойна, деловита. В «Бедноте» за миловидной сотрудницей пытались ухаживать мужчины. Один, Сергей Покровский, был особенно настойчив. Об этом человеке известно крайне мало. Был женат. Имел двоих детей. Работал выпускающим газеты. Серьезно увлекся Бениславской. В воспоминаниях Надежды Вольпин есть рассказ о встрече с Покровским на квартире Есенина: «Когда я, наконец, попала в коридор, мимо меня пронесся молодой человек… Высокий (повыше Сергея), стройный, волосы светлые, но не яркие, лежат аккуратно; правильные черты. На общий вкус красив, но лицо незначительное, — приклеила я свой ярлычок… Крикнул через плечо — как видно, Есенину — «Наш разговор не кончен!» …«Кто такой? — спросила я. — Чего ему надо от вас ?» — «Муж Гали Бениславской, — услышала я неожиданный ответ. И дальше, помолчав: «Н-да! Точно я за нее в ответе… За их разрыв…» …А через два-три дня Сусанна Мар прибежала ко мне с очередной новостью: «Надя! Галин муж заявился к Есенину, кидался на него с бритвой, что ли, — норовил резануть по лицу, по глазам! А когда пришел домой, застрелился». После возвращения из поездки и  разрыва с Дункан Есенин поселился у Галины Бениславской в Брюсовом. Выяснить дальнейшую судьбу Сергея Покровского  исследователям жизни Есенина не удалось. Эта история до сих пор полна белых пятен…

В «Бедноте» работало много знакомых Есенина: Аня Назарова и Яна Козловская (подруги Гали), М.С. Грандов (сосед Галины по квартире в Брюсовом переулке). Главным редактором газеты был Лев Сосновский, автор многих клеветнических статей и заметок о Есенине.

СТАРОВАГАНЬКОВСКИЙ ПЕР., ДОМ 7
СТАРОВАГАНЬКОВСКИЙ ПЕР., ДОМ 7
СТАРОВАГАНЬКОВСКИЙ ПЕР., ДОМ 7
СТАРОВАГАНЬКОВСКИЙ ПЕР., ДОМ 7

Петровский парк

Петровский парк

Петровский парк на северо-западе Москвы — памятник паркового искусства 19 века — был излюбленным местом прогулок москвичей с летним театром, беседками, качелями, бильярдными, купальнями. Чуть позднее, когда он стал  элитным дачным местом, здесь появились  и красивые дачные особняки, и шикарные рестораны: «Стрельна», «Яр», «Аполло», «Эльдорадо». От Ильинских ворот сюда ходили линейки, а с 1899 года по первой трамвайной линии до парка можно было доехать от Страстного бульвара…

Есенин гулял здесь с Августой Миклашевской. «Целый месяц мы встречались ежедневно. Мы очень много бродили по Москве. Ездили за город. И там подолгу гуляли. «И помню осенние ночи, березовый шорох теней, пусть дни тогда были короче, луна нам светила длинней…» Это был август, ранняя золотая осень… Под ногами сухие, желтые листья. Как по ковру бродили по дорожкам и лугам… И тут я увидела, как Есенин любит русскую природу! Как он счастлив, что вернулся на родину», — вспоминала Августа Леонидовна. В дневнике Бениславской мелькнул упрек: мол, сказался больным, а с Миклашевской в Петровский парк поехал…

А вот еще одно упоминание Петровского парка в связи с посещением его Есениным. И.П. Ром-Лебедев в «Записках московского цыгана» пишет: «Среди многочисленных поклонников таланта Артамоновой был и Сергей Есенин. В то время Маша жила в Петровском парке, в бывшей даче коннозаводчика Телегина. Есенин приезжал к ней. Под гитару Вавы Полякова Маша танцевала «Венгерку». Взволнованный танцем Есенин читал стихи и называл Машу Мариулой».

Золотые дни Петровского парка закончились в 1928 году. До наших дней сохранился лишь небольшой фрагмент парка возле станции метро «Динамо». Чудом сохранились жемчужины архитектуры парка во главе с Петровским путевым дворцом… Жив и «Яр». Он успел стать рестораном гостиницы «Советская», потом вернуть себе прежнее имя.

Особняк в стиле модерн — знаменитый ресторан «Эльдорадо» — долгое время считался клубом офицеров.
Не менее шикарный «Аполло» (с острыми кончиками эркеров) теперь Музей авиации и космонавтики.

Сохранился и особняк Николая Рябушинского — вилла «Черный лебедь» (розовый, с колоннами). По сей день открыта со времен Петровского парка Психиатрическая клиника.

Большинство этих красивых зданий, находившихся раньше среди пышных деревьев и кустарников, стоят на перекрестках шумных улиц. Но они есть. Они помнят и   легкую походку Сергея Есенина.

ПЕТРОВСКИЙ ПАРКПЕТРОВСКИЙ ПАРКПЕТРОВСКИЙ ПАРК
ПЕТРОВСКИЙ ПАРКПЕТРОВСКИЙ ПАРКПЕТРОВСКИЙ ПАРК
ПЕТРОВСКИЙ ПАРКПЕТРОВСКИЙ ПАРК
ПЕТРОВСКИЙ ПАРК
ПЕТРОВСКИЙ ПАРКПЕТРОВСКИЙ ПАРКПЕТРОВСКИЙ ПАРК

Шереметевская и Кремлевская

Шереметевская и Кремлевская

13 февраля 1924 года, в 23 часа 30 мин. (это потрясающе! — время установлено по журналу регистрации больных: он сохранился до сих пор) Сергей Есенин поступает в хирургическое отделение Шереметевской больницы (в наши дни Институт скорой помощи им. Н.В. Склифосовского). В Брюсовом переулке ветер сорвал шляпу с головы поэта, он побежал за ней и, поскользнувшись на обледеневшем тротуаре, попал рукой в стекло полуподвального помещения сапожной мастерской. Позднее, после трагической гибели поэта, некоторые приятели (например, А. Сахаров) утверждали, что Есенин сам резал себе вены, и это событие попало в копилку доказательств его самоубийства. Поговаривали еще, что Есенина кто-то толкнул. Подруга и соседка по квартире Бениславской, Софья Виноградская писала: «Рука оказалась сильно искалеченной, в умывальнике после промывания ее плавали куски кожи и мяса, и в больнице руку оперировали». Есенина постоянно навещали близкие. Возле него собирались больные из всех палат. Особенно он полюбился беспризорным мальчишкам-калекам, они рассказывали поэту о своей нелегкой жизни, а он гладил их вихрастые головы. Судьба беспризорных детей в стране давно волновала Есенина, в Шереметевской больнице он написал стихотворение «Папиросники».

Галя Бениславская, Анна Абрамовна Берзинь, сестра Катя, навещавшие Сергея ежедневно, отмечали перемены в душевном состоянии знаменитого пациента. «Меня удивило появившееся у Сергея что-то неземное. Он как святой понимал и прощал все недостатки людям. Он избегал говорить о ком-нибудь плохо, когда мы с Галей говорили о ком-нибудь резко, Сергей укоризненно качал головой и говорил: «У каждого человека есть хорошее. Надо только найти его», — вспоминала Екатерина Есенина.

Профессору Герштейну, лечившему поэта, звонили из 46-го отделения милиции (из-за недавнего конфликта в «Стойле Пегаса» он подлежал заключению под стражу) и просили назвать дату выписки Есенина из больницы. Герштейн предупредил Галину об этом. Он симпатизировал поэту и оберегал его, продержав в больнице лишние две недели.

Еще одна неприятность ожидала Есенина после выписки: за время лечения М.С. Грандов, сосед Бениславской и сотрудник газеты «Беднота», потребовал выселения Есенина из квартиры Гали. Он был влюблен в Е. Кононенко, которой очень нравился Сергей Александрович. Банальная ревность и высокое положение в газете провоцировали Грандова, некогда горячего поклонника стихов поэта, на решительные действия. Он грозился подать на Есенина заявление в ЦК с просьбой выслать соперника за пределы РСФСР!

При содействии Анны Абрамовны Сергея Есенина перевели в Кремлевскую больницу. В 20-х годах прошлого века она находилась в Потешном дворце Кремля. Подтверждением этому адресу может служить встреча Есенина с друзьями у Троицких ворот Кремля в данный период лечения (дело в том, что Кремлевская больница в последующие годы находилась в Шереметевском переулке, но Есенин лежал именно в Потешном). В Кремлевке поэт продолжал работать. Именно здесь он написал «Годы молодые с забубенной славой…».

Виноградская вспоминала: «Он не читал, он хрипел, рвался изо всех сил с больничной койки, к которой он был словно пригвожден, и бил жесткую кровать забинтованной рукой. Перед нами был не поэт, читающий стихи, а человек, который рассказывал жуткую правду своей жизни, который кричал о своих муках. Ошеломленные, подавленные, мы слушали его хрип, скрежет зубов, неистовые удары рукой по кровати и боялись взглянуть в эти некогда синие, теперь поблекшие и промокшие глаза. Он кончил, в изнеможении опустился на подушки, провел рукой по лицу, по волосам и сказал: «Это стихотворение маленькое, нестоящее оно».

ШЕРЕМЕТЕВСКАЯ И КРЕМЛЕВСКА
ШЕРЕМЕТЕВСКАЯ И КРЕМЛЕВСКА

«Калоша» и «Мышиная нора»

«Калоша» и «Мышиная нора»

«Милый мой Толенок! Милый мой, самый близкий, родной и хороший, так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору… Там, из Москвы, нам казалось, что Европа — это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь отсюда я вижу: боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может… Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, ты бы стал хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище… К тебе у меня, конечно, много просьб, но самая главная — это то, чтобы ты позаботился о Екатерине, насколько можешь…» (Остенде, 9 июля, 1922 г.).

«Милый мой Толя! Как рад я, что ты не со мной здесь в Америке… И правда, на кой черт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют. Совершенно лишняя штука эта душа, всегда в валенках, с грязными волосами… С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки…» (Нью-Йорк, 12 ноября, 1922 г.).

Эти письма Есенина из поездки с Айседорой другу Толе говорят сами за себя. И вот 3 августа 1923 года Сергей Есенин наконец вернулся. Вернулся другим в другую Россию. И здесь, дома, его тоже постигло разочарование. Другим он увидел и своего Толю. Мариенгоф просьбы о помощи сестре Екатерине не выполнил. Это послужило лишь одной из причин разрыва дружеского союза. Тема их дружбы и вражды требует объективного осмысления. У каждого своя правда. В итоге Есенин порывает и с имажинизмом, из которого вырос, как из коротких штанишек. Оставшись без Есенина, имажинисты прогорели. Закрылось «Стойло Пегаса». «Орден имажинистов» — Мариенгоф, Шершеневич, Рюрик Ивнев, Матвей Ройзман — открывает одно за другим два литературных кафе. Сначала «Калошу» во 2-м Доме советов (гостиница «Метрополь»), потом — «Мышиную нору» на углу Кузнецкого моста и Неглинной. Оба кафе просуществовали недолго и тоже прогорели. Ройзман, спустя годы, признавался: «Да, по чести, неказисто выглядели мы, имажинисты, без Сергея Есенина…» Рюрик Ивнев так писал о конфликте: «Есенин не был никогда ни мелочным, ни мстительным. Благородство его души не позволяло ему искать союзников для борьбы с бывшими друзьями». Перед последней поездкой в Ленинград Есенин помирился с другом Толей. Но строки: «Пусть обманут легкие подруги, Пусть изменят легкие друзья… Я живу давно на все готовым, Ко всему безжалостно привык…», — оставил нам навсегда.

«КАЛОША» И «МЫШИНАЯ НОРА»
«КАЛОША» И «МЫШИНАЯ НОРА»

«Кобыльи корабли»

«Кобыльи корабли»

Осенью 1919 года Сергей Есенин пишет одно из самых трагических своих стихотворений — «Кобыльи корабли». В стране голод и разруха. На Богословском замерзают чернила в чернильницах приятелей-поэтов, снег не тает на их одежде. Вокруг воцаряется мрак и хаос, кровопролитие становится нормой жизни. Есенин с ужасом понимает, что его мечтам  об Инонии, революции духа не дано осуществиться…

Из воспоминаний Анатолия Мариенгофа: «Мы с Есениным шли по Мясницкой. Число лошадиных трупов, сосчитанных ошалевшим глазом, раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот. Против Почтамта лежали две раздувшиеся туши. Черная туша без хвоста и белая с оскаленными зубами. На белой сидели две вороны и доклевывали глазной студень в пустых глазницах. Курносый «ирисник», в коричневом котелке на белобрысой маленькой головенке, швырнул в них камнем. Вороны отмахнулись черным крылом и отругнулись карканьем. Вторую тушу глодала собака. Потрусивший мимо извозчик вытянул ее кнутом. Из дыры, над которой некогда был хвост, собака вытащила длинную и узкую, как отточенный карандаш, морду. Глаза у нее были недовольные, а белая морда окровавлена до ушей. Словно в красной полумаске. Собака стала вкусно облизываться. Всю обратную дорогу мы прошли молча. Падал снег… Все это я рассказал для того, чтобы вы внимательнее перечли есенинские «Кобыльи корабли» — замечательную поэму о «рваных животах кобыл с парусами черных воронов»; о «солнце, стынувшем, как лужа, которую напрудил мерин»; о «скачущей по полям стуже» и о «собаках, сосущих голодным ртом край зари». За «Кобыльи корабли» поэта обвиняли в «мелкобуржуазной оппозиционности». Когда Есенин читал это стихотворение с эстрады литературных кафе, богемная публика замирала. В 1926 году В. Ходасевич  строки «Веслами отрубленных рук//Вы гребетесь в страну грядущего» назвал «горьким и ядовитым упреком» большевикам. Смелость этих строк восхищала О. Мандельштама.

На  фотографиях Главпочтамта на Мясницкой, сделанных сегодня, вполне мирный антураж. Да только иногда перед глазами встает совсем иная картина…

Московский почтамт
Московский почтамт

«Денди Тверского околотка»

«Денди Тверского околотка»

Друг детства Сергея Есенина, Николай Сардановский, рассказывал, что своему внешнему виду юный Сережа всегда придавал большое значение и «обращал внимание на то, чтобы был изящен его костюм».

Переехав в Москву из Константинова в 1912 году, он не выглядел крестьянским парнем.

Первая жена, Анна Изряднова, описывала его так: «На нем был коричневый костюм, высокий накрахмаленный воротник и зеленый галстук. С золотыми кудрями он был кукольно красив…».

Есенина примерно тех же лет вспоминала З. Ясинская: «Одевался по-европейски и никакой русской поддевки не носил. Костюм, по-видимому, купленный в магазине готового платья, сидел хорошо на ладной фигуре, под костюмом — мягкая рубашка с отложным воротничком. Носил барашковую шапку и черное пальто».

Все современники Есенина — и женщины, и мужчины — непременно вспоминают о  его чистоплотности, легкой походке, голубых глазах и прекрасных пшеничных волосах, которые поэт так холил и лелеял. И многие — не только женщины, но и мужчины (что само по себе удивительно) — подробно описывают его одежду.

Пик элегантности Сергея Есенина приходится на годы, когда он подружился с Анатолием Мариенгофом — «последним денди республики» (так называл Мариенгофа Мейерхольд)! Друзья заказывали себе одежду у лучшего портного Москвы Делоса. Его ателье находилось неподалеку от Богословского, в доме № 6 по Камергерскому переулку. Сергей и Анатолий часто прогуливались одетыми с иголочки и в цилиндрах по Тверскому околотку. Секрет знаменитых цилиндров прост: только их денди и смогли купить без ордера.

Имажинист Матвей Ройзман описал забавный случай (Мариенгоф был в ссоре с Мотей, долго с ним не общался и вдруг пришел к нему домой): «В этот день я подарил Сергею галстук, который он хотел иметь, коричневый в белую полоску. Мариенгоф пришел ко мне и сказал, что он и Есенин одеваются одинаково, а галстука бабочкой у него нет. Я открыл перед ним коробку оставшихся от царского времени галстуков, и он выбрал бабочку…».

Камергерский пер., д. 6
Камергерский пер., д. 6

В «Кружке»

В «Кружке»

На Большой Дмитровке под номером 15 числится три здания. Основное — бывшая усадьба князей Голицыных. С 1860 года усадьба перешла во владение купцов Востряковых. Новые владельцы надстроили основное здание и построили рядом два доходных дома, для сдачи внаймы под жилье. В начале 900-х годов Востряковы проживали в одном из доходных домов, а усадьбу, с полукруглым въездом во дворе, анфиладой залов с блестящим паркетом, нарядной лестницей, зеркальными окнами, белым ресторанным залом, арендовал Литературно-художественный кружок — центр культурной жизни Москвы. По сути, это был клуб работников искусств, с ежегодными членскими взносами, дешевыми ужинами, эстрадой, прекрасной библиотекой с читальным залом, бильярдными. Литературные диспуты, лекции, концерты, встречи друзей… В свое время членами клуба были Шаляпин, Станиславский, Ермолова, Коровин, Бунин, Васнецов, Ходасевич… Долгие годы  «Кружок», так называли его завсегдатаи, возглавлял Брюсов.

Для того, чтобы обеспечить процветание клуба, одних взносов было, разумеется, мало. На верхнем этаже «Кружка» находился  зал, уставленный столами с зеленым сукном. Здесь играли в «железку». Этот зал и являлся основным источником дохода. Официально игра должна была кончаться в двенадцать часов ночи, а продолжалась до шести утра. За каждый час сверх положенного полагался штраф. Сколько всяких историй помнят стены этого зала!

Бывали тут и Есенин с Мариенгофом: поправляли свое материальное положение. В «Романе без вранья» читаем: «Сначала садились за стол оба — я проигрывал, он <Есенин> выигрывал. На заре вытрясаем бумажники: один с деньжищами, другой пустой. Подсчитаем — все так на так… Стал ходить один. Играл свирепо. Сорвет ли чей банк, удачно ли промечет, никогда своих денег на столе не держит. По всем растычет карманам: и в брючные, и в жилеточные, и в пиджачные. Если карта переменится — кармана три вывернет, скажет: «Я пустой». Придет домой, растолкает меня и станет из остальных уцелевших карманов на одеяло выпотрашивать хрусткие бумажки…» Бывало, удачная игра Есенина очень выручала друзей в безденежье.

Литературно-художественный кружок просуществовал до 1919 года, потом в этом доме были различные конторы, издательства, но по привычке люди искусства собирались там, клубная жизнь еще теплилась.

Из печальных воспоминаний Качалова о предновогодних днях 1925 года:  «Есенин в Ленинграде. Сидим в «Кружке». Часа в два ночи вдруг почему-то обращаюсь к Мариенгофу: «Расскажи, что и как Сергей». — «Хорошо, молодцом, поправился, полон всяких планов, решений, надежд. Был у него неделю назад, навещал его в санатории, просил тебе кланяться. И Джиму — обязательно». — «Ну, — говорю, — выпьем за его здоровье». Чокнулись… Все подняли стаканы. Нас было за столом человек десять. Это было два-два с половиной часа ночи с 27 декабря на 28 декабря. Не знаю, да, кажется, это и не установлено, жил ли, дышал ли еще наш Сергей в эту минуту, когда пили мы за его здоровье».

Большая Дмитровка, 15
Большая Дмитровка, 15

Николай Сардановский

Николай Сардановский

В селе Константиново, в доме священника Ивана Смирнова, крестившего Сережу Есенина, всегда собиралась молодежь. Особенно интересно было в каникулы, зимой и летом, когда к отцу Ивану приезжала его родственница, вдова Вера Васильевна Сардановская, с тремя детьми — Колей, Аней и Серафимой. Смуглой, темноволосой Ане Сардановской суждено было стать первой любовью поэта. В стихотворении «Мой путь» 1925 года Есенин вспоминает о ней: «В пятнадцать лет//Взлюбил я до печенок//И сладко думал,//Лишь уединюсь,//Что я на этой//Лучшей из девчонок,//Достигнув возраста, женюсь».

С Аней жизнь Сережу развела, а вот с Николаем Сардановским юноша продолжал встречаться и после переезда в Москву. Николай учился в Московском Коммерческом институте (ныне Академия народного хозяйства им. Г. В. Плеханова), в Стремянном переулке, буквально в двух шагах от Большого Строченовского переулка, где жил у отца Есенин.
Академия народного хозяйства им. Г. В. Плеханова
Николай Сардановский писал: «Приходилось нам с ним живать и в одной комнате, а когда разъезжались, то все же постоянно виделись друг с другом… Здесь в маленькой комнате мы проводили время в задушевных беседах…» Сергей часто бывал в студенческих компаниях Николая. Музыкально одаренный, Есенин с удовольствием слушал игру Николая на скрипке и гитаре, подпевал. Сохранились ноты с «дарственной надписью»: «На память дорогому Коле. Сережа». Сын многодетной вдовы, Николай жил бедновато. Сергей, сам студент платного отделения Народного Университета, покупал билеты в театры, угощал обедами, помогал найти жилье. Бывали юноши и на концертах в Учительском доме, построенном по инициативе Общества взаимной помощи при Московском учительском институте и живом участии Ивана Дмитриевича Сытина (Малая Ордынка, дом 31). В здании имелся большой зрительный зал, отличная библиотека, постоянно пополнявшаяся новыми сытинскими изданиями. Теперь здесь находится Театр Луны.
Малая Ордынка, 31Малая Ордынка, 31
Николай Сардановский оставил воспоминания о своем друге под названием «На заре туманной юности». Тут, собственно, можно было поставить точку…

Но мне попалось одно любопытное письмо Николая Сардановского от 1 января 1926 года, то есть на следующий день после похорон Сергея Есенина. Источник — «Сергей Есенин в стихах и жизни», т. 4. М., «Республика», 1997. (134. Н. А. Сардановский — Л. Л. Мацкевич). Привожу выдержку из него: «Здравствуйте, Лида!<…> Ночью угорели, и племянник мой угостил нас таким концертом, что не дай Бог, так что встречу Нового года пришлось мне запечатлеть особым стихом: «Коля что есть сил орет,//Как трубу, разинул рот,//От натуги льется пот,//Сима стонет, Лиду рвет,//Мы встречаем Новый год.» Как видите, сильное впечатление способно во мне вызвать поэтическое творчество, хотя характер моей музы и исключает возможность того, что в один прекрасный момент я подвешу себя к трубе, предварительно располосовав себе кожу и начертав другу своему соответствующие трогательные прощальные строчки. Кстати, о подобных чудаках. Смерть Сергея произвела на меня исключительно сильное впечатление. Пожалуй, даже сильнее, чем смерть Мартина Идена по Джеку Лондону. Правда, для Сереги эта смерть была достойным и, так сказать, естественным завершением его гнусной жизни последнего периода, но к чему было так паясничать?»

Мне, лично, вспомнились строки Пушкина: «Врагов имеет в жизни всяк, но от друзей храни нас, Боже!». Без комментариев.

Миусская площадь, д. 6

Миусская площадь, д. 6

В сентябре 1913 года Сергей Есенин становится студентом 1-го курса историко-философского отделения Московского Городского народного университета им. А.Л. Шанявского. Университет был открыт в 1908 году под давлением демократической общественности на средства либерального деятеля народного образования Альфонса Леоновича Шанявского. В Университет, дававший высшее образование, принимались лица не моложе шестнадцати лет, обоего пола, любых вероисповеданий и политических взглядов. При поступлении не требовались документы о среднем образовании. Плата за образование была умеренной, состав слушателей — демократичный: рабочие, служащие, крестьяне… До отъезда в Петроград в марте 1915 года Есенин слушал здесь лекции по русской и зарубежной литературе, философии, истории. Лекции по литературе читали видные профессора того времени Ю.  Айхенвальд и П. Сакулин. Профессор Сакулин очень хвалил стихотворение Есенина «Выткался на озере…» и даже просил юношу повторить чтение несколько раз! Юный Есенин прилежно учился, жадно осваивал пространство города, обзавелся новыми друзьями. Николай Колоколов, Василий Наседкин, Дмитрий Семеновский тоже писали стихи. Сергей Есенин заметно выделялся среди студентов.

Семеновский вспоминал о том времени: «Обаяние, исходящее от Есенина, привлекало к нему самых различных людей. Где бы ни появлялся этот симпатичный, одаренный юноша, всюду он вызывал у окружающих внимание и интерес к себе. За его отрочески нежной наружностью чувствовался пылкий, волевой характер, угадывалось большое душевное богатство».

В этих стенах Сергей Есенин конспектировал лекции, засиживался в читальном зале библиотеки, перекусывал в университетском буфете между лекциями. Здесь, в Университете будущий поэт утвердился в мысли покорить литературную столицу — Петроград. Глядя на серое строгое здание, тихие улочки, ведущие от него к Тверской, так ясно ощущаешь поэта рядом, раскрасневшегося от ходьбы, полного весенних честолюбивых надежд!

Миусская, 6Миусская, 6

Мальвина Марьянова

Мальвина Марьянова

«В глазах пески зеленые // И облака.// По кружеву крапленому // Скользит рука.//То близкая, то дальняя, // И так всегда.//Судьба ее печальная — //Моя беда.» Эти строки Сергей Есенин посвятил женщине с кукольным именем Мальвина.

С Мальвиной Мироновной Марьяновой поэт познакомился в 1915 году в Петрограде на обеде у писателя Иеронима Ясинского. Есенин стал бывать у новой знакомой, и вскоре в её альбоме появились еще три стихотворения: «Колокольчик среброзвонный…», «Небо сметаной обмазано…» и «За темной прядью перелесиц…». Поэт Рюрик Ивнев, тоже друживший с ней, писал: «Мальвина напоминала «Мадонну» Рафаэля и была в ту пору очень красива. Ее увлечение поэзией было вполне объяснимо, так как она сама писала стихи — наивные, беспомощные, в которых, несмотря на все это, было что-то почти неуловимо оригинальное, какой-то заглушенный, еле слышный, но все же голос… Первое свое стихотворение она напечатала в 1914 году в журнале «Солнце России». Выпустила четыре сборника стихотворений…». Свои впечатления о Есенине Марьянова описывала так: «На фоне окружавших меня людей наружность Есенина показалась необычной. Больше всего привлекали внимание его голубые глаза и золотые кудри. Поражала его улыбка, необыкновенно мягкая и обаятельная. В том, как он читал стихи, чувствовалось мастерство, можно сказать, врожденное. Мне показалось, что, читая, он иногда скашивал глаза, как бы следя за впечатлением, какое производит…».

Мальвина Мироновна, ровесница Есенина, в 1912 году вышла замуж за Давида Иоанновича Марьянова (в 1919 году подписал устав «Ассоциации вольнодумцев»), вскоре супруги развелись.  Марьянов в 1921 году уехал в Берлин. В Москве Мальвина жила на Малой Дмитровке, в доме № 8. Встречалась с  Есениным реже, чем в Петрограде. Выступала на на известном вечере одиннадцати поэтесс в Политехническом. На смерть поэта откликнулась стихотворением.Малая Дмитровка, 8
Малая Дмитровка, 8

Малая Дмитровка, д. 1

Малая Дмитровка, д. 1

Осень 1912 года. К московской жизни Сергей Есенин привыкал тяжело. В мясной лавке купца Крылова, куда определил его отец, Александр Никитич, юноша проработал лишь несколько дней. Ушел. Стезя поэта, о которой он так мечтал, вызывала у отца резкое неприятие. Постоянные конфликты вынудили Сергея уйти из дома. Он нашел временное пристанище на месте своей новой работы — в конторе Книготоргового товарищества «Культура» возле Страстной площади.

Он пишет своему самому близкому человеку — другу Грише Панфилову: «Был болен, и с отцом шла неприятность. Теперь решено. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу. Теперь на квартиру к нему <отцу> хожу редко, он мне сказал, что у них мне нечего делать… Пишу письмо, а руки дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук…». В этом же письме Сережа Есенин знакомит друга со своим новым стихотворением «Грустно. Душевные муки…».

Но и работа в конторе, куда он поступил, чтоб быть ближе к книгам, ему тоже не нравится.

Вот что Есенин в этот же период пишет подруге, Марии Бальзамовой: «Я не могу примириться с конторой и ее пустыми людьми. Очень много барышень, и очень наивных. Первое время они меня совершенно замучили. Одна из них, черт бы ее взял, приставала, сволочь, поцеловать ее и только отвязалась, когда я назвал ее дурой и послал к дьяволу. Никто почти меня не понимает, всего двое слушают охотно…».

Наверное, кое-кому юноша казался смешным, наивным, но это впечатление было обманчивым.

Из письма Грише Панфилову: «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство, но я не так твердо верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородного душою, как образец в последовании любви к ближнему. Жизнь… Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим достигнуть, никому не известно…». Автору этих строк еще не исполнилось и восемнадцати лет!

В феврале 1913 года Есенин уволился из конторы. Продолжались мучительные поиски себя…
М. Дмитровка, д. 1

На открытии памятника Кольцову

На открытии памятника Кольцову

Одной из форм агитации и пропаганды политики большевиков стал «Ленинский план монументальной пропаганды». Уничтожалась монархическая символика. С 1918 по 1923 годы, в условиях финансового кризиса, возникали новые памятники новым героям. Ленин лично занимался финансированием плана. Из-за нехватки средств первые памятники создавались как временные, из недолговечных материалов: гипса, цемента, бетона с добавлением мраморной крошки. Над проектами работали талантливые скульпторы того времени: Меркуров, Коненков, Вера Мухина, Карл Зале. К первой годовщине Октябрьской революции в Москве было открыто 12 таких памятников. Большинство из них обветшали и разрушились. Один из сохранившихся — рельеф «Рабочий»скульптора М. Манизера. Его можно увидеть на фасаде Петровского пассажа.

Рельеф «Рабочий»скульптора М. Манизера
3 ноября у стены Китай-города состоялось торжественное открытие памятника поэту А. Кольцову скульптора С. Сырейщикова. Сейчас точное расположение памятника определить трудно. Известно, что он находился около современного вестибюля станции метро «Площадь
Революции».Где-то здесь был памятник А. Кольцову Где-то здесь был памятник А. Кольцову
Памятник не сохранился, но на наше счастье сохранилась кинохроника его открытия. Мы можем видеть живого, молодого и красивого Сергея Есенина. И ни одна фотография не передает силу его обаяния так, как эта кинохроника.

С. Есенин на открытии памятника А. Кольцову. Москва, 1918 г.

Сивцев Вражек, д. № 44

Сивцев Вражек, д. № 44

В этом доме, построенном для издательских работников, жила первая жена Есенина Анна Изряднова с сыном Георгием. Есенин бывал здесь. Навещал сына. В сентябре 1925 года, рано утром, принес кипу рукописей, растопил печку и сжег. «Стала уговаривать его, чтобы не жег, жалеть будет после: придет, порвет свои карточки, рукописи, а потом ругает меня — зачем давала. В этот раз никакие уговоры не действовали, волнуется, говорит: «Неужели даже ты не сделаешь для меня то, что хочу?», — вспоминала Анна. — «…И вот он  в своем сером костюме, в шляпе стоит около плиты с кочергой в руке и тщательно смотрит, как бы чего не осталось несожженным. Когда все сжег, успокоился, стал чай пить и мирно разговаривать. На мой вопрос, почему рано пришел, говорит, что встал давно, уже много работал… Видела его незадолго до смерти. Сказал, пришел проститься. На мой вопрос: «Что? Почему? — говорит: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное умру». Просил не баловать, беречь сына…».

Читая  небольшой отрывок воспоминаний, изложенных очень сдержанно, чувствуешь, что до конца дней своих Есенин считал Анну Изряднову очень близким и преданным ему человеком. Дочь Есенина и Зинаиды Райх Татьяна отзывалась об Изрядновой с большой симпатией. Подчеркивала, что Анна Романовна никогда не обсуждала и не осуждала Есенина. Бесконечно уважала своего бывшего мужа. Этой тихой, терпеливой женщине довелось испытать и разлуку с единственным сыном. Юру, Георгия Сергеевича Изряднова, арестовали по ложному обвинению и расстреляли в 1937 году.

Сивцев Вражек, дом № 44
Сивцев Вражек, дом № 44
Сивцев Вражек, дом № 44
Сивцев Вражек, дом № 44

«Зойкина квартира»

«Зойкина квартира»

Сразу подчеркну, что прототипом «Зойкиной квартиры» в пьесе М. А. Булгакова исследователи творчества писателя считают студию Георгия Якулова на Большой Садовой, в доме № 10 , где некоторое время жил и сам Булгаков. А подпольный ресторан Зои Шатовой на седьмом этаже дома № 15 по Никитскому бульвару так назван в  мемуарах начальника Секретного отдела ВЧК Т. П. Самсонова. Хотя… Дело было громким. Чекисты полагали, что раскрыли контрреволюционную организацию, а оказалось — крупную спекуляцию. Но крупную настолько, что спустя десятилетие отметили дату этого открытия статьей в журнале.

Дело было в июне 1921 года. Слово Анатолию Мариенгофу: «На  Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую «белую головку», перцовки и зубровки Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром. Легко взбегаем на нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка. Отворяется дверь. Смотрю: Есенин пятится. <…> Везет нам последнее время на эти приятные встречи. В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск. <…> Делать нечего — остаемся. Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую, испуганную гримасу. Почем-Соль дергает скулами, теребит бородавку и разворачивает один за другим мандаты, каждый величиной с полотняную наволочку. На креслах, на диване, на стульях — шатовские посетители, лишенные аппетита и разговорчивости. В час ночи на двух грузовых автомобилях мы, компанией человек в шестьдесят, отправляемся на Лубянку. Есенин деловито и строго нагрузил себя, меня и Почем-Соль подушками от Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой. В «предварилке» та же деловитость и распорядительность. Наши нары, устланные бархатистыми одеялами, имеют уютный вид. Неожиданно исчезает одна подушка. Есенин кричит на всю камеру: «Если через десять минут подушка не будет на моей наре, потребую общего обыска… Слышите… вы… граждане… черт вас возьми!» И подушка возвращается таинственным образом. Ордер на наше освобождение был подписан на третий день.»

А вот что пишет чекист Самсонов: «А. Мариенгоф нарочито затушевывает и скрывает от читателя сущность описываемых им событий, выставляя положение в смешном и комическом виде. <…> Трудящиеся красной столицы Москвы строили новую жизнь  на заводах, на работе, в клубах, театрах, красных уголках и дома, и в быту, а на 7-м этаже в большом красном доме на Никитском бульваре в Зойкиной квартире весело пировала кучка враждебных и чуждых рабочему классу людей, выступавших наперекор революционной буре и в отместку ей, частью не понимая, а частью сознательно. <…> Надо было прекратить это гнусное дело».

Эдуард Хлысталов, автор книги «13 уголовных дел Сергея Есенина», следователь по особо важным делам, высказал свою точку зрения на факт задержания Есенина, Мариенгофа и Колобова: «Они не нарушили никаких законов, но были схвачены чекистами во главе с начальником Секретно-оперативного отдела ВЧК Т. Самсоновым. Уже не московской ЧК, а именно Всероссийской! Никаких законных оснований для ареста не было. Г. Колобов предъявил мандат чрезвычайного комиссара железных дорог. Есенин стал протестовать против задержания. <…> Можно представить настроение наших героев, если за стенкой расстреливали арестованных под грохот моторов грузовиков. <…> Я много размышлял об истинных причинах ареста в квартире Шатовой. В январе 1920 года Дзержинский распорядился прекратить расстрелы по решениям коллегий ВЧК и комиссий на местах. Однако этот приказ действовал недолго. Более того, Дзержинский своим совершенно секретным приказом требовал от подчиненных «устраивать фиктивные белогвардейские организации в целях быстрейшего выявления иностранной агентуры на нашей территории». Фактически этот приказ официально требовал от чекистов проведения гнуснейших провокаций, создания ими же самими «подпольных организаций и террористических групп». <…> Тимофей Самсонов незадолго до ареста Есенина руководил чекистской операцией ВЧК-ГПУ в Тамбовской губернии. Зоя Петровна Шатова приехала в Москву из Тамбова. Скорее всего, власти хотели представить крестьянское восстание в Тамбове как инспирируемое и поддерживаемое столичной интеллигенцией, бывшими царскими военными. С этой целью и провернули эту провокаторскую затею, неизвестно почему не нашедшую продолжения».

Вот в такую историю попали Есенин, Мариенгоф и Колобов на Никитском бульваре, в доме № 15.

Никитский бульвар, дом № 15
Никитский бульвар, дом № 15

Писательская коммуна

Писательская коммуна

Из воспоминаний поэта-имажиниста Рюрика Ивнева («С. А. Есенин в воспоминаниях современников», М., «Художественная литература»,1986.): «В январе 1919 года Есенину пришла в голову мысль образовать «писательскую коммуну» и выхлопотать для нее у Моссовета ордер на отдельную квартиру в Козицком переулке, почти на углу Тверской… В коммуну вошли, кроме Есенина и меня, писатель Гусев-Оренбургский, журналист Борис Тимофеев и еще кто-то, теперь уже не помню, кто именно… Жизнь в «коммуне» началась с первых же дней небывалым нашествием друзей, которые привели с собой друзей своих друзей… Дней через десять я все же сбежал из этой квартиры в Козицком переулке, так как нашествие гостей не прекращалось. «Затея Сергея Александровича провалилась: в пятикомнатной квартире трудно было работать.

Вот он, этот дом № 3.

Козицкий пер., д. 3
Козицкий пер., д. 3

«Колыбель имажинизма»

«Колыбель имажинизма»

1919 год. 30 января в воронежском журнале «Сирена» и, чуть позже, 10 февраля в московской газете «Советская страна» было объявлено о создании нового литературного течения — имажинизм. Этому событию предшествовали регулярные встречи Анатолия Мариенгофа, Сергея Есенина, Вадима Шершеневича и Рюрика Ивнева, которые проходили в комнате Мариенгофа на улице Петровка, в доме № 19. Комнату Анатолию сдавал зять владельца Петровской аптеки Густава Габриловича, расположенной в этом же доме. Как видим на фото, аптека в этом доме существует и сегодня.

ул. Петровка, дом № 19

Трехпрудный пер., д. № 10

Трехпрудный пер., д. № 10

Рюрик Ивнев — псевдоним поэта Михаила Александровича Ковалева, который приснился ему во сне. С Сергеем Есениным Ивнев познакомился в марте 1915 года в Петрограде и сразу влюбился в поэзию рязанского самородка. «Мне хотелось определить, понимает ли он, каким огромным талантом обладает. Вид он имел скромный, тихий. Стихи читал своеобразно. Приблизительно так, как читал их позже, но без того пафоса, который стал ему свойствен в последующие годы. Казалось, что он и сам еще не оценил самого себя. Но это только казалось, пока вы не видели его глаз. Стоило вам встретиться взглядом с его глазами, как «тайна» его обнаруживалась, выдавая себя: в глазах его прыгали искорки. Он был опьянен запахом славы и уже рвался вперед. Конечно, он знал себе цену. И скромность его была лишь тонкой оболочкой, под которой билось жадное, ненасытное желание победить всех своими стихами, покорить, смять», — писал Ивнев в воспоминаниях о Есенине. Литература еще не знала столь быстрого и легкого восхождения на пьедестал. К чести Ивнева, надо подчеркнуть, что, сам будучи поэтом, он не испытывал к успеху Сергея черной зависти, только восхищение! Рюрик знакомил Есенина со своими друзьями — молодыми поэтами, устраивал его поэтические выступления. С подкупающей откровенностью Ивнев пишет: «Если я и продолжал выступать на литературных вечерах, когда получал приглашение, то делал это как бы механически. Сейчас меня удивляет, как я мог остаться самим собой и не попасть под его влияние, настолько я был заворожен его поэзией. Может быть, это произошло потому, что где-то в глубине души у меня тлело опасение, что, если я сверну со своей собственной дороги, то он потеряет ко мне всякий интерес». Общение поэтов продолжилось в Москве. Рюрик Ивнев вошел в круг имажинистов. За переменчивость литературных взглядов Шершеневич называл Рюрика «блуждающей почкой имажинизма». Но колебания Ивнева не омрачали его общения с Есениным. Сергей Александрович часто бывал у Рюрика в Трехпрудном переулке: «Мы говорили с Есениным обо всем, что нас волновало, но ни разу ни о «школе имажинистов», в которую входили, ни о теории имажинизма. Тогда в голову не приходила мысль анализировать все это. Но теперь я понимаю, что это было очень характерно для Есенина, ибо весь имажинизм был «кабинетной затеей», а Есенину было тесно в самом обширном кабинете».

Трехпрудный пер., д. № 10
Трехпрудный пер., д. № 10

Трехпрудный пер., д. № 10

Лидия Кашина

Лидия Кашина

Целомудренно влюбленный в свою двоюродную сестру, Лидию Ивановну Кашину, Николай Викторов был оскорблен стихотворением «Зеленая прическа…», которое Сергей Есенин посвятил молодой помещице, и выговаривал ей в письме: «За такие слова, Лидочка, у нас по морде бьют». А ещё было стихотворение «Не напрасно дули ветры…», написанное после поездки в имение «Белый Яр», куда помещица пригласила юношу с собой. Вдруг разразилась страшная буря, ломались деревья и хлестал дождь… Кашина кучера отпустила, а они с Есениным продолжили путь одни, в такую-то непогоду. Мать и сестры Сергея забеспокоились. На Оке перевернулся паром… Сергей вернулся домой лишь поздно ночью, молчком.

Лидия Ивановна Кашина была старше Сергея Есенина на 9 лет, замужем, имела двоих маленьких детей. После смерти отца, Ивана Кулакова, константиновского помещика крутого нрава, владельца ночлежных домов на Хитровке в Москве, вступила в наследство, и с 1911 года зачастила в Константиново. Все лето жила там с детьми. Муж Лидии Ивановны, Николай Павлович Кашин учительствовал в гимназиях и училищах, работал в библиотеке Государственного исторического музея, был инициатором установки памятника драматургу А. Островскому возле Малого театра в Москве. По селу ходили слухи, что супруги вместе не живут.

Сестра Есенина Екатерина вспоминала: «Каждый день после полдневной жары барыня выезжала на своей породистой лошади кататься в поле. Рядом с ней ехал наездник. Тимоша Данилин, друг Сергея, занимался с ее детьми. Однажды он пригласил с собой Сергея. С тех пор они стали часто бывать по вечерам в ее доме. Матери нашей очень не нравилось, что Сергей повадился ходить к барыне. Она была довольна, когда он бывал у Поповых. Ей нравилось, когда он гулял с учительницами. Но барыня? Какая она ему пара? Она замужняя, у нее дети». На ворчание матери Есенин отмалчивался и упорно ходил в барский дом. После революции, когда крестьяне собирались громить поместье, Есенин отговаривал их, заступаясь за Кашину.

Дом в Константиново Лидия Ивановна отдала без сопротивления. Жила в Москве, в Скатертном переулке, в доме № 20. Это был двухэтажный особняк, с 11-ю комнатами и бильярдной на первом этаже. Некоторое время жил по этому адресу и Есенин. После смерти Сергея Есенина Софья Толстая просила в письме Лидию Ивановну написать воспоминания о встречах с поэтом, но письмо осталось без ответа. О самой Лидии Ивановне известно не много. После революции Кашина была совслужащей, выделялась тонким вкусом, изяществом манер. Скончалась в 1937 году от рака. Она писала двоюродному брату Викторову в 1916 году: «Мы с тобой во многом одинаковы, и я ценю больше всего ласку скрытую и сдержанную, ту, которую чувствую в трезвых строках твоего письма. и я скажу: которая всегда заключается и в моих письмах к тебе, и в моих мыслях и вообще во всем моем отношении к тебе. У Р. Роллана есть такое место: «Никто не имеет права приносить свой долг в жертву своему сердцу; но позвольте же человеку не быть счастливым, исполняя свой долг!» Все это только для тебя, для других же — я женщина безмятежно и завидно счастливая…».

А вот эпизод из воспоминаний Надежды Вольпин, влюбленной в поэта, а у влюбленной женщины глаз зоркий, да еще у поэтессы и умницы: «Двадцать третий год. Золотая осень. Где-то между двадцатым и двадцать пятым сентября. Есенин в этот вечер назначил мне встречу в «Стойле Пегаса». Прихожу как условлено. Останавливаюсь в дверях. Он стоит под самой эстрадой с незнакомой женщиной. С виду ей изрядно за тридцать, ближе к сорока. По облику — сельская учительница. Тускло-русые волосы приспущены на лоб и уши. Лицо чуть скуластое, волевое. <…>Чем-то крайне недовольна. Слов я издалека не слышу, но тон сердитой отповеди. Почти злобы. На чем-то настаивает. Требует. Есенин с видом спокойной скуки все от себя отстраняет. Уверенно и непреложно. Мне неловко: точно я случайно подглядела сцену  между любовниками. <…> Женщина удалилась, бросив: «Что ж, я ухожу!» <…> А у меня вспыхнуло в памяти имя: Лидия Кашина!» Вот так. Женщина-загадка. Лидия Ивановна Кашина. Предполагаемый прототип «Анны Снегиной».

На фотографии — дом Лидии Кашиной в Скатертном переулке, № 20.

Скатертный пер., д. 20

Малая Дмитровка, д. № 16

Малая Дмитровка, д. № 16

Спустя много лет после смерти Сергея Есенина его друг А. Сахаров писал: «Друзей у Есенина вообще было много, особенно когда он располагал крупным гонораром, а ведь есенинская строка котировалась на червонцы… Друзей же настоящих было мало, кроме Галины Бениславской и еще некоторых товарищей, назвать трудно. С ним дружили и пили, брали в долг деньги, которые он никогда, как мне известно, не требовал назад, но не хранили и не заботились об участи его большого таланта. И надо сказать откровенно — я первый, может, меньше других думал и беспокоился о поэте Сергее Есенине. Теперь, когда вспоминаю о нем, делается так горько на душе и больно до слез… Почти все его стихи я знаю наизусть и читаю их при всяком настроении. Я заново переживаю давно минувшее, умиляюсь, этим и живу…».

Семен Борисович Борисов (Шерн) — журналист, прозаик — жил в этом красивом доме на Малой Дмитровке. С Есениным был знаком с 1920 года. Работал в редакции «Красной нивы». Написал суховатые, несколько тенденциозные воспоминания. В них встречаются такие фразы: «уйдет из чадного омута Москвы кабацкой»; «вино мешало ему работать, являлось источником безденежья…»; «самое худшее — скандалов, от которых его не только не сумели уберечь случайные собутыльники, но иногда даже провоцировали» и т.д. Ах, какие нехорошие эти собутыльники…

Из «Дневника» Галины Бениславской: «Первое время по возвращении С.А. из-за границы постоянным активным собутыльником был С. Борисов-Шерн, бывший сотрудник «Красной нивы» и, кажется, «Известий», на доводы, что С.А. нельзя пить, он отмалчивался или, в буквальном смысле, отмахивался, но вместе с тем упорно спаивал С.А., старался затащить его в какой-нибудь кабак или «к девочкам». Как и все, он знал установившийся порядок: если втянуть С.А. в компанию, то все оплачивает он, вино, извозчики и даже «девочки» — все за его счет…»

Малая Дмитровка, д. № 16
Малая Дмитровка, д. № 16

Тверской бульвар, д. № 14

Тверской бульвар, д. № 14

Безалаберность и беспомощность  Сергея Есенина в бытовых вопросах не имели границ. И где же эта пресловутая крестьянская практичность, так смачно воспетая Анатолием Мариенгофом в «Романе без вранья»? И утверждение Михаила Булгакова, что сильных мира сего не нужно просить ни о чем, мол, сами придут и все дадут — в случае с Есениным не работало. Читали, любили, а жильем не обеспечивали. Отчитает свои прекрасные стихи при переполненном зрителями зале, выслушает овации и бредет ночевать к друзьям.

Вот и Всеволод Иванов, прозой которого так восхищался Есенин, получил свое жилье. «Пьесу «Бронепоезд» я написал в своей собственной трехкомнатной квартире в полуподвале дома на Тверском бульваре. Квартира была сумрачная и пасмурная. Я оклеил ее очень дорогими моющимися обоями, потратив на это все деньги, спал на полу, а рукописи писал на фанерке, которую держал на коленях. Когда Есенин впервые пришел ко мне в эту квартиру и увидел меня на полу перед печкой, он сказал: «Когда узнал, что ты переехал на собственную квартиру, я испугался. Писатель не должен иметь квартиры. Удобнее всего писать в номере гостиницы. А раз ты спишь на полу, то ты, значит, настоящий писатель. Поэт должен жить необыкновенно» — вспоминал Иванов. — Ничего не было в квартире. Я смущался. А он пришел в восторг и сел на полу, перед печью: «Боже, как хорошо!…». Он лежал на спине, читал стихи».

Еще приятели любили сидеть на Тверском бульваре, перед домом Всеволода, на лавочке у старого дуба. Дуб этот сохранился до наших дней, единственный долгожитель на бульваре. Да и сам дом № 14, хоть и много раз перестраивался, но избежал пожара 1812 года! И Есенина, этого бездомного романтика, помнит наверняка!

Тверской бульвар, д. № 14
Тверской бульвар, д. № 14
Тверской бульвар, д. № 14

Кривоколенный пер., д. № 14

Кривоколенный пер., д. № 14

В этом мрачноватом сером здании в былые годы собирался весь цвет советской литературы: Сергей Есенин, Маяковский, Асеев, Всеволод Иванов, Пастернак, Киршон, Бабель, Демьян Бедный, Светлов, Веселый, Фадеев, Безыменский, Пильняк… Здесь, в Кривоколенном переулке находились издательство «Круг» и редакция первого советского «толстого» журнала «Красная новь». Один из вечеров издательства описал  Всеволод Иванов: «Моросил мельчайший дождичек. Я нес в «Круг» мимо розово-бронзовой башни Меншикова (см. фото) несколько кругов колбасы, завернутых в бумагу. Несмотря на дождичек и запах колбасы, душистый и сильный запах хлеба преследовал меня. Боже мой, как прекрасно будет, жуя хлеб с колбасой, говорить об искусстве! В моей комнате на досках, заменявших мне стол, Воронский с наслаждением резал хлеб большим кухонным ножом. Нож сверкал. Я клал на куски хлеба розово-слоистые ломти вареной колбасы. В передней уже кипел большой самовар… По олимпийски большим комнатам шаркало, смеялось, курило множество писателей. Блестели стаканы, которые разносил низкорослый, с пушистыми волосами, доброжелательный сторож Матвей. В руках Матвея поднос кажется особенно круглым, а бутерброды — особенно вкусными. За вымытыми стеклами окон по-прежнему моросил дождичек, и паркет, в котором иногда отражались окна, казался дрожащим, даже зябким. Но, в общем, и это приятно. Все приятно!»

Александр Константинович Воронский — главный редактор «Красной нови» и директор «Круга». В журнале «Красная новь» в большинстве печатались «попутчики», к которым причисляли и Есенина. Воронский вспоминал свою первую встречу с поэтом в 1923 году: «Казался он вежливым, смиренным, спокойным, рассудительным и проникновенно тихим. Говорил Есенин мало, больше слушал и соглашался. Я не заметил в нем никакой рисовки, но в его обличье теплилось подчиняющее обаяние, покоряющее и покорное, согласное и упорное, размягченное и твердое. Прощаясь, он заметил: «Будем работать и дружить. Но имейте в виду: я знаю — вы коммунист. Я — тоже за Советскую власть, но я люблю Русь. Я — по-своему. Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду. Это не выйдет». <…> И представлялось непонятным и неправдоподобным: как мог не только буйствовать и скандалить, но и сказать какое-либо неприветливое, жесткое слово этот обходительный, скромный и почти застенчивый человек! <…> Недели через две я принимал участие в одной писательской вечеринке, когда появился Есенин. <…> Он был пьян. и первое, что мы от него услыхали, была ругань последними, отборными словами. Он задирал, буянил, через несколько минут с кем-то подрался, кричал, что он — лучший в России поэт, что все остальные — бездарности и тупицы, что ему нет цены. Он был несносен… <…> Тщетно пытались выпроводить Есенина. Но кто-то предложил уговорить его читать. <…> Есенин был одним из лучших декламаторов в России. Чтение шло от самого естества, надрыв был от сердца, он умел выделять и подчеркивать ударное и держал слушателей в напряжении». Есенин напечатал в «Красной нови» около 40 своих произведений, а поэму «Анна Снегина» посвятил Александру Воронскому, которого уважал и ценил.

Кривоколенный пер., д. № 14
Кривоколенный пер., д. № 14
Кривоколенный пер., д. № 14

Рождественский бульвар, д. № 17

Рождественский бульвар, д. № 17

Этот доходный дом на Рождественском бульваре, постройки 1901-го года, знаменит первым в Москве электрическим пассажирским лифтом, но нам он дорог тем, что в нем часто бывал Есенин. Он приходил в гости в коммунальную квартиру, где жили издательский работник Давид Кириллович Богомильский и Иосиф Вениаминович Аксельрод, служащий типографии.

В «Дневнике» Бениславской об Аксельроде написано несколько строк: «К той же плеяде <что и С. Борисов — собутыльников > принадлежал и Иосиф Аксельрод. Знаю, что в 1921 году, по словам Кати, он подметал мусор в книжном магазине Мариенгофа и Есенина на Никитской. В 1923 г. он уже советский служащий, кажется, в 3-ей типографии Транспечати». Аксельрод был дружен и с Александром Сахаровым (близким приятелем Есенина). Он и познакомил Богомильского с поэтом. Это произошло в одно из воскресений августа 1923 года. Богомильский писал: «В этот день Есенин прочитал ряд своих стихотворений, из которых мне особенно запомнилось: «Все живое особой метой…» Чтение Есенина потрясло меня. Впоследствии я убедился, что никто, даже такой замечательный артист, как Качалов, не читал стихов Есенина так совершенно, как читал их сам поэт». Есенин говорил друзьям, что стал бы артистом, если не был бы поэтом. Стены этой квартиры слышали «Страну негодяев», отрывки из «Гуляй-поля». Сюда приходили послушать Есенина Александр Воронский, Борис Пильняк, украинский писатель Калистрат Анищенко… Богомильский настолько сблизился с поэтом, что был приглашен и на мальчишник по случаю женитьбы на Софье Толстой. Спустя годы Давид Кириллович написал: «Более сорока лет прошло с тех пор, как Есенин читал у меня свою драматическую поэму «Страна негодяев». И теперь, когда пишу эти строки, мне кажется, что вижу поэта за столом, улыбающегося, наклонившего голову к рукописи и читающего…»

Рождественский бульвар, д. № 17

Крестовоздвиженский пер., д. № 2

Крестовоздвиженский пер., д. № 2

В этом доме жил Вадим Шершеневич, поэт-имажинист, драматург, критик, любимец женщин, блестящий оратор, человек энциклопедических знаний. Маяковский как-то пошутил: «При социализме не будет существовать иллюстрированных журналов, а просто на столе будет лежать разрезанный Шершеневич, и каждый сможет подходить и перелистывать его». Дом, зияющий пустыми глазницами окон, помнит не только самого «Цицерона имажинизма», но и Мариенгофа, Кусикова, Ивнева, Есенина, даже Зинаиду Райх, которая  останавливалась здесь, приезжая из Орла. Назвав себя «Великолепным очевидцем», Вадим Габриэлевич оставил интереснейшие воспоминания о времени своей поэтической молодости. «Ведь были годы, когда легче было сосчитать часы, которые мы, Есенин, Мариенгоф, Кусиков и я, провели не вместе, чем часы дружбы и свиданий», — писал он. Из книги Анатолия Мариенгофа «Мой век, мои друзья и подруги»: «Известно ли вам, бессмертные, — начал Шершеневич, — что во время своего исторического путешествия Чарльз Дарвин посетил людоедов. Ознакомившись с их бытом и нравами, он спросил вождя каннибалов: «Сэр, почему вы кушаете преимущественно своих жен? Уж лучше бы ели собак. Разве они менее вкусны, чем леди?» Рассудительный вождь ответил: «Наши собаки ловят выдру. А женщины ни на что не годны. Поэтому мы предпочитаем утолять ими свой аппетит». Старейший из людоедов, желая быть гуманным в глазах европейца, мягко добавил: «Но перед тем, как пожарить женщину, мы ее обязательно душим». «Ах, как это мило!», — воскликнул Рюрик Ивнев своим девичьим голоском. «Не правда ли?.. Так вот, друзья, — заключил Шершеневич, — я бы обязательно душил женщин, которые разбивают большую мужскую дружбу!» Ироничная судьба не щадит даже циников и записных острословов! Вскоре Вадима Шершеневича настигло мучительное и сильное чувство. На репетициях своей пьесы «Дама в черной перчатке» в Опытно-героическом театре Бориса Фердинандова Шершеневич познакомился с актрисой Юлией Дижур. Забылись увлечения прошлых лет. Шершеневич признается: «Я вами нагло лгал, мои былые книги…»; «И от этого потопа моей любви//Ни в каком не спасешься ковчеге». Эта любовная дуэль с женщиной самолюбивой, сложной, независимой, полная встреч и расставаний, ревности и боли, закончилась трагедией. Поссорившись с любимой, Шершеневич ушел, сказав ей, что никогда не вернется. Юлия Дижур застрелилась. Это произошло в 1926 году. Шершеневич вопринял  смерть Юлии, как крах собственной жизни. Мариенгоф сделал возлюбленную Вадима прототипом образа Ольги в пьесе «Циники». Сам Шершеневич, не дожив до пятидесяти лет, умер в Барнауле в 1942 году от туберкулеза.

Крестовоздвиженский пер., дом № 2
Крестовоздвиженский пер., дом № 2

Аня Назарова

Аня Назарова

В последние годы жизни Галины Бениславской Аня Назарова была ей самой задушевной подругой. Девушки познакомились в 1920-м году на вечере имажинистов. Как ни банально это прозвучит, но прихотливая судьба иной раз так закручивает сюжет…

Сидят в огромном зале две незнакомые друг с другом девушки. Одна пришла послушать выступление своего кумира — поэта-имажиниста Вадима Шершеневича. Другая — с удивлением и восторгом обнаруживает, что влюбилась с первого взгляда в юношу в оленьей куртке, в его хулиганскую удаль и прекрасные стихи. В будущего великого поэта России — Сергея Есенина. Есенин пристально вглядывается в девушку, сидящую на первом ряду. Выделяет ее лицо из сотен других, оживленных и восторженных…

Через много лет Вадим Шершеневич напишет: «В эпоху имажинизма к нам подошли две девушки. Одна была тонкой брюнеткой с немного злым лицом, другая курносая, русопятая. Первую звали Галей Бениславской, Аня Назаровавторую — Аней Назаровой. Весь путь имажинизма они проделали рука об руку с нами. Они помогали нам в наших проделках, они волновались нашими волнениями. Когда кого-нибудь из нас преследовали неприятности, жертва была спокойнее, чем Аня и Галя. Ане ничего не стоило сбегать к себе на Таганку пешком только для того, чтоб принести оттуда книгу. Аня с подругами клеила ночью манифесты имажинистов на улицах, рискуя службой и многим другим. Если нас критиковали на вечерах, Анин голос раздавался из зрительного зала громче других, и она кричала критику: «Долой!» Они не пропускали ни одного из наших выступлений, стихи наши знали, конечно, лучше нас самих. Много позже, когда я работал на Таганке как режиссер и без трамваев мне тяжело было ходить к себе в конец Арбата, Аня устраивала мне ночлег у себя. Я не знаю, где теперь Аня. Вероятно, она вышла замуж и забыла свои годы «спутника имажинизма», именно имажинизма, а не кого-либо из имажинистов…».

Лукавит Вадим Шершеневич, ох как лукавит. Не кого-либо. а именно его любила Аня Назарова. Берегла его фотографии и книги, собирала вырезки из газет и журналов, где писали о нем. Еще она любила свою подругу Галю Бениславскую и почитала Есенина. И настойчиво пыталась «выбить» ему квартиру, терпеливо ходила по инстанциям. А когда Вадим Шершеневич полюбил Юлию Дижур, тихо стояла в сторонке или утешала его в душевных терзаниях, затаив глубоко-глубоко свои.

Есенинские автографы, его книги, все самое дорогое, связанное с именем Есенина, Галина Бениславская завещала подруге, застрелившись на могиле Сергея Александровича. Аня пережила свою неразделенную любовь. Вышла замуж. Была счастлива в браке.

На фотографии — дом № 50 на Николоямской улице, который вспоминал Вадим Шершеневич.

Николоямская ул., дом № 50

Любовь Столица

Любовь Столица

Будучи проездом из Константинова в Петроград в сентябре 1915 года, в Москве Сергей Есенин познакомился с поэтессой Любовью Никитичной Столицей (урожд. Ершовой, 1884-1934). Поэт посвятил своей новой знакомой шутливый экспромт: «Любовь Столица, Любовь Столица,//О ком я думал, о ком гадал.//Она как демон, она как львица, — //Но лик невинен и зорьно ал».

Литературный салон Любови Никитичны «Золотая гроздь» в 1915 году находился на улице Большие Каменщики в доме № 17 (1 и 2 фото; дом явно надстроен, но его постройка относится к 1910 году).

ул. Б. Каменщики, дом № 17

ул. Б. Каменщики, дом № 17

Существует несколько писем Есенина, адресованных Столице. Вот одно из них от 22.10.1915 г.: «Дорогая Любовь Никитична! Простите за все нежно канутое. Передо мной образ Ваш затенило то, что вышло для меня смешно и грустно. Очень радуюсь встрече с Вами: суть та, что я приобщен Вами до тайн. Сейчас, с приезда, живу у Городецкого и одолеваем ухаживаньем Клюева. Вчера мило гуторил с Блоком, а 25-го в Тенишевском зале выступаю со стихами при участии Клюева, Сережи <Городецкого>, Ремизова и др… До сих пор не вывелся запах целующей губы вишневки и теплый с отливом слив взгляд Ваш. Не угощайте никогда коньяком — на него у меня положено проклятье. Я его никогда в жизни не брал в губы. Жду так же, как ждал Вас до моего рождения. Любящий и почитающий Ваш С. Есенин». Любовь Столица подарила юному поэту свой поэтический сборник с кокетливой надписью: «Новому другу — который, быть может, будет дороже старых… С.А. Есенину — Любовь Столица».

В 1916 году Любовь Никитична проживала уже на Мясницкой в доме № 22/2. К владению под этим номером относилось и строение по Банковскому переулку. В нем находились меблированные комнаты. Основное же здание занимали, в основном, конторы. Судя по тому, что Есенин написал несколько писем хозяйке салона, то, можно предположить, что и встреч было несколько. И на Мясницкой поэт тоже побывал (см. следующие фото). В начале своей поэтической карьеры литературных салонов Есенин посетил множество. Ст. и С. Куняевы пишут об этом периоде: «…юноша уже тогда был себе на уме, все запоминал и вел свою игру». И далее: «Он рано сообразил, какими средствами достигаются успех и слава».

ул. Мясницкая, дом № 22/2
ул. Мясницкая, дом № 22/2

Поэтесса Серебряного века Н.Я. Серпинская оставила любопытные записи о литературно-артистическом салоне «Золотая гроздь»: «Любовь Никитична — хмельная и ярко дерзкая, с знакомым мне вакхическим выражением крупного лица, с орлиным властным носом, серыми пристальными, распутными глазами, в круглом декольте с приколотой красной розой и античной перевязью на голове, с точки зрения комильфотной элегантности выглядела и держалась претенциозно, вульгарно и крикливо… Здесь — все считали себя людьми одного круга, веселились и показывали таланты без задней мысли о конкуренции. После ужина все, в лоск пьяные, шли водить русский хоровод… Любовь Никитична, неистово кружась в сонме развевающихся пышных юбок и распустившихся волос, казалось, была готова отдаться, в буйном припадке страсти, всем присутствующим мужчинам… Я завидовала ее самовлюбленной уверенности в талантливости и нужности своих стихов, в созданный ею воображаемый, приукрашенный мир незнаемой мною русской деревни, русского народа».

Другой посетитель салона, поэт Владислав Ходасевич писал: «Скажу по чести — пития были зверские, а продолжались они до утра — в столовой, в гостиной, в зале. Порой читались стихи, даже много стихов, подходящих к случаю, — только уже не все способны были их слушать… Перебывала же на «Золотой грозди», кажется, вся литературная, художественная и театральная Москва».

О посещении таких салонов Есенин писал своему другу — поэту Ширяевцу: «Тут о «нравится» говорить не приходится, а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это — ты… С ними нужно не сближаться, а обтесывать, как какую-нибудь плоскую доску, и выводить на ней узоры, какие тебе хочется… Бывают, конечно, сомнения и укоры в себе, что к чему и зачем все это, но как только взглянешь и увидишь кого-нибудь из них, так сейчас же оно, это самое-то всплывает. Люботно уж больно потешаться над ними, а особенно когда они твою блесну на лету хватают, несмотря на звон ее железный. Так вот их и выдергиваешь, как лещей и шелесперов». Это письмо написано в 1917 году. Поэт чувствует себя в литературе все уверенней. Он уже может сказать о себе: «Я значенье свое распознал…»

stolitsa 05

Малая Молчановка, дом № 8

Малая Молчановка, дом № 8

В конце декабря — начале января 1917 года Николай Клюев писал Александру Ширяевцу: «Теперь я в Петрограде живу лишь для Сереженьки Есенина — он единственное мое убежище, а так все сволочь кругом. Читал ли ты "Радуницу" Есенина? Это чистейшая из книг, и сам Сереженька воистину поэт — брат гениям и бессмертным. Я уже давно сложил к его ногам все свои дары и душу с телом своим. Как сладостно быть рабом прекраснейшего!.. Я с появлением Сереженьки все меньше и меньше возвращаюсь к стихам, потому что все, что бы ни написалось, жалко и уродливо перед его сияющей поэзией».

В 1917 году, в период самого расцвета поэтического дарования и человеческого обаяния юного поэта, на Страстной неделе (Пасха в этот год была 2 апреля) в Москву в очередной раз приехали из Петрограда маститый Клюев и его подопечный Есенин. В тот свой приезд и навестили поэты Алексея Николаевича Толстого на Арбате, на Малой Молчановке.

Малая Молчановка, дом № 8
Малая Молчановка, дом № 8

Спустя много лет эту встречу описала тогдашняя жена Толстого — писательница Н. Крандиевская-Толстая. Алексей Николаевич позвал в столовую жену посмотреть на гостей: «Клюев привел Есенина. Выйди, познакомься. Он занятный». «Я вышла в столовую. Поэты пили чай. Клюев, в поддевке, с волосами, разделенными на пробор, с женскими плечами, благостный и сдобный, похож был на церковного старосту. Принимая от меня чашку с чаем, он помянул про Великий пост. Отпихнул ветчину и масло. Чай пил "по-поповски", накрошив в него яблоко. Напившись, перевернул чашку, перекрестился на этюд Сарьяна и принялся читать нараспев вполне доброкачественные стихи. Временами, однако, чересчур фольклорное какое-нибудь словечко заставляло насторожиться. Озадачил меня также его мизинец с длинным, хорошо отполированным ногтем. Второй гость, похожий на подростка, скромно покашливал. В голубой косоворотке, миловидный, льняные волосы уложены бабочкой на лбу. С первого взгляда — фабричный паренек, мастеровой. Это и был Есенин. На столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный прутик из вазы. «Что мышата на жердочке», — сказал он вдруг и улыбнулся. Мне понравилось, как он это сказал, понравился юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой его внешностью светится что-то совсем не простое и не обычное. Крутя вербный прутик, он прочел первое свое стихотворение, потом второе, потом третье. Он читал много в этот вечер. Мы были взволнованы стихами, и не знаю, как это случилось, но в благодарном порыве, прощаясь, я поцеловала его в лоб, прямо в льняную бабочку, ставшую вдруг такою же милою мне, как и все в его облике».

Новая площадь, дом № 3/4

Новая площадь, дом № 3/4

Сейчас в это трудно поверить, но литературные вечера в Политехническом музее, окруженном конной милицией, приходилось брать приступом! Желающие сидеть ближе к своим кумирам собирались заранее, и простаивали по 4 часа возле закрытых дверей в зал — билеты на выступления все были в одной цене, места без номеров. Залы не отапливались. В холодное время года зрители притопывали ногами и дышали на скрюченные пальцы, чтобы согреться, но какое оживление царило в аудиториях! Афиши кричали: «Искусство, взирающее на современность!»; «Суд над современной поэзией!»; «Экскурсия по Крученыху!»; «Личность против культуры!»; «Скифы о Блоке!»; «Вечер В. Шершеневича в связи с 10-летием творческой деятельности!»; «Новый год с поэтами-имажинистами!».

По воспоминаниям П.В. Шаталова: «Новый 1921-й год имажинисты встречали в Большом зале Политехнического музея. <…> В левой стороне сцены поставили длинный стол. Взгромоздились на него вчетвером, обхватившись друг за друга руками. <…> Длинноногий Шершеневич, как хозяин вечера, расхаживал по сцене вдоль рампы. Он был в роли конферансье. К нему направлялись записки. Их было много. Некоторые, более нетерпеливые, задавали вопросы устно. И удивительная вещь — на все вопросы Шершеневич отвечал и на многие довольно остроумно. <…> Появился Есенин в неизменном из оленьей шкуры пиджаке нараспашку и в длинном цветном шарфе на шее. Зал затих: он ждал очередной похабщины». Есенин намеренно эпатировал публику, прочел в этот новогодний вечер из «Евгения Онегина», сравнил стихи Пушкина с «Чижиком-пыжиком» по простоте!..

Да, Политехнический помнит рев зала: «Есенин!!!» Помнит сотни влюбленных девичьих глаз, устремленных на поэта. И глаза Гали Бениславской. Вернувшись из длительной заграничной поездки с Дункан, именно здесь Сергей Есенин выступил впервые в августе 1923 года. Есенин — не мастер говорить — начал описывать свое путешествие, сбиваясь и делая паузы. Аудитория, с трудом прорвавшаяся сквозь строй жаждущих, но не доставших билетов, разочарованно зашикала на него, раздались смешки.

Рюрик Ивнев вспоминал вечер так: «Есенин побледнел. Вероятно, ему казалось в эту минуту, что он проваливается в пропасть. Но вдруг он искренне и заразительно засмеялся: «Не выходит что-то у меня в прозе, прочту лучше стихи!» <…> Публику сразу как будто подменили, раздался добродушный смех, и словно душевной теплотой повеяло из зала на эстраду. <…> Так бывало и прежде. Стоило слушателям услышать его проникновенный голос, увидеть неистово пляшущие в такт стихам руки и глаза, устремленные вдаль, ничего не видящие, ничего не замечающие, как становилось понятно, что в чтении у него нет соперника. После каждого прочитанного стихотворения раздавались оглушительные аплодисменты. Публика неистовствовала, но теперь уже от восторга и восхищения».

Новая площадь, дом № 3/4

Тверской бульвар, дом № 7

Тверской бульвар, дом № 7

Как в тени гениального Александра Пушкина потерялись многие достойные поэты его времени, так и многим поэтам эпохи Сергея Есенина, и даже более ярким, чем Василий Наседкин, не повезло: рядом с ними творил неоспоримый лидер. К чести Василия Федоровича, он понимал значение Есенина в поэзии России: «Примерно с имажинистской поры, вернее, с выхода тоненькой тетрадочной книжки стихов «Исповедь хулигана», я полюбил Есенина, как величайшего лирика наших дней. Встреча с ним после годичной разлуки мне казалась счастьем. Но почти этого же я испугался. Мне часто думалось, что рядом с Есениным (почему-то его присутствие считал обязательным) все поэты «крестьянствующего» толка, значит, и я, не имели никакого права на литературное существование».

Наседкин и Есенин встречались еще зимой 1914-1915 года, когда вместе учились в Народном университете им. А.Л. Шанявского. В 1918 году, по воспоминаниям дочери Наседкина и сестры Есенина Екатерины Александровны — Наталии, ее дядя (Есенин) спас отца от голодной смерти, навещая в госпитале, больного тифом, и принося продукты. Но дружба двух поэтов завязалась лишь по возвращении Есенина из заграницы. Встречались в «Красной нови», в «Стойле Пегаса», дома у Бениславской, ведь Василий Наседкин полюбил Катю, сестру Сергея Есенина, жившую с братом и Галей в Брюсовом переулке. Сергей Александрович очень беспокоился о судьбе сестер, особенно, переживал о судьбе легкомысленной Екатерины. Уважая Наседкина, чувствуя его надежность, прочил Кате в мужья. Когда Есенин, рассорившись с Галиной Бениславской (по некоторым данным, не без участия Наседкина), Василий Федорович приютил друга у себя на Тверском бульваре.

Из воспоминаний приятеля Сергея Александровича Р. Березова: «По приезде в Москву Есенин забрал чемоданы из комнаты Гали и временно переселился к Наседкину, который жил в меблированных комнатах Романова на углу М. Бронной и Тверского бульвара. Единственное окно в узкой, длинной комнате Наседкина в первом этаже выходило во двор, обнесенный высокой каменной стеной. В комнату никогда не заглядывало солнце, и даже короткое пребывание в ней наводило на человека тоску. Меблировка комнаты была убогой: стол, кровать, два стула и диван с выскочившими пружинами. Вот этот-то диван и был предоставлен в распоряжение известного поэта. Наседкин был уверен, что Есенину ничего не стоит получить ордер Моссовета на хорошую квартиру. Но шли дни за днями, а комнаты для поэта не оказывалось. Приходя в темный номер Наседкина, Есенин чувствовал себя крайне смущенным: так чувствует себя каждый совестливый человек, которого приютили на один день, а он живет уже несколько дней. Есенина мучило раскаяние за бегство от Гали».

Кстати, Галина писала в «Дневнике» в эти дни: «Боже мой, до него, до всего этого я никогда, несмотря ни на что, никогда не знала, что такое одиночество. А как хорошо я знаю это теперь».

Потом была скоропалительная женитьба на Софье Толстой, клиника на Пироговке. 19 декабря Наседкин и Екатерина расписались, к радости Есенина. В мемуарах Василия Наседкина молодожены на следующий день посетили Сергея. Об этом есть упоминание в книге Наседкина «Последний год Есенина». А вот на деле было совсем не так. После регистрации Екатерина сбежала в Константиново. Узнав об этом, Есенин рассердился на строптивую сестру и велел Наседкину ехать за ней. Эта невинная ложь незадачливого жениха легко понятна. Как пишет Наталья Васильевна Наседкина, Василий Федорович вернул Катерину в Москву в те последние дни пребывания Есенина в Ленинграде. Вскоре ему пришлось отправиться туда за телом поэта. Наседкин первым высказал мысль об убийстве Есенина. Был там. Видел истерзанное тело друга.

Тверской бульвар, дом № 7
Тверской бульвар, дом № 7

Старо-Екатерининская больница

Старо-Екатерининская больница

15 мая 1924 года в Старо-Екатерининской больнице в Москве (улица Щепкина, дом № 61/3, МОНИКИ) скоропостижно скончался от менингита поэт Александр Ширяевец. Есенин тяжело переживал смерть близкого друга. В болезнь не верил, считал, что Ширяевец отравился каким-то волжским корнем. Эта смерть вызвала глубокую и искреннюю печаль у всех знавших поэта.

Особенно горячо отозвался на смерть Ширяевца Есенин. Он принял самое энергичное участие в организации похорон.

«Помню, в день смерти Ширяевца в Доме Герцена шел литературный вечер, устроенный какой-то группой. Неожиданно в зале появляется Есенин. Его просят прочесть стихи. Он соглашается, но предварительно произносит слово о Ширяевце, в котором рисует его как прекрасного поэта и человека. Затем читает несколько последних своих стихотворений, в том числе «Письмо к матери». Стихи были прочитаны с исключительной силой и подъемом», — писал поэт В.Т. Кириллов.

П.Д. Дружинин вспоминал: «Когда умер А. Ширяевец, мы вместе с Есениным ходили покупать ему покойницкую сряду. Есенин почему-то настаивал купить Ширяевцу шелковые носки. Так он и говорил: «Надо обязательно купить Саше шелковые носки». Вид у Есенина был очень удрученный, и мне показалось, что он вот-вот расплачется».

А вот свидетельство критика В.Л. Львова-Рогачевского: «Есенин, Клычков, Орешин, которых смерть Ширяевца буквально потрясла, приняли на себя все заботы о своем друге и брате… В одиннадцать часов утра привезли они из больницы гроб, такой тесный для этого «детины» с могучими плечами… Гроб поставили в саду, против Дома Герцена, под березками с молодыми клейкими, пахучими светло-зелеными листочками…»

На смерть друга Сергей Есенин откликнулся прекрасными стихами: «Мы теперь уходим понемногу// В ту страну, где тишь и благодать…»

Старо-Екатерининская больниц (ул. Щепкина, дом № 61/3, МОНИКИ)
Старо-Екатерининская больниц (ул. Щепкина, дом № 61/3, МОНИКИ)

Б. Гнездниковский пер., дом № 10

Б. Гнездниковский пер., дом № 10

Эрнст-Рихард Нирнзее, архитектор, автор первых московских «тучерезов»-небоскребов — построил в городе более 30-ти домов, но именно этот, в Большом Гнездниковском переулке, до сих пор называют «Домом Нирнзее». Здесь жили высокопоставленные жильцы: государственные люди, общественные деятели, деятели искусств. На крыше этого дома располагались сквер и детская площадка, кинотеатр, кафе «Крыша», спортивный комплекс с велотреком! В этом здании находилось знаменитое кабаре «Летучая мышь», редакция «Накануне».

Сергей Есенин часто бывал в этом доме, в квартире на 6-м этаже у своей приятельницы Анны Абрамовны Берзинь. Любил петь старинные песни с ее матерью и отцом на три голоса. Что могло связывать известного поэта с этой тщеславной честолюбивой женщиной? Вдова известного военачальника, редактор отдела крестьянской литературы Госиздата, очень близкая знакомая наркомвоенмора Грузии Элиавы и крупного деятеля РАППА Вардина, Анна Абрамовна примыкала к группе литераторов, объединявшихся вокруг журналов «На литературном посту» и «Октябрь». На страницах этих журналов велась травля писателей-«попутчиков» и, в том числе, Есенина. Анна Абрамовна гордилась знакомством с крупными чинами ВЧК (НКВД). Её воспоминания о Есенине оставляют ощущение какой-то недосказанности, с одной стороны, и некоторой бесцеремонности автора в отношении Есенина и его окружения — с другой. Между тем, существует много писем и записок Есенина к Анне Берзинь, полных симпатии, теплоты и дружеского чувства. Сама автор внушает читателю, что в последние годы жизни поэта была его ангелом-хранителем. Неоднозначно отзываются об участии в жизни Сергея Есенина и Катя, сестра поэта, и Галина Бениславская. Однажды Анна Абрамовна чуть не вбила клин в отношения редактора «Красной нови» Александра Воронского и Есенина, опубликовав в «Октябре» (без разрешения автора) «Песнь о великом походе». Кстати, об этом конфликте в воспоминаниях самой Берзинь речи нет. Но есть подробное описание поездки за Есениным в Ленинград. Узнав от лечащего врача поэта, что Есенин обречен, дни его сочтены, Анна Абрамовна поехала следом за Сергеем «спасать» его. Она была полна решимости вернуть поэта обратно в Москву и «взять его под опеку». Обойдя все гостиницы Ленинграда, кроме «Англетера», обзвонив всех знакомых, чтоб перепоручить им заботу о Есенине, и никого не застав дома, она успокоилась, переговорив с литератором Никитиным, и поехала обратно! Для такой деятельной и напористой женщины, удивительно нелепая и бесполезная поездка! А в конце насыщенных событиями воспоминаний одна фраза и вовсе вызывает недоумение: «Мне из Ленинграда привезли фотографии, на которых Сергей был снят на секционном столе до вскрытия и после вскрытия. Потом его белую расческу, цветы и прядь его волос с запекшейся кровью (!)». Почему Анне Абрамовне, а не жене Софье Андреевне или зятю, Василию Наседкину, который сопровождал тело покойного из Ленинграда в Москву?

Б. Гнездниковский пер., дом № 10
Б. Гнездниковский пер., дом № 10
Б. Гнездниковский пер., дом № 10

Воздвиженка, дом № 9

Воздвиженка, дом № 9

Вардин (Мгеладзе Илларион Виссарионович), литературный критик со средним образованием, советский публицист, член партии с 1906 года, активный участник троцкистской оппозиции журил непутевого «попутчика», знаменитого поэта Сергея Есенина, в письме от 18 августа 1924 года: «<…>Первый период Вашего творчества — отражение крестьянского стихийного протеста. Второй период — Вы «оторвались от массы» и очутились в городском мещанско-интеллигентском болоте — гниющем, вонючем, пьяном, угарном. Третий период — Вам начинает удаваться выявление крестьянской революционной сознательности. Но от ошибок, от предрассудков Вы, разумеется, не свободны…» Илларион Вардин считал, что «объективная правда эпохи» для «попутчиков» закрыта, Александра Воронского — редактора журнала «Красная новь», где печатали произведения этих самых «попутчиков» — обвинял в политической слепоте. Статья Вардина на эту тему грозно называлась «Воронинщину нужно ликвидировать»! А вот журнал «На литературном посту», по его словам, «возложил на себя право от имени партии определять задачи литературы»! Несмотря на различие взглядов на творчество, Есенин общался с Илларионом Виссарионовичем довольно миролюбиво, даже в шутку называл его «отцом». Сестре Екатерине поэт писал: «<…> Он чудный, простой и сердечный человек. Все, что он делает в литературной политике, он делает как честный коммунист. Одно беда, что коммунизм он любит больше литературы». Благодаря Вардину и Анне Берзинь Есенин был переведен из Шереметевской больницы, куда попал с травмой руки, в Кремлевскую (в Потешном дворце), и избежал очередного ареста. После выписки из Кремлевской больницы некоторое время поэт жил в квартире Вардина на Воздвиженке, в доме № 9. Хозяин умело отваживал, как говорила Бениславская, «всех собутыльников и прощелыг». Здесь Есенину спокойно работалось.

Дом на Воздвиженке обладает архитектурной и мемориальной ценностью. Это литературный адрес «Анны Карениной» и «Войны и мира». Здесь неоднократно бывал Лев Толстой у своего деда по матери («как причудливо тасуется колода»: сначала дед Софьи Толстой, а чуть позже — будущий муж, Сергей Есенин — оба бывали здесь). На балу в этом доме Лев Николаевич познакомился с прототипом Кити Щербацкой — Прасковьей Щербатовой. В наше время дому грозит реконструкция: новые хозяева собираются надстраивать третий этаж. Активисты движения «Архнадзор» пытаются сохранить дом в прежнем виде, обратившись за помощью к президенту страны.

Воздвиженка, дом № 9
Воздвиженка, дом № 9
Воздвиженка, дом № 9

Встреча с Айседорой

Встреча с Айседорой

Раннее утро 4 октября 1921 года. Сонный извозчик уже в третий раз объезжает Храм Успения Богородицы на Могильцах. Быть свадьбе! Есть такая народная примета. Эти двое упиваются друг другом и ничего вокруг не видят. Сергей Есенин и Айседора Дункан несколько часов назад впервые встретились в мастерской художника Георгия Якулова на Большой Садовой. Он не знает английского языка, она знает по-русски лишь несколько слов. Они говорят на языке страсти. «Поцелуй названья не имеет, поцелуй не надпись на гробах… От любви не требуют поруки, с нею знают радость и беду». «Ты — моя» сказать лишь могут руки…», — так напишет поэт спустя три года в «Персидских мотивах». А сейчас их путь лежит в роскошный особняк на Пречистенке, где разместило заморскую диву Правительство Страны Советов.

Особняк А. Дункан на Пречистенке
Особняк А. Дункан на Пречистенке
Особняк А. Дункан на Пречистенке
Особняк А. Дункан на Пречистенке
Особняк А. Дункан на Пречистенке
Особняк А. Дункан на Пречистенке
Особняк А. Дункан на Пречистенке

Еще раз о квартирном вопросе

Еще раз о квартирном вопросе

Жил-был Вася Козлов. Учился на рабфаке, писал стихи, мечтал показать их самому Сергею Есенину. И однажды случилось чудо! На пороге его квартиры появился сам великий поэт Есенин! Надо сказать, что Вася жил в Столешниковом переулке, в доме № 5 (это тогда, летом 1925 года, дом был № 5 — сейчас он № 9). Дом этот знаменит тем, что жил там, в одно время с Васей Козловым, известный москвовед и бытописатель Владимир Гиляровский. Еще там жил Иван Грузинов — приятель Есенина. Пришел к Васе Есенин потому, что был этот Вася Козлов членом домоуправления. А в доме том имелась свободная квартира из двух комнат под самой крышей, без окон. И намеревался Сергей Есенин занять эту квартиру вместе с сестрами, Катей и Шурой. Когда Вася рассказал своему соседу Гиляровскому о намерении Есенина, тот воскликнул: «Вася, дай Бог, чтобы Сережа пожил в нашем доме, это же память на века!». Было у Васи с Есениным несколько встреч. Один раз даже побывал счастливый парень в ресторане с поэтом и его другом Сахаровым. И даже Софья Толстая познакомилась с Васей, вспоминала после, что бывал у них дома «некто Козлов, смазливый, развязный малый, писал ужасные стихи». Вася хвалился рабфаковцам запиской Есенина: «Товарищ Козлов, был у тебя, дома не оказалось, звони мне по телефону 4-01-53. Есенин». Мечта Васи осуществилась, а вот мечта Есенина о собственном жилье — нет. Не сложилось.

Столешников пер., дом № 5
Столешников пер., дом № 5
Столешников пер., дом № 5

«Млечный путь»

«Млечный путь»

Дом № 9 на Садовнической улице (бывшей ул. Осипенко) в настоящее время пережил уже два поджога. Как сложится его судьба? А ведь в нем бывал в 1914-1915 гг. юный Сережа Есенин. Здесь, в квартире № 56 проходили литературные субботы журнала «Млечный путь». Это адрес его издателя, Алексея Михайловича Чернышова — человека увлеченного и бескорыстного. Алексей Михайлович тратил почти весь заработок на свое детище. Журнал «Млечный путь» был ориентирован на талантливую молодежь, вне всяких литературных направлений. В Садовниках собирались артисты, художники, скульпторы и, конечно, писатели. Вели беседы об искусстве, спорили, оценивали работы друг друга. Как рыба в воде, чувствовал себя в этой творческой среде Сережа Есенин.

Приятель тех его дней, Д.Н. Семеновский, вспоминал: «Светла была душа поэта. Верилось, что ни одно облачко не омрачает ее. Подчас Есенин казался проказливым мальчишкой. Он дурачился, делал вид, что хочет кончиком галстука утереть нос, сочинял озорные частушки. То ли в шутку, то ли всерьез ухаживал за некрасивой поэтессой, на собраниях садился с ней рядом, провожал ее, занимал разговором. Девушка охотно принимала ухаживания Есенина и, может быть, уже записала его в свои поклонники».

Семеновский описывает далее смешные случаи в компании посетителей литературных суббот с участием Есенина.

Проказа № 1: «…Однажды мы вчетвером — Есенин, Колоколов, я и наша поэтесса — сидели в гостях у поэта Ивана Коробова. <…> Мы знали, что наша спутница считает себя певицей и кто-то попросил ее спеть. Девушка запела. Слушать ее было невозможно. Голос у певицы был носовой, слух отсутствовал. Мои приятели, прячась за стоявший на столе самовар и закрывая лицо руками, давились от смеха. Я боялся, что их неуместная веселость бросится певице в глаза. Но, увлеченная пением, она ничего не замечала — и романс следовал за романсом». «Пассия» Есенина пригласила приятелей на свой день рождения.

Проказа № 2: «Виновница торжества светилась радостным оживлением, мило улыбалась и обносила гостей сладким пирогом. С ней произошла волшебная перемена. Куда девалась ее некрасивость! Она принарядилась, казалась женственной, похорошевшей. Футурист-одиночка Федор Николаев, носивший черные пышные локоны и бархатную блузу с кружевным воротником, не спускал с нее глаз. Уроженец Кавказа, он был человек темпераментный и считал себя неотразимым покорителем женских сердец. Подсев к девушке, Николаев старался завладеть ее вниманием. Я видел, что Есенину это не нравится. Когда поэтесса вышла на минуту в комнату сестры, он негодующе крикнул Николаеву: «Ты чего к ней привязался?» — «А тебе что?» — сердито ответил тот. Произошла быстрая, энергичная перебранка. Закончилась она тем, что Есенин запальчиво бросил сопернику: «Вызываю тебя на дуэль!» <…> Посидев еще немного, мы вышли на тихую заснеженную улицу. Шли молча. Зашли в какой-то двор с кучами сгребенного снега, смутно белевшими в ночном сумраке. Враги сбросили с плеч пальто, засучили рукава и приготовились к поединку. Колоколову и мне досталась роль секундантов. Дуэлянты сошлись. Казалось, вот-вот они схватятся. Но, то ли снежный воздух улицы охладил их пыл, то ли подействовали наши уговоры, только дело кончилось примирением. После этой несостоявшейся драки я понял, что ласково улыбающийся рязанский паренек умеет и постоять за себя».

С журналом «Млечный путь» связан и неприятный эпизод в биографии поэта. Николай Ливкин, тоже начинающий литератор, обнаружил в престижном петроградском «Новом журнале для всех» стихотворение Есенина «Кручина», ранее опубликованное в «Млечном пути». И сообщил об этом в письме редактору петроградского журнала, в котором, кстати, «спал и видел» напечататься сам. Письмо поставило Есенина в неловкое положение. К чести Ливкина, кляузник позднее осознал неблаговидность поступка и раскаялся. После объяснений с извинениями на память Н. Ливкину остались сожаления о необдуманном поступке и письмо Есенина с такими словами: «Сейчас уже утвердившись во многом и многое осветив с другой стороны, что прежде казалось неясным, я с удовольствием протягиваю Вам руку примирения перед тем, чего между нами не было, а только казалось, и вообще между нами ничего не было бы, если бы мы поговорили лично… Ну, разве я могу в чем-нибудь помешать Вам как поэту? Да я просто дрянь какая-то после этого был бы, которая не литературу любит, а потроха выворачивает…»

Садовническая ул., дом № 9
Садовническая ул., дом № 9

«Страшная месть»

«Страшная месть»

Однажды супруги-литераторы Елизавета Стырская (Лика) и Эммануил Герман (псевдоним Эмиль Кроткий), звавшиеся в быту Мишками, решили подшутить над своим приятелем Сергеем Есениным. В одной еврейской газете была напечатана «Инония» в переводе на идиш Самуила Галкина. Есенин всем друзьям и знакомым с гордостью показывал перевод своей поэмы и говорил, что его никогда не напечатали бы, если б он, Есенин, был антисемитом! И вот, спустя несколько дней, Сергей Есенин получает письмо на древнееврейском языке. Автор, хасид, якобы узнал, что поэт возрадовался публикации поэмы в еврейской газете и спешит сообщить ему еще большую радость: на следующей неделе к нему придут десять служек (шамесов) и на носилках под балдахином перенесут в главную хоральную синагогу, где он должен будет посыпать голову пеплом и покаяться перед богом Саваофом, которому грозился выщипать бороду в поэме «Инония». Проведя небольшое расследование, Есенин и Мотя Ройзман установили авторов розыгрыша. Ими и оказались Лика и Эммануил. Супруги жили тогда на Страстном бульваре, в доме № 4. По этому адресу и доставили огромную бочку керосина! И поставили под дверь шутников. Окна парадного были законопачены, и запах керосина привлек жильцов. Есенин, навестивший супругов, присутствовал при скандале, который устроили им представители домкома, требовавшие немедленно убрать огнеопасный керосин. Надо заметить, что лифта в доме не было! Можно представить себе ужас, охвативший хозяев квартиры! По-иному упоминается эта злополучная бочка керосина у современного русского классика Владимира Орлова в романе «Камергерский переулок». Один из героев произведения, слесарь-сантехник Каморзин — поклонник поэта — в одном из подвалов старой Москвы находит историческую бочку и мечтает увековечить ее на своем дачном участке. «Для Сереги нет времени. Для него нет пустяшных земных пределов и ограничений в перекрестьях с чужими судьбами», – говорит он. Трудно с ним не согласиться.

Страстной бульвар, дом № 4
Страстной бульвар, дом № 4
Страстной бульвар, дом № 4

Последние фотографии

Последние фотографии

Осень 1925 года. У Сергея Александровича обновка — наимоднейшее пальто. Радостный, он спешит показать его сестренке Шуре. Девочке четырнадцать лет, она совсем недавно приехала учиться в Москву из Константинова. К брату. Москва пугает, восхищает, настораживает, удивляет… События этой осени, последней осени в жизни своего брата, она запомнит навсегда.

«Однажды Сергей встретил меня с довольной улыбкой и сразу же потащил в коридор к вешалке. «Пойди посмотри, какое я пальто купил», — говорил он, натягивая пальто на себя. Я осмотрела Сергея со всех сторон, и пальто мне не понравилось. Я привыкла видеть брата в пальто свободного покроя, а это было двубортное, с хлястиком на спине. Пальто такого фасона только входили в моду, но именно фасон-то мне и не понравился. «Ну и пальто! Ты же в нем похож на милиционера», — не задумываясь, высказала я свое удивление. — «Вот дурная! Ты же ничего не понимаешь», — с досадой ответил он. Разочарованный, Сергей вернулся в комнату и о пальто не сказал больше ни слова. С этим пальто у меня связано еще одно воспоминание. Это было уже в октябре. Все чаще и чаще шли дожди. В такую пору я однажды явилась к Сергею в сандалиях. У него были Сахаров и Наседкин. Я почувствовала себя неудобно и тихонько уселась на диване, стараясь убрать под него ноги. Но мое необычное поведение не ускользнуло от внимания Сергея, и он, приглядываясь ко мне, понял, почему я притихла». «Подожди, подожди. Почему ты ходишь в сандалиях? Ведь уже холодно!» — Пришлось сознаться, что ботинки, которые мне купили весной, стали малы. «Так чего же ты молчала? Надо купить другие». И, словно обрадовавшись появившейся причине выбраться из дому, он предложил пойти всем вместе и купить мне ботинки. Возражений не было, мы отправились в магазин «Скороход» в Столешниковом переулке. Из магазина я вышла уже в новых «румынках» на среднем каблуке. Довольная такой обновкой, я шла, не чуя под собой ног. Настроение было у всех хорошее, никому не хотелось возвращаться сразу домой, и мы решили немножко погулять. Спускаясь вниз по Столешникову переулку, все подшучивали надо мной, расхваливая мои ботинки. Катя с Сахаровым разыгрывали влюбленных. Так с шутками и смехом мы дошли до фотографии Сахарова и Орлова, и тут кто-то предложил зайти сфотографироваться. В таком настроении мы и засняты. Сахаров обнимает Катю, а мы с Сергеем играем в «сороку». На одном из снимков Сергей в шляпе и том пальто, о котором речь шла выше. Эти снимки оказались последними в жизни Сергея».

Всего один день из жизни Сергея Есенина. Но каким заботливым, внимательным братом он предстает в воспоминаниях Шуры. Захотелось найти и обувной магазин и фотоателье, гда были сделаны последние прижизненные фотографии поэта. Шуру подвела память. Девочка еще плохо ориентировалась в городе. Не в Столешниковом переулке, а совсем рядом, на улице Кузнецкий мост произошли эти события. Сложнее всего оказалось найти дом, где был магазин ленинградской обувной фабрики «Скороход». В Столешниковом по адресным книгам не нашлось ни одного обувного. Адрес фотоателье М. Сахарова и П. Орлова, обозначенный на паспарту фотографий, подтвердили адресные книги «Вся Москва» за 1923-й, 1924-й, 1925-й и 1926-й годы, а также биографический справочник «Фотографы Москвы (1839-1939)» Т. Н. Шиповой. Из адресных книг «Вся Москва» удалось выяснить, где находился ближайший магазин Ленкожтреста. Это большой магазин в красивом доме стиля модерн по Кузнецкому мосту, № 3 (четыре первых фото).

Адрес фотоателье М. Сахарова и П. Орлова — Кузнецкий мост, дом № 4, кв. 42. Под номером 4 на улице находится два дома. Левое здание в то время целиком занимал «Пассаж», а правое было доходным, с торговыми залами на первом этаже. Значит, ателье находилось в правом, ближе к Б. Дмитровке (два следующих фото).

Ниже — фотографии, сделанные в этот день в фотоателье. Кстати, на паспарту они датированы сентябрем, а не октябрем, как запомнила Шура.

Кузнецкий мост, дом № 3Кузнецкий мост, дом № 3Кузнецкий мост, дом № 3Кузнецкий мост, дом № 3
Кузнецкий мост, дом № 4Кузнецкий мост, дом № 4

А. М. Сахаров, В. Ф. Наседкин, Е. А. Есенина, А. А. Есенина, С. А. Есенин, С. А. Толстая. 1925 г., Москва.С. А. Есенин. 1925 г.В. Ф. Наседкин, Е. А. Есенина, А. А. Есенина, А. М. Сахаров, С. А. Есенин, С. А. Толстая. 1925 г., Москва.

«Дорогой дружище Миша…»

«Дорогой дружище Миша…»

Дружба Сергея Александровича Есенина и Михаила Павловича Мурашева началась в Петербурге, с короткого письмеца Александра Александровича Блока, с которым будущий великий поэт пришел к издательскому работнику: «Дорогой Михаил Павлович! Направляю к Вам талантливого крестьянского поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю, он будет ближе, и Вы лучше, чем кто-либо, поймете его.
Ваш А. Блок.
P.S. Отобрал 6 стихотворений и направил с ними к С.М. (Городецкому. — М.М.) Посмотрите и сделайте все, что возможно. — А.Б.»

Мурашев писал о первой встрече с Есениным: «Он казался таким юным, что я сразу стал к нему обращаться на «ты». <…> Проговорили долго. Время близилось к полуночи. Есенин заторопился. Я его удержал и оставил ночевать. Наутро я ему дал несколько записок в разные редакции и, прощаясь, предложил временно пожить у меня, пока он не подыщет комнату».

С. А. Есенин, М. П. Мурашёв. Фото. 10 апреля 1916 г. Петроград.
С. А. Есенин, М. П. Мурашёв. Фото. 10 апреля 1916 г. Петроград.

Мурашев был старше Есенина на 11 лет, и с первого дня их знакомства до последних дней жизни поэта проявлял к нему трогательное участие. У Сергея Александровича был огромный круг общения, многим он казался «улыбчивым и простым», но вот, например, далеко не каждому он рассказывал, что у него есть сын Юрий… А Мурашеву рассказал об этом «секрете» спустя некоторое время после знакомства… Помимо издательских дел, Мурашев помогал Сергею и в житейских проблемах. Устроил призыв Есенина в воинскую часть при петроградском воинском начальнике (в случае призыва в Рязани поэт попадал бы в армейскую часть, то есть в действующую армию), навещал Есенина во время его службы в Федоровском городке.

После революции и Есенин и Мурашев — оба перебрались в Москву. Общались в Пролеткульте. Михаил Павлович пережил Сергея на 27 лет!

Сестра Есенина, Екатерина Александровна, как-то посоветовала известному есениноведу Юрию Прокушеву разыскать Михаила Мурашева, как человека, сделавшего «много добрых дел» брату. Вскоре Михаил Павлович сам позвонил Прокушеву, и они встретились. Мурашев и в 50-х годах жил на Арбате, в том же доме № 13, в Большом Николопесковском переулке, куда пришел Сергей Есенин в последние дни декабря 1925 года проститься с другом перед поездкой в Ленинград. Той, последней… Поэт был грустен, чем-то удручен. Он рассеянно перелистывал книги с автографами, стоящие на полке. Были там и его книги: «Дорогой дружище Миша…», «Другу славных дел…». Мурашев задумчиво рисовал карандашом в альбоме. Неожиданно получилась картинка: обрыв, на нем рядом две березки, большая и поменьше… Как вспоминал Михаил Павлович, Есенин взял карандаш и написал на рисунке: «Это мы с тобой. С.Е.».

Б. Николопесковский переулок, 13
Б. Николопесковский переулок, 13

Сергей Есенин и Андрей Белый

Сергей Есенин и Андрей Белый

Садовая-Кудринская, дом 6. Дом врача А. Я. Корнеева. В 1886-1890-е годы его арендовал Антон Павлович Чехов. Теперь это музей писателя. Но тот факт, что в первые послереволюционные годы здесь жил поэт-символист, писатель, теоретик стиха Андрей Белый и что в эту пору его квартиру часто посещал поэт Сергей Есенин, известен мало.

Сергей Есенин познакомился с Андреем Белым еще в Петербурге, в феврале 1917 года, на квартире Иванова-Разумника. Возникла взаимная симпатия. Поэтов сближало и сочувствие левым эсерам, и романтическое отношение к революции, и образное видение мира. Есенина восхищала проза Белого — «Петербург», «Котик Летаев», «Серебряный голубь». О последнем Есенин написал как-то: «Боже, до чего все-таки изумительная вещь!»

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев), сын профессора Московского университета, имел два высших образования: естественное и филологическое. Он заворожил Сергея Есенина антропософией — религиозно-мистическим учением Р. Штейнера о пробуждении в человеке скрытых духовных сил — которой сам тогда увлекался.

В доме на Садовой-Кудринской, где квартировал, Андрей Белый и собирал общество антропософии. Белый любил теоретизировать вслух, а Есенин был благодарным и достойным слушателем. Беседы с Андреем Белым, возможно, помогли Есенину в создании главного теоретического и любимейшего детища — «Ключей Марии». Сергей Александрович обмолвился как-то И. М. Розанову, что Белый оказал на него огромное влияние не своими произведениями, а беседами с ним. Есенин посвятил своему другу и учителю поэму «Пришествие». Андрей Белый стал крестным отцом сына Есенина и Зинаиды Райх Кости (Котика).

Садовая-Кудринская, дом 6
Садовая-Кудринская, дом 6

Воздвиженка, дом 16

Воздвиженка, дом 16

Ох и бранила матушка, Варвара Алексеевна Морозова, сына своего непутевого, Арсения! В сердцах, по преданию, воскликнула: «Раньше одна я знала, что ты дурак, а теперь об этом узнает вся Москва!» Подарила богатая купчиха сынку на 25-летие участок земли под постройку дома, а он возьми да построй этот чудной дворец. Насмотрелся на такие в Испаниях да Португалиях! Строительство этого «глупого, ненужного дворца какому-то глупому и ненужному человеку» описал в романе «Воскресение» Лев Толстой. Говорят, что дом этот частично скопирован с португальского замка Синтра.

Дивятся на это чудо архитектуры москвичи и по сей день. Называют и «Домом в мавританском стиле», и «Домом с ракушками», и «Испанским замком». А биография у этого интересного особняка и дальше была интересная.

После Октябрьской революции он был занят анархистами, их выбили оттуда отряды ВЧК в апреле 1918 года. А в мае 1918-го он перешел к Пролеткульту. Сергей Есенин, переехавший на постоянное место жительства в Москву из Петрограда в апреле, стал посещать литературную студию Пролеткульта, а потом и вовсе на время поселился тут, в чердачном помещении, у приятеля, Сергея Клычкова. Поэт Сергей Клычков работал здесь в канцелярии. Толстые журналы закрывались, голод давал о себе знать, но студийцы верили в начало новой жизни в стране и не унывали. Многие молодые поэты и прозаики из рабочей среды стали на долгие годы друзьями общительного Есенина: Казин, Герасимов, Повицкий. Полетаев…

Н.Г. Полетаев, познакомившись с Есениным, подумал: «А как он все-таки похож на свои стихи!» Поначалу, увидев незнакомого белокурого паренька с тонкими чертами лица, он и вовсе принял его за артиста. «Но и первое мое предположение, как я потом убедился, было верно: в этом большом, глубоко волнующем поэте, на редкость искреннем, были черты театральности… Читал он необычайно хорошо… В Москве он читал лучше всех», — вспоминал Полетаев.

Еще в родном Константинове юный Сережа охотно участвовал в любительских постановках, позднее, в 1916 году, брал уроки «Речевых основ сценического искусства» у известного чтеца В.В. Сладкопевцева. Есенин мастерски пародировал своих кумиров — А. Блока и А. Белого. И говорил, иногда, что стал бы профессиональным артистом, если б не поэзия. Там, в Пролеткульте, явилась мысль открыть собственное издательство — «Трудовая артель художников слова». Когда стихал шум города и сгущалась вечерняя синева, Сергей Есенин садился на приступочку у входа в диковинный этот замок и мечтал, мечтал, мечтал…

Воздвиженка, дом 16
Воздвиженка, дом 16

«На богатой старухе женился»

«На богатой старухе женился»

Сергей Есенин всегда был под прицелом завистников: слишком легко и высоко взлетел, слишком талантлив, слишком популярен, слишком хорош собой, слишком на виду, слишком нравится женщинам…

А уж когда в Москву приехала Айседора Дункан — знаменитость мирового уровня — и полюбила этого баловня судьбы, для злоязычной богемы и вовсе наступил праздник души! Да что там богема! Самые близкие друзья приходили в роскошный особняк на Пречистенке, где поселили Айседору и где, с некоторых пор, обитал и Есенин, ели-пили, в долг деньги брали, уходили и злословили, злословили, злословили…

Айседора была старше Есенина. Глумясь над разницей в возрасте этих влюбленных, называли разные цифры: и пятьдесят-то лет босоножке, и шестьдесят, и даже шестьдесят четыре некоторые от щедрот своих ей приписывали… А Есенина, разумеется, в корысти обвиняли. Даже Толя Мариенгоф говорил, что Сергей в мировую славу влюблен, а не в женщину, которая волновала самых изысканных эстетов! Даже Петр Орешин (по свидетельству того же Мариенгофа), посетовав на отсутствие у Есенина денег, как-то выругался: «Дурак! Какого же черта на богатой старухе женился?» А это была любовь. И разница в возрасте была. Айседоре в пору встречи с Есениным уже сорок три года исполнилось. Есенину — всего двадцать шесть. Да только любовь-то возраста не имеет. В любви имеет значение только сама любовь.

Однажды танцевала Дункан в театре Зимина (современный Театр Оперетты на Большой Дмитровке, дом № 6), Есенин с Мариенгофом в ложе сидели. Есенин на всех выступлениях своей Айседоры присутствовал.

Б. Дмитровка, дом № 6. Театр оперетты

Из воспоминаний Анатолия Мариенгофа: «Мы сидели с Есениным в ложе бенуара, недалеко от сцены. Слева, в соседней ложе, были — актриса, актер и нэпман. Нам не пришлось особенно навострять уши, чтобы слышать их болтовню. Члены профессионального союза работников искусств имеют обыкновение говорить значительно громче, чем простые смертные. Они жаждут, чтобы посторонние люди, проходящие мимо или сидящие поблизости, обращали на них внимание… <…> «Знаете ли, друзья мои, — сказал молодой человек с подбритыми бровями, — а ведь это довольно неэстетическое зрелище: груди болтаются, живот волнуется. Ох, пора старушенции кончать это занятие.» <…> Мне было страшно взглянуть на Есенина. <…> «Наши мегеры в ее возрасте с клюками ходят, и на каждом пальце обеих ног у них по мозольному кольцу, — <…> промурлыкало прекрасное существо, которую парикмахер сделал златокудрой. — Клянусь истинным Богом!» <…> Есенин сидел в глубине ложи, прячась от зрителей. «Пойдем, Толя», — процедил он побелевшими губами, почти не разжимая челюстей. Я поднялся с кресла. Есенин натянул замшевую перчатку на трясущуюся руку. «Есенин!.. Есенин!.. — зашептали вслед приятные соседи. — Муж!.. Ха-ха! Муж старухи!»

Надо отметить, что и Анатолий как-то уж слишком смакует этот эпизод. А сколько их было в истории любви двух ранимых и талантливых людей. И в жизни Есенина вообще… «Ко всему безжалостно привык…»

Покровка, дом № 9

Покровка, дом № 9

В этом доме Сергей Есенин бывал у Валентина Ивановича Вольпина, двоюродного брата Надежды Вольпин. Валентин Иванович переехал в Москву на постоянное место жительства в 1923 году из Ташкента. До этого часто бывал в Москве подолгу: работал представителем Туркцентропечати в Центропечати на Тверской. Там они с Есениным и познакомились в 1920-м. Их многое сближало. Вольпин писал стихи, переводил, занимался книготорговлей и изданием книг. Общались довольно близко в Ташкенте, во время поездки Есенина в Туркестан. В Москве Валентин Иванович бывал в гостях у Галины Бениславской, на его глазах развивались непростые отношения Сергея Есенина и Надежды, был он приглашен и на свадебный ужин Есенина и Айседоры Дункан, позднее общался с последней женой Сергея Александровича, Софьей Толстой-Есениной.

Сохранилось несколько книг с дарственной надписью Вольпину. «Трерядница»: «Милому В.И. Вольпину приязненно. С. Есенин. 1921». «Персидские мотивы»: «Милому Вольпину — люблю, люблю. С.Е.»

Валентин Иванович знал, что Есенин мечтает выпустить отдельной книжкой «Москву кабацкую» и предложил помощь в издании. Есенин с радостью согласился. В доме № 9 на Покровке велись переговоры, подсчитывалась смета.

Покровка, дом № 9

Иосиф Семенович Романовский (Морщинер), один из участников издания, вспоминал: «Однажды, придя к Валентину Ивановичу Вольпину, застал у него Есенина. Прежде мне приходилось видеть его лишь в «Стойле Пегаса», куда я изредка захаживал, да как-то видел его на улице. Здесь же мне впервые довелось увидеть поэта в домашней обстановке. Он совершенно очаровал меня и всем своим обликом, и манерой держаться — простой, любезной и в то же время полной достоинства. Разговор наш, понятно, шел вокруг издания».

Госиздат не дал разрешения на книгу «Москва кабацкая», и затея чуть не сорвалась. Тогда было решено попробовать издать ее в Петрограде. Командировали туда Романовского. Руководитель Петроградского отделения Госиздата Ионов такое разрешение дал. Книгу напечатали.

После смерти Есенина Вольпин кропотливо собирал все публиковавшиеся атериалы о поэте, всегда выступал против нападок и наговоров, появившихся в прессе в последующие годы, написал воспоминания о встречах с поэтом в Ташкенте, участвовал в редактировании 4-го тома посмертного собрания сочинений.

Сергей Есенин и Борис Пильняк

Сергей Есенин и Борис Пильняк

Их сблизила литература. Можно сказать, что они были духовными братьями. И Сергей Есенин, и Борис Пильняк (наст. фам. Вогау) — оба в начале творческого взлета печатались в журнале «Млечный путь», оба увлекались стихами Александра Блока и Андрея Белого. Оба сохраняли независимость суждений в общем славословии постреволюционной литературной жизни. Потому и прослыли попутчиками.

Лев Троцкий в книге «Литература и революция» писал: «Относительно попутчика всегда возникает вопрос: до какой станции?». К попутчикам власти относились с большим недоверием, пытались «перековывать», управлять и «вправлять мозги». Время показало, что именно попутчики оказались самыми талантливыми, наиболее прозорливыми и остро чувствующими эпоху.

У Есенина говорится: «Веслами отрубленных рук вы гребетесь в страну грядущего…». В «Сказке о пастушонке Пете», устав от опеки партийных товарищей, Сергей Александрович напишет: «Трудно хворостиной управлять скотиной». В беседе с критиком и издателем А. Воронским Есенин и вовсе заявил, что «намордник» одевать на себя не позволит.

А Пильняк в 1923 году более осторожно выражался так: «Вот чего я не признаю: не признаю, что надо писать захлебываясь об РКП, как это делают очень многие, особенно коммунисты, придавая нашей революции тон неприятного бахвальства и самохвальсва…». А в 1924 году он же писал: «Беру газеты и книги, и первое, что в них поражает, — ложь всюду: в труде, в общественной жизни…».

Критики отмечают особую близость творчества Есенина и Пильняка. В ненапечатанной статье о современной литературе Есенин сравнивает Пильняка с Гоголем. Хвалил Есенин роман «Голодный год», читал в рукописи скандальную «Повесть о непогашенной луне»о гибели Фрунзе.

Дружба Пильняка и Есенина носила иногда характер соперничества. В литературе и в жизни. Пильняк познакомил Есенина с Софьей Толстой в марте 1925 г., с которой начинался у него бурный роман. Софья Андреевна не смогла устоять перед обаянием Есенина, и в сентябре стала последней женой поэта. Смерть Сергея Есенина потрясла Пильняка. Одним из первых он откликнулся на нее некрологом. Позднее, в романе «Волга впадает в Каспийское море», он создаст образ ушедшего друга.

В 1923 году Борис Андреевич Пильняк жил в Леонтьевском переулке, в доме № 21/3, чуть позже, на Поварской, в доме № 26. Оба эти адреса связаны с именем Сергея Есенина, бывавшего у него в гостях ( в частности, из записки Д. К. Богомильскому в мае 1924 г. узнаем. Что Есенин ночевал у Пильняка).

Леонтьевский пер., дом № 21/3
Леонтьевский пер., дом № 21/3
Леонтьевский пер., дом № 21/3

ул. Поварская, дом № 26
ул. Поварская, дом № 26
ул. Поварская, дом № 26

Сергей Есенин и эсеры

Сергей Есенин и эсеры

Леонтьевский переулок, дом № 18. Изящная чугунная решетка отделяет этот нарядный особняк, в глубине небольшого сада, от тротуара. Особенно он хорош в кружеве теней, отбрасываемых деревьями. Сейчас здесь расположилось Посольство Украины. А в 1918 году его порог часто переступала нога белокурого юноши, будущего великого поэта, Сергея Есенина. В стан эсеров его привели мечты о крестьянском благоденствии.

В 1916 году вокруг Разумника Васильевича Иванова (Иванова-Разумника) — литературоведа, критика, публициста — образовалась группа «Скифы», тяготевшая к левому крылу партии социалистов-революционеров, в нее входили А. Белый, А. Блок, Н. Клюев, О. Форш, С. Есенин. Член партии, Разумник Васильевич стал для Сережи Есенина духовным советчиком.

Есенин писал поэту А. Ширяевцу о Иванове-Разумнике: «Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен, и вот у него-то я сам, Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь от себя».

Для эсеров деление общества на классы определялось отношением к труду и источникам доходов; признавая отделение церкви от государства, эсеры относились с пониманием к религиозным традициям простого народа. До революции некоторые священники-эсеры становились депутатами Государственных Дум. Главная роль интеллигенции представлялась эсерами в том, чтобы нести идеи социализма в крестьянство и пролетариат.

Позднее Есенин подчеркивал, что «работал с эсерами не как партийный, а как поэт». И со своей первой женой, Зинаидой Райх, Сергей Александрович познакомился в газете эсеров, где она работала секретарем-машинисткой, а он печатал свои стихи. С переездом правительства в Москву в 1918 году ЦК левого крыла партии социалистов-революционеров и редакциям их печатных органов — газетам «Знамя труда» и «Голос трудового крестьянства» — и был выделен особняк в Леонтьевском переулке. Сотрудник редакции, близкий знакомый Есенина, Вениамин Левин (их жены — обе Зиночки — дружили, семьи часто общались) вспоминал поэта той поры: «Есенин был с нами, возле нас. Его стихи или изредка статьи с отзывами о сборниках стихов (так, например, я помню о «Зареве» Орешина) я помещал в газете, никого не спрашивая из номинальных членов редакции (М. Спиридонова, Б. Камков, В. Трутовский). <…> Мне хотелось всегда сделать ему что-нибудь приятное, радостное. Он был юн. блондин с голубыми, немного с сумасшедшинкой, глазами. На вид ему было не больше 18 лет. Всегда улыбался, тихий, спокойный, легкий на походку, худенький. Он не шел, а порхал».

А вот как в 1926 году прокомментировал пребывание Есенина в рядах эсеров поэт Владислав Ходасевич: «Ему просто было безразлично, откуда пойдет революция, сверху или снизу. Он знал, что в последнюю минуту примкнет к тем, кто первый подожжет Россию, ждал, что из этого пламени фениксом, жаром-птицею, возлетит мужицкая Русь. После февраля он очутился в рядах эсеров. После раскола на правых и левых — в рядах левых, там, где «крайнее», с теми, у кого в руках, как ему казалось, больше горючего материала. Революция была для него лишь прологом гораздо более значительных событий. Эсеры (безразлично, правые или левые), как позже большевики, были для него теми, кто расчищает путь мужику и кого этот мужик в свое время одинаково сметет прочь». Но наступал «совсем не тот социализм».

Леонтьевский переулок, дом № 18
Леонтьевский переулок, дом № 18

У Повицкого на Петровских линиях

У Повицкого на Петровских линиях

Сказать по правде, никакая это не улица, а проход между торговыми рядами, бывшими. После реформы 1861 года в Москве началось бешеное строительство. Компания капиталистов-единомышленников «Товарищество Петровских линий», купила участок земли между улицами Петровкой и Неглинной и выстроила к 1874 году два огромных дома. Нижние этажи домов заняли торговые заведения, а верхние сдавались под жилье и гостиницу.

Должно быть, каждый камешек этой улочки помнит Сергея Есенина. Как соляной раствор, насыщена присутствием поэта эта улочка. Здесь находилась контора Н. Печковской, где в редакции «Проталинки» изданы первые произведения юного гения, здесь находилось кафе «Трилистник», где часто выступал поэт (а также бывал на концертах А. Вертинского, которого любил), скромная столовка, где он питался в юности, и ресторан «Ампир», где бывал «поздний» Есенин…

Здесь, в доме № 1 (см. на верхнем фото, дом № 20/1 по Петровке и дом № 21 по Неглинной) находилось общежитие писателей Пролеткульта и зарегистрировано по адресу Льва Повицкого издательство «Трудовая артель писателей».

Петровские линии
Петровские линии

Из воспоминаний Повицкого: «Однажды Есенин с Клычковым пришли ко мне на квартиру в «Петровских линиях», где я тогда проживал. Поговорили о том, о сем, и я предложил гостям поужинать. Оба охотно согласились. Я вышел на кухню для некоторых приготовлений. Возвращаюсь, «сервирую» стол и направляюсь к буфету за продуктами. Там хранился у меня, как особенно приятный сюрприз, довольно большой кусок сливочного масла, недавно полученный мною от брата из Тулы. Ищу масло в буфете и не нахожу. Оборачиваюсь к гостям и смущенно говорю: «Никак масла не найду…». Оба прыснули со смеху. Есенин признался: «А мы не выдержали, съели все без остатка. «Я удивился: «Как съели? Ведь в буфете хлеба не было!».»А мы его без хлеба, ничего — вкусно!», — подтверждали оба и долго хохотали, любуясь моим смущенным видом. Конечно, только буквально голодные люди могут наброситься на масло и съесть его без единого кусочка хлеба».

Вскоре Лев Повицкий повез Есенина подкормиться в Тулу к своему брату.

Большой Путинковский, дом № 1

Большой Путинковский, дом № 1

Этот дом на углу Большого Путинковского переулка и Малой Дмитровки интересен тем, что там бывал Сергей Есенин.

Пожалуй, Василия Львовича Львова-Рогачевского (наст. фам. Рогачевский; 1873-1930), критика, публициста, автора книг «Снова накануне» (1913), «Новейшая русская литература» (1919), «Поэт-пророк» ( о Блоке; 1921), «Имажинизм и его образоносцы» (1921), сегодня знают лишь специалисты. А в 20-е годы прошлого уже века это имя было известным и авторитетным. Львова-Рогачевского, бессменного председателя творческого объединения «Звено», посещал весь цвет творческой молодежи и известных литераторов.

Из воспоминаний одного из организаторов объединения, П.Н. Зайцева: «На его собраниях бывали Владимир Маяковский, Андрей Белый, Арго, Надежда Павлович и многие другие писатели и поэты. И вот весной 1919 года читал нам свои стихи Сергей Есенин (поэт являлся членом «Литературного звена» с 1 апреля 1919 г.). Было это 13 мая в квартире В. Л. Львова-Рогачевского, в Путинковском, где за большим столом в длинной, довольно неуютной комнате собралось человек двадцать пять… <…> Поэт поднялся и начал читать. Читал он, как всегда завораживая слушателей, весь отдаваясь во власть своих стихов. Прочитал вначале недавно написанную поэму «Пантократор», а за ней «Инонию» и другие поэмы и лирические стихотворения. После чтения началось обсуждение». (Воспоминания хранятся в частном архиве).

Часто пересекались пути Сергея Есенина и Василия Львовича. В ноябре 1920 года критик был председателем «Литературного суда над современной поэзией»в Политехническом. Василий Львович присутствовал на Товарищеском суде по «Делу четырех поэтов» (Есенина, Ганина, Клычкова, Орешина). Поэтов, как известно, обвиняли в антисемитизме. Это серьезное обвинение могло закончиться очень серьезным наказанием, вплоть до расстрела. В то время как многие друзья отвернулись от Сергея Есенина, Василий Львович Львов-Рогачевский «отмечал, что в произведениях обвиняемых можно отметить не только отсутствие антисемитизма, но и любовь к еврейскому народу…» (Цитата из отчета). Лишь благодаря защите таких авторитетных и порядочных людей, как Львов-Рогачевский, Товарищеский суд по «Делу четырех поэтов» вынес поэтам общественное порицание за хулиганство, но отверг обвинение в антисемитизме!

Б. Путинковский пер., дом № 1
Б. Путинковский пер., дом № 1
Б. Путинковский пер., дом № 1

Первый московский адрес

Первый московский адрес

Большой Строченовский переулок, дом 22 (24). Маленький, деревянный домик в районе улицы с трогательным названием Щипок. Рядом шумит Серпуховская площадь, более крупные улицы — Валовая, Пятницкая… А здесь совсем тихо… Домик, в котором, приехав в Москву к отцу, поселился Сережа Есенин, принадлежал купцу Николаю Васильевичу Крылову, по сути, общежитие. Александр Никитич служил неподалеку в мясной лавке приказчиком, вот и разместил в своей каморке сына. Непутевый он, сын-то: выучился на учителя, а работать не желает! Поэтом стать хочет. Вот и содрогались хлипкие стены домика от споров отца и сына. Сестра Есенина, Катя, передавала позднее в воспоминаниях такие слова отца о «прожектах» непокорного Сережи: «Знаю я Пушкина, Гоголя, Толстого и скажу правду. Очень хорошо почитать их, но видишь ли? Эти люди были обеспеченные. Посмотри, ведь они все помещики. Что же им делать было? Хлеб им доставать не надо. На каждого из них работало человек по триста, а они как птицы небесные — не сеют, не жнут… Ну где же тебе тягаться с ними?» На все разумные доводы сын ответствовал одно: «Посмотрим!» И летели из крошечного домика в Спас-Клепики письма единственному другу, Грише Панфилову: «Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом все больно и на все тяжело и обидно. Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!»; «Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное. Я употребляю все меры, чтобы проснуться». Кипели страсти в этом деревянном домишке, …но сгорел он в 90-х, спустя много десятилетий. Сгорел перед самым открытием Музея Сергея Есенина. К счастью, за день до прибытия бесценных материалов о жизни поэта. Домик был подожжен, вспыхнул и сгорел дотла. Его восстановили. И музей существует вопреки чьей-то злой воле. А в том далеком 1912 году, осенью, Сережа ушел из дома отца за славой первого поэта России…

Б. Строченовский переулок, дом 22
Б. Строченовский переулок, дом 22В музее С. Есенина

Казанский вокзал

Казанский вокзал

Казанский вокзал — начало начал в литературной судьбе поэта Сергея Есенина. Когда в конце июля 1912 года на платформу этого вокзала легко спрыгнул белокурый Сережа Есенин, наивный, полный честолюбивых грёз о поэтической славе, он назывался Рязанским, так как был открыт на участке железной дороги Москва-Рязань, да и само здание тогда выглядело не так нарядно. Преображение Рязанского вокзала в Казанский, размах строительства которого затмил все предыдущие проекты по возведению московских вокзалов, мистическим образом связано с преображением скромного сельского паренька в великого русского поэта. Бессчетное количество раз будет он один или в компании друзей уезжать отсюда в родное Константиново и возвращаться в Москву. И с 1911 года (если быть точным, то впервые Сережа приехал в Москву к отцу на каникулы в 1911-м — побродил по городу, накупил книг) по 1925 год на его глазах будет меняться облик вокзала. Удивительно, но даже первое, пробное, свидание с Москвой учащегося школы в Спас-Клепиках совпало с официальным утверждением академика Щусева главным архитектором строительства вокзала! В 1914-1915 годах закончилась закладка фундаментов. Строительство притормозила Первая мировая война. Лишь к зиме 1916-1917 г. удалось возвести крышу над зданием. Революция 1917 года внесла коррективы в архитектурные планы и идеологический смысл грандиозной стройки. В 1926-м году, когда на земле уже не было Сергея Есенина, завершилась отделка Казанского вокзала…

Казанский вокзал

Ленинградский вокзал

Ленинградский вокзал

У старейшего московского вокзала — Ленинградского — есть брат-близнец: Московский вокзал в Санкт-Петербурге. И «родитель» у них один — архитектор Константин Андреевич Тон. Вокзал в Москве построен в 1849 году и назывался он Петербургским. 19 августа 1851 года, в день торжественного открытия Петербугско-Московской железной дороги, из Петербурга в Москву в 3 часа утра первым поездом выехала высокая комиссия: Государь Император с супругой, наследником престола, великими князьями, германскими принцами, придворными и двумя батальонами гвардейцев. Путь занял 19 часов. Взошедши на престол в 1855 году, Александр Второй переименовал дорогу в Николаевскую и вокзал, соответственно, назвал Николаевским. В 1923 году указом Ф. Дзержинского (народного комиссара путей сообщения!) дорога была названа Октябрьской, вокзал — Октябрьским. А уже в 1924 году, в связи с переименованием Северной столицы — Ленинградским. Ленинградский он и по сей день. Если Казанский вокзал — начало пути Есенина в большую жизнь, то Ленинградскому вокзалу выпала печальная участь принять бренное тело поэта, сбежавшего было из опостылевшей Москвы в Ленинград…

Когда-то давно, в марте 1915 года, баловень судьбы, Сергей Есенин, оставив гражданскую жену Анну Изряднову с новорожденным сынишкой Георгием, отправился отсюда в Петербург за славой, к Блоку…
Когда-то, в начале февраля 1922 года, в разгар любовной горячки, приехал поэт сюда, на вокзал, проводить свою Айседору на гастроли в Петроград и не смог расстаться с ней — прыгнул в вагон… И Петроград принял уставших с дороги в № 5 гостиницы «Англетер». Большом, прохладном номере с двумя трубами парового отопления, спускавшимися по стене…

И вот год 1925-й: побег из Москвы в Ленинград, № 5 в гостинице «Англетер», прощание с поэтом на Московском вокзале Ленинграда — и небольшой, словно детский, деревянный гроб на платформе Ленинградского вокзала в Москве…

Ленинградский вокзал

«Есть в дружбе счастье…»

«Есть в дружбе счастье…»

Когда в феврале 1914 скончался от чахотки Гриша Панфилов, Сережа Есенин словно осиротел. «Светоч моей жизни» говорил о друге Есенин, и это не было поэтическим преувеличением эмоционального юноши.  Есенин потерял единственную родственную душу: советчика, мудрого собеседника, да просто, искренне любящего человечка. С тех пор,  окружая себя многочисленными «легкими друзьями», он интуитивно искал себе такую же большую дружбу…

Теплым августовским днем 1918 года, в этом здании на углу Моховой и Тверской, в 1-м Доме Советов (гостиница «Националь») Есенин встречает человека, который на несколько лет становится его лучшим другом. За большим столом ответственного литературного секретаря Издательства ВЦИК сидел Анатолий Мариенгоф.

Позднее Анатолий Борисович напишет: «Передо мной стоял паренек в светлой синей поддевке. Под ней белая шелковая рубашка. Волосы волнистые, желтые, с золотым отблеском. Большой завиток как будто небрежно (но очень нарочно) падал на лоб. Завиток придавал ему схожесть с молоденьким хорошеньким парикмахером из провинции. И только голубые глаза (не очень большие и не очень красивые) делали лицо умнее: и завитка, и синей поддевочки, и вышитого, как русское полотенце, ворота шелковой рубашки». Денди из Пензы, красивый, красноречивый, еще много напишет  о дружбе с Есениным — целую «Бессмертную трилогию»! Талантливо, остороумно.

Об Анатолии Борисовиче говорили, что «ради красного словца, он не пожалеет и отца». Ну что ж, таково свойство его пера… Излишне самолюбив — ну что ж, таково свойство его натуры… Зато достаточно умен, чтобы понимать о себе главное: талантлив, но не гениален. Обидно ведь! По-человечески даже можно понять. Внушал Есенину, что поэт должен быть свободен от семейных уз, а женившись, превратился в обывателя.

Вспоминаются слова Ивана Грузинова (общего их с Есениным приятеля): «Теща Мариенгофа управляет имажинизмом… У Анатолия огромные расходы на семью…» Дело-то житейское. А в дружбе, как и в любви и в поэзии талант нужен: не каждому дается. У Есенина такой талант был.

Гостиница «Националь»

Суриковский литературный кружок

Суриковский литературный кружок

Переехав в Москву к отцу, Сережа Есенин настойчиво ищет пути-дорожки в большую литературу. Еще в мае 1912 года он посылал свои стихи на конкурс Надсона, но ответа так и не дождался. Сережа приходит в Суриковский литературно-музыкальный кружок, который объединяет писателей-самоучек. Кружок назван в честь Ивана Захаровича Сурикова, рано ушедшего поэта, издавшего в 1872 году сборник произведений начинающих литераторов из народа «Рассвет». Не имея своего помещения, суриковцы собирались в трактирах, на частных квартирах,

Могила поэта И. Сурикова на Пятницком кладбище
на могиле поэта Сурикова на Пятницком кладбище;

Здание Польской библиотеки при римско-католической церкви в Милютинском переулке, 18
в здании Польской библиотеки при римско-католической церкви в Милютинском переулке, 18;

«Рыженковское подворье» в Солянском проезде, 3
в Солянском проезде, 3, где находилось «Рыженковское подворье».

Кружковцы часто выезжали в Кунцево, близ Крылатского, там рос вековой красавец-дуб (в 90-е годы дуб расколола молния). На этих встречах писатели и поэты читали свои произведения, обсуждали творчество собратьев-любителей. Именно перед суриковцами молодой Есенин впервые публично  выступил со своими стихами. Услышав чтение Сергея, кружковцы были озадачены — настолько его поэзия отличалась от их творчества свежестью и непосредственностью! Один из руководителей Суриковского кружка, Григорий Дмитриевич Деев-Хомяковский, вспоминал: «Он удивительно схватывал картины природы и преподносил их в ярких образах. В течение первых двух лет Есенин вел непрерывную работу в кружке. Казалось нам, что из Есенина выйдет не только поэт, но и общественник».

Целью кружковцев было издание своих произведений. Несмотря на безденежье, готовился  первый номер журнала «Друг народа». Общественная работа привлекала юного поэта гораздо меньше Поэзии. Мастерство Есенина росло. Он упорно работал над собой. С марта 1913 года он оформлен  в экспедицию Товарищества И. Д. Сытина при содействии руководителей Суриковского литературного кружка. В январе 1914 года детский журнал «Мирок» напечатал стихотворение Есенина «Береза» под псевдонимом «Аристон». Наконец дело пошло! Сергей пишет Грише Панфилову на обороте своей фотокарточки: «Распечатался я во всю ивановскую. Редактора принимают без просмотра, и псевдоним мой «Аристон» сняли». В начале февраля 1915 года собранием Суриковского кружка Есенин вводится в состав редколлегии журнала «Доброе утро». Идейно-художественный уровень произведений, представленных к печати кружковцами, не устраивает юношу. 8-го февраля 1915 года он подал заявление о выходе из кружка, но после решил остаться… При всех видимых благоприятных событиях, Есенин недоволен собой и своими успехами. Из письма Грише Панфилову: «Судьба играет мною. Она, как капризное дитя, то смеется, то плачет». Единственное  решение уже созрело! 9-го марта 1915 года Есенин приезжает в Петроград…

Арбатская площадь, дом № 14

Арбатская площадь, дом № 14

Этот старейший московский кинотеатр открыт 10 ноября 1909 года на Арбатской площади. Изначально он был рассчитан на 400 мест, но стал настолько популярным, что его пришлось перестраивать, и к 1912-1913 годам в нем уже размещалось 900 зрителей. Надо отметить, что, в отличие от других московских кинотеатров того времени, которые располагались в различных по назначению зданиях, он и был спроектирован, как кинотеатр. Возможно, в этом — секрет его долголетия. В 20-е годы прошлого столетия «Художественный» считался фешенебельным, его любила посещать творческая интеллигенция.

В воспоминаниях Анны Берзинь есть забавный эпизод, связанный с посещением кинотеатра Сергеем Есениным: «Помню, что после приезда он пришел за нами, чтобы пойти к нему в гости. Я пошла с дочкой, так как Сергей сказал, что купил живую рыбу и специально выпустил ее в ванну, она будет плавать до нашего прихода. Действительно, придя к ним, мы сразу пошли в ванную. Большая, шустрая рыба плавала в ванне. Сергей был очень весел, много шутил, совсем не пил в этот день, и мы очень хорошо провели время до обеда, а после обеда собрались в кино на Арбатскую площадь. Мы шли бульварами пешком, так как надо было отвести дочку домой, она еще была мала, и мы не хотели ее брать в кино. Мы шли с ней несколько впереди, и я ее спросила: «Понравилось тебе у Сережи?» — «Да, — ответила она живо. — Только он сам очень похож на белую вошку…» Я остановила ее, но было уже поздно. Сергей услышал это и очень обиделся. Я увидела, как у него испортилось настроение. Мы проводили ее домой, и он с ней прощался не так сердечно, как делал это всегда. Мы пошли в кино. Но среди сеанса нам все надоело, и мы вышли из кино. Они меня провожали с Соней. Мы распрощались у дверей нашего дома». Такая милая, мирная картинка!

А через несколько месяцев, когда в Москву из Ленинграда пришла трагическая весть о гибели Сергея Есенина, перед киносеансом (шел «Броненосец «Потёмкин») ее сообщили зрителям.

Кинотеатр «Художественный»

Никитский бульвар, дом № 8

Никитский бульвар, дом № 8

Во флигеле особняка князей Гагариных — единственной постройке, уцелевшей после пожара 1812 года, 3 марта в 1920-м был открыт Дом печати, сразу  ставший родным домом многоголосой  пишущей братии. Четырнадцать комнат для занятий, собраний, библиотеки, столовой, буфетной — и зрительный зал на 350 мест! Активная культурная жизнь кипит в этом здании  по сей день, спустя 90 лет! Изменилось лишь название. Центральный Дом журналиста — легендарный Домжур — приветлив и хлебосолен, как и в те далекие 20-е. Сколько событий хранят в памяти эти стены!

Например, «Дискуссию об истоках и судьбах имажинизма» с участием Рюрика Ивнева, Вадима Шершеневича, Анатолия Мариенгофа, Сергея Есенина весной 1921-го; последнее выступление Александра Блока — через несколько месяцев поэта не стало. По этой белой мраморной лестнице легко взбегал Сергей Есенин. Здесь, в Большом зале, 1 июля 1921 года он впервые читал своего «Пугачева». Литератор Сергей Спасский присутствовал на читке и описал ее: «Одним человеком на пустой сцене разыгрывалась трагедия, подлинно русская, лишенная малейшей стилизации. Зал замер, охваченный силой этого поэтического и актерского мастерства, и потом все рухнуло от аплодисментов».

Здесь состоялось и последнее публичное выступление Сергея Есенина 25 сентября 1925 года. Поэт читал «Персидские мотивы» и поэму «Цветы». Сергей Александрович написал эту поэму в 1924 году, называл ее философской, но в собрание сочинений не включил, а некоторые строки повторил в восхитительном  стихотворении «Цветы», созданном в октябре 1925-го года.

Центральный дом журналиста (Дом печати)
Центральный дом журналиста (Дом печати)
Центральный дом журналиста (Дом печати)
Центральный дом журналиста (Дом печати)

С Домом печати связана и черная, печальная страница литературной жизни — прощание с любимым поэтом. Зал Дома печати затянут черным крепом. Бледное, безжизненное лицо Есенина, с навеки сомкнутыми, будто приклеенными прямыми ресницами и с тщательно расчесанными неживыми влажными волосами, со слушающим выражением печальных бровей покоится среди цветов», — так писал И. Рахилло. «В гробу лежал мальчик с измученным, скорбным лицом…», — таким увидел покойного писатель Лев Никулин. Люди, воспринявшие смерть поэта, как личное горе, шли к нему проститься бесконечным потоком всю ночь. На чугунной ограде Дома печати было растянуто полотно со словами: «Тело великого русского национального поэта Сергея Есенина покоится здесь».

Прощание с С. Есениным

Утром 31 декабря траурная процессия с гробом Есенина направилась по Никитскому бульвару, на Тверском остановилась около Камерного театра, заиграл оркестр, после гроб с телом три раза обнесли вокруг памятника А. Пушкину, и траурная процессия направилась на Ваганьковское кладбище.

Похороны С. Есенина
Похороны С. Есенина

Зинаида Райх

Зинаида Райх

Когда опускали в могилу гроб с телом Сергея Есенина, серое кладбищенское небо вспорол женский крик: «Прощай, моя сказка!». Всеволод Мейерхольд прошептал обожаемой жене: «Зина, ведь ты обещала!» Злые языки говорят, что только в эту ночь, 31-го декабря 1925 года, великий режиссер, наконец, заснул спокойно.

Скоропалительный брак Сергея Есенина и Зинаиды Райх, заключенный в поездке на Соловки летом 1917 года, официально был расторгнут 5 октября 1921 года, но давно, с 1919-го уже трещал по швам. Зинаида Николаевна отчаянно боролась за свое счастье: приезжала в Москву одна и с дочерью Таней, останавливаясь то у поэта Шершеневича в Крестовоздвиженском, то, позднее, в Полуэктовом (современное название — Сеченовский) переулке, в доме № 5 (см. розовый дом на фото).

Крестовоздвиженский пер., дом № 5 Крестовоздвиженский пер., дом № 5

Сам ли поэт разочаровался в семейной идиллии или друзья надоумили, но, как сказал другой великий поэт, «семейная лодка разбилась о быт». Райх тяжело переживала развод, оставшись с двумя детьми на руках, долго болела.

15 августа 1920 года она была принята на работу в Наркомпрос, инспектором (см. фото — Сретенский бульвар, дом № 6) бывшего Страхового общества «Россия». Есенин бывал и в Полуэктовом, и в Наркомпросе. Зинаида Николаевна проводила как-то Сергея Александровича послушать выступление Ленина. Да и в приемной А. В. Луначарского Есенин здесь часто бывал.

Сретенский бульвар, дом № 6

В Наркомпросе и заприметил Всеволод Эмильевич Зинаиду Райх. Потом они встретились на режиссерских курсах ГЭКТЕМАС, где Мейерхольд преподавал, а Райх, решив резко изменить свою жизнь, получала специальность режиссера массовых зрелищ. Сорокасемилетный мастер, отец взрослых дочерей, примерный муж, влюбился в Зинаиду. Кинодраматург Евгений Габрилович писал: «Сколько я ни повидал на своем веку обожаний, но в любви Мейерхольда к Райх было нечто непостижимое. Неистовое. Немыслимое. Беззащитное и гневно-ревнивое. Нечто беспамятное. Любовь, о которой все пишут, но с которой редко столкнешься в жизни. Редчайшая… Пигмалион и Галатея…» Мейерхольд увидел в своей Зиночке актрису.

Вот что писал Анатолий Мариенгоф о Зинаиде Райх того времени: «Райх актрисой не была — ни плохой, ни хорошей. Ее прошлое — советские канцелярии…» И вот еще один перл: «Щедрая природа одарила ее чувственными губами на лице круглом, как тарелка. Одарила задом величиной с громадный ресторанный поднос при подаче на компанию…» Не будем к нему слишком строги, ведь Мариенгоф — тоже муж актрисы (Анны Никритиной), правда, куда менее востребованной.

Зинаиду Райх любили два величайших гения современности: поэт Сергей Есенин и режиссер Всеволод Мейерхольд! Да и Пастернак, Олеша, Царев были ею увлечены. И многие другие. После гибели Есенина Зинаида Николаевна долго приходила в себя. Эта смерть, по ее словам, навсегда оставила у нее «дырку в сердце». Райх подарила близкой подруге, Зинаиде Вениаминовне Гейман, свою фотографию с надписью: «Тебе, Зинуша, как воспоминание о самом главном и самом страшном в моей жизни — о Сергее».

Остоженка, дом № 36

Остоженка, дом № 36

3 февраля 1920 года родился Константин Сергеевич Есенин — сын Сергея Есенина и Зинаиды Райх. Ребенок родился на Остоженке в Доме матери и ребенка. Если верить Мариенгофу, Есенин сомневался в своем отцовстве. Основанием было то, что супруги уже фактически разошлись. Того, что в графе отец стояла запись «красноармеец» — Есенин не знал. О рождении сына поэт услышал по телефону, по телефону же и имя сына озвучил. Крестным отцом Кости стал Андрей Белый.

Остоженка, дом № 36

В этом красивом здании в псевдорусском стиле давали приют одиноким матерям. Здесь они получали пищу и кров, помогая друг другу выживать. Для гордой Зиночки это был удар по самолюбию. Навещал ли Есенин бывшую жену в этот период — доподлинно неизвестно, но, по некоторым источникам — навещал. Ребенок родился болезненным, заболела и Зинаида Николаевна. По словам дочери Есенина и Райх — Татьяны — на Зинаиду «обрушился целый каскад болезней — брюшной тиф, волчанка, сыпной тиф». Отравления сыпнотифозным ядом обычно приводят к буйному помешательству. Женщину даже лечили в психиатрической больнице. Татьяна Сергеевна писала: «Моя мать от природы была на редкость здоровой, сильной и энергичной женщиной. Все это осталось при ней. А душа была ранена (это слова Вс.Эм.)…» Райх, вышедшая из психиатрической лечебницы, проявила упорство и жизнестойкость, возможно, пытаясь доказать что-то своему Сергею, что-то очень важное. Вадим Шершеневич писал в «Великолепном очевидце»: «Райх была при Есенине забитая, бесцветная и злая. Позже, когда она вышла замуж за Мейерхольда, она совсем преобразилась, и сумела из скучноватой провинциальной учительницы развернуться в крупную актрису. Конечно, тут на первом плане было влияние мастера Мейерхольда, но ни один мастер не сможет вылепить что-то значительное из ничего».

Тверской бульвар, дом № 25

Тверской бульвар, дом № 25

В 1812 году в этом доме родился Александр Иванович Герцен. Несмотря на то, что Александр Иванович прожил в этом доме всего несколько первых месяцев своей жизни, дом так и зовется — «Домом Герцена».
В наши дни здесь расположился знаменитый Литературный институт, а в 20-е годы прошлого столетия это был своеобразный клуб литераторов в ведении Всероссийского Союза писателей. Собственно, сам Союз занимал всего 2-3 комнаты на втором этаже; в доме помещались и другие организации (каждой — по одной комнате): РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), МАПП (Московская ассоциация пролетарских писателей), редакция журнала «На посту», позднее, «На литературном посту». Проходили литературные встречи, собрания.

В «Доме Герцена» Сергей Есенин выступал перед литераторами группы «Перевал» с чтением цикла «Персидские мотивы» и «Анной Снегиной». Впервые здесь прочитанная, восхитительная поэма была холодно принята «перевальцами». 1 января 1926-го года в «Доме Герцена» состоялось организационное собрание по увековечению памяти Сергея Есенина. Здесь же был открыт и первый музей поэта при участии Софьи Андреевны Толстой-Есениной, но просуществовал он недолго — вскоре после панегириков начались гонения на покойного Есенина и запрет на его поэзию. Это «Дом Герцена» выведен М. Булгаковым в «Мастере и Маргарите» под «псевдонимом» «Дом Грибоедова». Тут, в подвальчике, находился и ресторанчик, который так любили писатели. Членам Союза делалась скидка с цен прейскуранта. В ресторанчике часто засиживались и Маяковский, и Олеша, и Шкловский, и Алексей Толстой, и Всеволод Иванов… Здесь бывали и Кусиков, и Мариенгоф с Шершеневичем, и Есенин!!!

Писатель Лев Гумилевский в книге воспоминаний «Судьба и жизнь» описывает чтение Сергеем Есениным поэмы «Черный человек» (похоже, это происходило 23 декабря 1925 года, перед самым отъездом в Ленинград): «Официанты с салфетками на локтях столпились в дверях. За их спинами росла потупленная стена гостей. Язык поэзии точен, как и язык математики. Но он доступен для всех и страшен тем, что может высказать и то, что не подлежит языку и слову. Есенин читал негромко и невыразительно, но белые столы с графинами и недопитыми стаканами, свет люстр и тишина, как в гробу, несли его слова и голос до самых темных извилин мозга. Официанты с салфетками смотрели влюбленными глазами на своего поэта и, бог весть, чего не простили бы они ему за одни эти строчки…».

Тверской бульвар, дом № 25
Тверской бульвар, дом № 25
Тверской бульвар, дом № 25

Садовническая улица, дом № 42

Садовническая улица, дом № 42

Садовники. Давно стемнело за окном. Строгий отец, доктор Петр Михайлович Зиновьев, ни за что не хочет отпускать Наташу в чужой дом. Ну и что с того, что Сергей Есенин будет читать там свои новые стихи! Наташа — студентка Высшего Литературно-художественного института, горячая поклонница известного поэта, но ей всего 18 лет! Её приглашает приятель, Иван Приблудный, студент того же института. Человек он в высшей степени ненадежный, пусть Валерий Брюсов и называет его «поэтом милостью божьей». Когда трубку берет сам Есенин и клятвенно обещает отвезти и привезти Наташу обратно, Петр Михайлович смягчается и отпускает дочь. Уже будучи Натальей Петровной Милоновой, спустя много лет, она оставит воспоминания и об этом посещении квартиры Иллариона Вардина, где Сергей Есенин читал «Годы молодые с забубенной славой…», и о других встречах с поэтом, о посещении «Стойла Пегаса», и о своем знакомстве с Галиной Бениславской и сестрами поэта, и о своем недолгом счастье с Иваном Приблудным, единственным учеником Есенина, его «адъютантом», о лагерях, где находилась за то, что была «женой врага народа».

Вот как описала Наталья Петровна выступление Есенина на торжественном вечере в своем институте, там она впервые увидела поэта: «Назвали Есенина. Зал встретил его продолжительными аплодисментами. Быстрыми шагами он приблизился к столу, стоявшему в углу эстрады, и, вдруг, легким движением вскочил на него (предварительно на стоявший рядом стул). Аплодисменты грянули вторично. Он возвышался над залом стройный, легкий, во всем блеске своего обаяния. Читал он еще не опубликованный тогда цикл «Москва кабацкая». Читал негромким, чуть глуховатым голосом, немного нараспев, со скупой жестикуляцией — правой рукой будто отводил что-то от себя. Казалось, что он сам подпадал под эмоциональное воздействие своих стихов и поэтому так легко заражал аудиторию своими острыми переживаниями…»

И жизнь самого Петра Михайловича Зиновьева еще пересечется с жизнью поэта Есенина. Петр Михайлович был ассистентом у психиатра Ганнушкина. При его содействии по просьбе Софьи Андреевны Толстой-Есениной Сергей Александрович был помещен в клинику в ноябре 1925 года. Есенин передавал через отца приветы Наталье, которая интересовалась здоровьем любимого поэта. Кстати, отец утверждал, что Есенин здоров и лег в больницу лишь отдохнуть. О последних днях Есенина в клинике 1-го МГУ в книге Н. Сидориной «Златоглавый. Тайны жизни и гибели Сергея Есенина» есть ссылка на воспоминания Н. Милоновой о ссоре поэта и его последней жены: «А разрыв с Соней действительно был тяжелым. Он написал ей резкое письмо из больницы. И оскорбленная Толстая пришла и выстрелила в него из пистолета, который, ложась в больницу, он оставил дома. Этот случай замяли. Но врач Петр Михайлович Зиновьев, естественно, рассказал обо всем своей дочери Наташе, поскольку в тот самый день Есенин ушел из больницы и его надо было разыскать.» Наташа встречала гроб с телом Есенина на Ленинградском вокзале, прощалась с ним в Доме печати и проводила поэта, стихами которого была так увлечена, а чутким к ней отношением — очарована, на Ваганьковское кладбище.

Свои воспоминания Наталья Петровна просила опубликовать лишь после своей смерти. Скончалась Наталья Петровна Милонова в 2000 году.

Садовническая улица, дом № 42

Один день Есениной Шуры

Один день Есениной Шуры

Сергей Александрович Есенин очень любил своих сестер, Катю и Шуру. Заботился о них по-отечески. С особой нежностью относился к младшенькой, Шурке. Очень боялся, что городская жизнь испортит ее. Боялся, что учиться будет с ленцой, как Катерина. Просил близких выстраданную поэму «Черный человек» сестренке в руки не давать. Скрывал и то, что отношения с Софьей Толстой разочаровали: зачем четырнадцатилетней девчушке эта изнанка жизни!

Осенью 1925 года поэт, как всегда много работал, но был особенно удручен и издерган. Именно поэтому, должно быть, и запомнился Александре так ярко спокойный сентябрьский день, когда брат пригласил ее и Софью Толстую-Есенину прокатиться на извозчике. Есенин рассеянно о чем-то думал, а любопытная сестренка смотрела по сторонам. Она обратила внимание старших на бесчисленное количество кошек, попадавшихся в этот день на улицах города. Сергей Александрович, Шура и Соня включились в игру.

Из воспоминаний Александры Есениной: «Путь от Остоженки до Театральной площади довольно длинный, особенно когда едешь на извозчике. И мы принялись считать. Это занятие нас всех развеселило, а Сергей увлекся им, пожалуй, больше, чем я. Завидев кошку, он вскакивал с сиденья и, указывая рукой на нее, восклицал: «Вон, вон еще одна!» Мы так беззаботно и весело хохотали, что даже извозчик добродушно улыбался. Когда мы доехали до Театральной площади, Сергей предложил зайти пообедать. И вот я первый раз в ресторане. Швейцары, ковры, зеркала, сверкающие люстры — все это поразило и ошеломило меня. Я увидела себя в огромном зеркале и оторопела: показалась такой маленькой, неуклюжей, одета по-деревенски и покрыта красивым, но деревенским платком. Но со мной Соня и Сергей. Они ведут себя просто и свободно. И, уцепившись за них, я шагаю к столику у колонны. Видя мое смущение, Сергей все время улыбался, и, чтобы окончательно смутить меня, он проговорил: «Смотри, какая ты красивая, как все на тебя смотрят…» Я огляделась по сторонам и убедилась, что он прав. Все смотрели на наш столик. Тогда я не поняла, что смотрели на него, а не на меня, и так смутилась, что уж не помню, как мы вышли из ресторана».

Кошки, фешенебельный ресторан «Метрополь» (Театральный проезд, дом № 2)… Так закончился этот редкий радостный день. А наутро Есенин написал два стихотворения — «Ах, как много на свете кошек…» и «Я красивых таких не видел…» — и посвятил их сестре Шуре.

Ресторан «Метрополь», Театральный проезд, дом № 2

2-й Павловский пер., дом № 3

2-й Павловский пер., дом № 3

Неприметный дом постройки 1910 года во 2-м Павловском переулке… Сколько важных событий в жизни Сергея Есенина связано с ним. В этом доме началась самостоятельная взрослая семейная жизнь поэта в середине ноября 1914 года.

Вспоминая это время, Анна Изряднова, гражданская жена Есенина, позднее напишет: «Живем около Серпуховской заставы…» В этот период написаны стихотворения «Зашумели над затоном тростники…», «Троицыно утро, утренний канон…», «Край любимый! Сердцу снятся…», «Шел господь пытать людей в любови…», «Тихо в чаще можжевеля по обрыву…» («Осень»), «Гой ты, Русь моя родная…», «Не ветры осыпают пущи…», «Я пастух, мои палаты…», «Сторона ль моя, сторонка…», «Сохнет стаявшая глина…», «Чую радуницу Божью…», «По дороге идут богомолки…», «Край ты мой заброшенный…», «Заглушила засуха засевки…», «Черная, потом пропахшая выть!», «Топи да болота…».

В этот дом Есенин принес своего первенца, Георгия, родившегося 21 декабря, и удивленно твердил: «Ну вот я и отец». А 8 марта 1915 года простится с женой и сыном, соберет весь свой поэтический багаж и поедет покорять Петроград.

2-й Павловский пер., дом № 3

Большая Лубянка, дом № 16

Большая Лубянка, дом № 16

Для того, чтобы великий человек вдруг предстал перед тобой не бронзовым монументом, а теплым, трогательным, обаятельным современником, иногда бывает достаточно маленького штришка, какой-то дополнительной черточки характера, раскрывающей его личность. Например, азартности.

Да, Сергей Александрович был человеком азартным. Вот строки из его письма Галине Бениславской из Тифлиса от 20 октября 1924 года: «Живу дьявольски скучно. Пишите хоть Вы мне чаще. Одно утешение нашел себе, играть в биллиард. Проигрываю все время. Недавно выиграл в карты 1000 рублей, а после проиграл 1200 рублей. Какая-то полоса невезения».

Упорство приносит свои плоды. Вот письмо Бениславской из Баку от 20 января 1925 года: «Играю с тоски в биллиард. Теперь я Сахарову могу дать 3-4 шара вперед. От двух бортов бью в середину так, что можно за показ деньги брать».

А в настольном календаре за 1925 год Софьи Андреевны Толстой-Есениной обнаруживаем следы его увлечения бильярдом уже в Москве: «1 июля.<…> С Сергеем в «Большой Московский» (биллиард).<…>»; «3 июля.<…>С Сергеем и Катей обед в «Большом Московском»<…>»; «8 июля.<…> С Эрлихом ждали в «Большом Московском».<…>«; «22 сентября.<…> В «Большом Московском» с Казиным.<…>» Кстати, 22 сентября еще и приписка — «Казино».

Не берусь утверждать, что в «Большом Московском». Непросто было вычислить этот «Большой Московский». В Москве, в районе площади Революции был в 20-е годы известный трактир с таким названием, но сноска в календаре Софьи Андреевны утверждала, что речь идет о ресторане на Большой Лубянке. Итак, не путать с трактиром! Сергей Александрович играл на бильярде в ресторане «Большой Московский», расположенном на улице Большая Лубянка, в доме № 16. Под этим номером на улице 2 строения. На доме справа — табличка с номером дома (№ 16), но там находилась торговая лавка. Дом, где был ресторан — слева, без таблички.

Большая Лубянка, дом № 16

Пречистенка, дом № 11

Пречистенка, дом № 11

В настольном календаре Софьи Толстой за 1925 год впервые имя Сергея Есенина упомянуто 9 марта. Весна этого года для Толстой выдалась насыщенной событиями: начало и конец сложного романа с Борисом Пильняком, знакомство и еще более сложное общение с Есениным, сдача выпускных экзаменов в Литературном институте, успешная защита выпускной работы, посвященной литературоведческому анализу романа Бориса Пильняка «Голый год»… Этой же весной Софья временно устроилась машинисткой в Государственный музей Л. Н. Толстого на Пречистенке, о чём она написала 19 июня 1925 года А. Ф. Кони: «Я поступила на службу в Толстовский музей. Пишу там на машинке, работы пропасть, платят гроши, но атмосфера приятная, люди милые, и бывает интересная работа. Сейчас, например, я переписывала телеграммы и доношения всяких духовных лиц в Астаповские дни…».

Свидетельством тому, что Сергей Есенин бывал на Пречистенке в Музее Льва Тостого, служит записка Софьи, датированная июнем 1925 года: «Сергей, милый, пожалела тебя будить. Зайди ко мне на службу (Пречистенка, 11) или позвони (2-26-90). Звонил Наседкин. Приехал твой дядя и сидит у него. Поезжай туда (Тверской бульвар, д. 7. комн. 18). Ради бога, помни, что обещал, а то мне что-то на душе тревожно. Целую. Соня».

Пречистенка, дом № 11

«Прага»

«Прага»

Трактир «Прага», расположенный в самом начале известнейшей московской улицы Арбат, излюбленное местечко извозчиков с Арбатской площади, в народе, не без основания, именовался «Брагой». В 1902 году на его месте купец Петр Тарарыкин открыл ресторан. Поговаривают, что он выиграл здание в карты. Роскошный ресторан «Прага» с шестью залами, зимним садом, бильярдными и отдельными кабинетами сразу же облюбовала творческая братия. После революции ресторан некоторое время назывался Образцовой столовой Моссельпрома «Прага», но меню и обслуживание оставались отменными, даже вдохновили Владимира Маяковского на восторженные поэтические строки.

Есть множество свидетельств тому, что и Сергей Есенин захаживал в «Прагу». Например, в воспоминаниях Льва Повицкого есть эпизод посещения ресторана после возвращения Есенина из зарубежной поездки: «Мы вошли с ним в общий зал ресторана «Прага». Его появление вызвало движение в зале. К нам стали подходить и здороваться с поэтом. Его попросили что-нибудь прочесть. Он не отказался. Вот и «нарушение общественного порядка». Подбегает встревоженный администратор и умоляет Есенина «соблюдать тишину». Но публика требует стихов. Вот уже и скандал! На этот раз все прошло сравнительно гладко. Есенин попросил своих почитателей вернуться на свои места». Ситуация разрешилась, через несколько минут заиграла музыка и начались танцы. И тут, по свидетельству Повицкого, Сергей Александрович «учудил»: он подошел к столику, где сидели два молодых человека с дамами и пригласил на танец… молодого человека!

Вера Холина оставила воспоминания (не опубликованы) «Невыдуманный Есенин». Девушка пришла работать в ресторан «Прага» после окончания ФЗУ помощником повара и официанткой, там она и познакомилась с поэтом. Была влюблена в Есенина, по ее собственному выражению, «бегала» за ним. Даже начала сама писать стихи, которые в 1930 году отметил М. Горький и опубликовал в альманахе «Вчера и сегодня». Любовь к поэту Вера пронесла через всю свою жизнь. После трагической гибели Есенина собирала все публикации и воспоминания о нем. Жила домработницей в семье Сергея Городецкого.

Некая Агнесса Рубинчик тоже написала воспоминания о том, как в августе 1923 года пришла в «Прагу» с братьями Рукавишниковыми и познакомилась с Сергеем Есениным.

Настольный календарь Софьи Толстой-Есениной за 1925 год тоже содержит упоминания о посещении ресторана Есениным: 6 июля и 15 ноября.

Здание ресторана стоит и по сей день, правда, существенно перестроенное, но самой «Праги» уже нет: планируется открытие итальянского ресторана. Как жаль, что еще один след присутствия поэта на земле стерт нашим безжалостным временем…

Ресторан «Прага»

Долгоруковская, дом № 34

Долгоруковская, дом № 34

Вовсе не уверена, что нога Сергея Александровича Есенина когда-нибудь переступала порог этого дома, но, тем не менее, это очень важный адрес в судьбе поэта. В 20-х годах прошлого столетия в этом доме находился Нарсуд Краснопресненского района г. Москвы. В здании на Долгоруковской улице хранились Уголовные дела по обвинению Сергея Есенина по ст. 88, 176, 219 УК того времени. Помните строки Есенина: «Я из Москвы надолго убежал. С милицией я ладить не в сноровке. За каждый мой пивной скандал Они меня держали в тигулёвке…»? И ещё, из воспоминаний Василия Наседкина «Последний год Есенина»: «Больше всего Есенин боялся …милиции и суда».

Как справедливо заметил полковник милиции, следователь по особо важным делам Эдуард Хлысталов, арестовывали Есенина всегда по определенной схеме. Когда поэт хмелел и начинал ругаться или доверительно беседовать с приятелями на щекотливые темы, всегда находились люди за соседними столиками, которые незаметно выходили и возвращались с представителями власти, и требовали «привлечь поэта к уголовной ответственности, <…> даже называли статьи уголовного кодекса, по которым Есенина следовало судить».

23 октября 1937 года Гослитмузеем были приобретены копии уголовных дел поэта, которые сопровождались письмом В.Н. Полянского: «Копии с уголовных дел поэта С. А. Есенина были собраны автором этих строк при следующих обстоятельствах. В 1925 году я работал в должности секретаря в Краснопресненском нарсуде гор. Москвы. Меня интересовало творчество Есенина, интересовала и его личность. С поэтом я не был знаком, хотя одно время и жил с ним в одном владении (дом № 2 по Брюсовскому пер.). Я знал, что Есенин был нередким гостем в отделении милиции, куда его приводили за различные хулиганские поступки, знал, что ему грозит суд, но обычно перед судом обвиняемый куда-либо исчезал, как говорят, не указав адреса, начинался розыск и т.д. Одним словом — к моменту трагической смерти поэта в суде скопилось пять неразобранных дел о нем, и ни одно из этих дел не было предметом судебного разбирательства. Все они были прекращены 30.12.25 за смертью поэта. Зная, что делопроизводства подобного типа, после некоторого хранения в архиве, обычно уничтожаются (на 3-й или 5-й год) и полагая, что дела о поэте могут иметь некоторый общественный интерес, я, с разрешения судьи, снял копии с производств и оставил у себя на хранении.<…>».

О каждом из пяти дел речь пойдет отдельно.

Долгоруковская, дом № 34

46-е отделение милиции г. Москвы

46-е отделение милиции г. Москвы

Напомню, что Владимиру Николаевичу Полянскому, секретарю Краснопресненского суда, удалось скопировать пять уголовных дел Есенина. Три уголовных дела были открыты в 46-м отделении милиции по адресу: Большой Гнездниковский переулок, дом № 3. Сначала несколько слов о самом здании. На фото «новодел», к сожалению. Здание, которое занимала московская полиция и МУР, существовало уже в 1830-м году. Дом находился «под охраной» государства, но в 2006 году, по выражению строителей, «упал сам». Теперь на руинах возводится административно-жилое здание с подземной стоянкой. Тема об уголовных делах настолько важна, что, в данном случае, отступлю от правила рассказывать только о «живых» домах.

Теперь непосредственно об уголовных делах Есенина. Еще в 1921 году на заседании в ЛИТО Наркомпроса Сергей Александрович резко высказал свою точку зрения о «партийности в литературе» (цитируется по воспоминаниям Скитальца): «Здесь говорили о литературе с марксистским подходом! Никакой другой литературы не допускается! Это уже 3 года! Три года вы пишете вашу марксистскую ерунду! Три года мы молчали! Сколько же еще лет вы будете затыкать нам глотку? На кой черт и кому нужен марксистский подход? Может завтра же ваш Маркс сдохнет!» Еще раз напомню, что в стихах поэт выразился мягче: «Отдам всю душу Октябрю и маю, но только лиры милой не отдам…» Большевикам, естественно, Сергей Александрович доверия не внушал, и, не будь он талантливым и известным к 1923 году уже всему миру, то… Приходилось большевикам воспитывать этого непокорного Есенина. Из книги В. Пашининой «Неизвестный Есенин»: «Сломать «крестьянского поэта», заставить прийти в услужение власти — для этого все средства годились — в том числе и разного рода провокации…».

В августе 1923 года Есенин вернулся из заграничной поездки. Москва встретила его отсутствием жилья (из особняка Дункан он съехал), безденежьем. Г. Бениславская в «Дневнике» писала: «…игнорировали как личность и как общественную величину. Положение создалось таким: или приди к нам с готовым мировоззрением или ты нам не нужен, ты ядовитый цветок…» Настроение поэта было мрачным: «Буду кричать, буду, везде буду. Посадят — пусть сажают — еще хуже будет. Мы всегда ждем и терпим долго. Но не трожь! Не надо!».

Провоцировать на скандалы обиженного Есенина было легко. Да вот еще, как отголосок неприятного случая в Бронксе на квартире еврейского рабочего-поэта Мани-Лейба (см. воспоминания В.М. Левина), скандалам придавался опасный душок «антисемитизма». Статья за «разжигание национальной розни» серьезнее статьи за «хулиганство», тут уж вплоть до расстрела по тому времени!

Итак, дело № 1. Скандал в кафе «Стойло Пегаса» 15 октября 1923 года. За годы отсутствия Есенина «Стойло» из литературного кафе превратилось в нэпманский кабак. По адресу выступавших поэтов публика отпускает хамские реплики. Есенин не выдержал и вступился за товарищей. В перебранке замахнулся стулом на обидчика. Тут же появился милиционер, принявший сторону обнаглевшего нэпмана. Даже официантка кафе Гартман, давая показания, назвала Есенина «неизвестным»! Даже М. И. Калинин, которому позвонила Е. Кононенко (знакомая Есенина), пытаясь защитить поэта, принял сторону нэпмана!

Дело № 2 (объединено с № 1). Скандал в кафе «Домино» 20 января 1924 года. Проходя к столику, Есенин случайно толкнул посетителя. Возник конфликт, потом драка. В делах Есенина все гласные свидетели — милиционеры и дворники. Появляются, словно из-под земли. Есенин вырывается, произносит слово «жид» и оскорбляет официальных лиц «при исполнении».

Дело № 3. В 46-е отделение милиции 9 февраля 1924 года явился гражданин Семен Абрамович Майзель и заявил, что, находясь в кафе «Стойло Пегаса», слышал речи Есенина антисемитского характера. Попросил привлечь к законной ответственности. Из книги В. Пашининой: «Интересно и совершенно верно замечание есениноведа Л. Занковской: в антисемитизме объявиняли Есенина при жизни. Но никогда никто не упрекнул в этом Есенина посмертно. Обвиняли во всех грехах, но никогда — в антисемитизме. Почему? Да потому, что не было за Есениным этого греха».

 46-е отделение милиции г. Москвы

15-е отделение милиции г. Москвы

15-е отделение милиции г. Москвы

Дело № 4 из списка В. Н. Полянского, близнец 3-х предыдущих. В 15-е отделение милиции, по адресу: Дегтярный пер., дом № 4, обратился гражданин Нейман М.В. Гражданин сообщил, что, находясь на Малой Бронной, по направлению к Тверскому бульвару, с братом, увидел гражданина в нетрезвом виде и сказал ему: «Вы пьяны. Идите домой». В ответ услышал выкрик антисемитского характера, а именно, «жидовская морда». И.В. Нейман полностью подтвердил показания брата. Но в этом деле, однако, нашлись свидетели. Есенин был с сестрой Екатериной, которая показала, что брат, будучи в нетрезвом виде, вывалился на повороте из санок и нечаянно толкнул прохожего. В ответ Есенина обозвали. Нашлись и другие свидетели. Некий Пуговкин М.П. показал: «Я заметил стоящего в нетрезвом виде гражданина, на которого напали двое граждан. Один их них схватил его за рукав, другой за воротник и, сдернув с него пальто, продолжали бить. Он же стал от них отрываться. За что они его били, — неизвестно». Показания Пуговкина подтвердили свидетели Яршев и Бурцев. Надо отметить, что к тому времени Сергей Есенин только что выписался из больницы, куда поступил с тяжелой резаной раной предплечья,и ходил с перевязанной рукой! Сам Есенин не уличал своих обидчиков в причинении ему телесных повреждений.

15-е отделение милиции г. Москвы

26-е отделение милиции г. Москвы

26-е отделение милиции г. Москвы

И последнее, 5-е уголовное дело Сергея Есенина, которое удалось скопировать В.Н. Полянскому. На этот раз обошлось без обвинений в антисемитизме! На фото служебный вход в Малый театр. Именно в театре произошел этот курьез.

6 апреля Сергей Есенин был доставлен в 26-е отделение милиции по адресу: Столешников переулок, дом № 3. Современный адрес: Столешников переулок, дом № 9, стр. 3. В здании, пережившем пожар 1812 года, находился полицейский участок и пожарная часть. Из протокола от 7 апреля 1924 года, подписанного Есениным: «…я попал в театр с пропуском за кулисы, который мне передала артистка Щербиновская, потом, желая выйти, заблудился и попал не в ту дверь. В театре я не дебоширил, но когда меня хотели взять под руки, я толкнул лиц, желающих взять меня под руки, один из них упал и разбил себе нос. Виновным в появлении в нетрезвом виде в общественном месте себя признаю, в скандале нет».

Из воспоминаний участника событий В.В. Федорова: «…Когда О.С. Щербиновская вошла в свою уборную, чтобы быстренько переменить костюм к следующему акту, и попросила оставить ее в уборной с портнихой, Есенин запротестовал. Зная буйный характер Есенина, когда он выпьет, Ольга Сергеевна и прибегла к нашей помощи. «Ведь он может натворить Бог знает что», — говорила она. <…> Не зная, как уговорить разбуянившегося Есенина, администратор был вынужден позвать милиционера. Увидя милиционера, Есенин бросился бежать по коридору <…>, не зная расположения закулисных помещений, чуть было не выскочил на сцену во время хода действия. К счастью, его успел схватить стоявший на выходе артист А.И. Истомин <…> Дело кончилось тем, что Есенина повели в комнату администратора и там начали составлять протокол. Помню, в это время вошел в комнату администратора заведующий постановочной частью и режиссер И.С. Платон. Увидя его, Есенин, внимательно всматриваясь в лицо Ивана Степановича, не без иронии и сарказма спросил его: «А что вы сделали для революции?!», после чего И.С. Платон тотчас скрылся». Это дело не дошло до судебного разбирательства. В гримерке актрисы Щербиновской вместе с Есениным сидел и Всеволод Иванов, но имя его в протоколах не фигурирует. Милицию интересовал только Есенин!

Малый театр
26-е отделение милиции г. Москвы

Рижский вокзал

Рижский вокзал

19 июня 1923 года Сергею Есенину было отправлено письмо некой Габриэль Мармион. О самой женщине ничего не известно, но письмо ее тонко передает состояние души поэта на чужбине. Вот несколько строк из него: «<…> Прошлую субботу выражение вашего лица мне показалось таким жалобно-болезненным, что я пожелала Вам еще горячей вернуться на милую Вам родину. Вы знаете сами, дорогой господин Есенин, какой заботливостью я Вас окружала, и что низко было предположить, что в моем образе действий крылось другое чувство. Мой идеал не сходится с человеком, который Вы есть, кроме того, Вы умеете иногда становиться достаточно неприятным, чтобы заставить забыть, что Вы — очаровательное существо. Но передо мной был только поэт, только мозг, гибель которого я чувствую, спасти который я хотела; это поэта я хотела вырвать из злополучного для Вас бытия, которым является обстановка, в которой Вы пребываете в Париже и везде в Европе с тех пор, как Вы уехали из России. Можно ли подумать без грусти, что уже два года Вы ничего не говорили, что все, что красиво и чисто в Вашей душе, стирается каждодневно от соприкосновения с пошлым бытием.<…> Как я буду счастлива, когда мне напишут, что Вы, наконец, уехали.<…> Однако я подчеркиваю, что для приписываемых мне чувств к Вам странно пожелать это расставание навсегда. Ибо в самом деле я Вас никогда не увижу больше. Это немного больно, я так хотела бы знать о Ваших достижениях…».

Есенин бредил родными просторами, ждал свидания с Россией, и вот, наконец, 3 августа 1923 года поэт вместе с Айседорой Дункан поездом из Риги прибывает в Москву, на Виндавский (ныне Рижский) вокзал. Илья Ильич Шнейдер, секретарь Айседоры, позже опишет это событие: «Когда белые фартуки носильщиков рассыпались вдоль перрона цепочкой белых пятнышек, встречающие, как по команде, двинулись по платформе: поезд подходил к перрону. Мы сразу увидели их. Есенин и Дункан, веселые, улыбающиеся, стояли в тамбуре вагона. Спустившись со ступенек на платформу, Айседора, мягко взяв Есенина за запястье, привлекла к себе и, наклонившись ко мне, серьезно сказала по-немецки: «Вот я привезла этого ребенка на его Родину, но у меня нет более ничего общего с ним…» Но чувства оказались сильнее решений». И все-таки это было началом конца их отношений. Медленного, постепенного, незаметного…

А тем временем в другом уголке Москвы Галина Бениславская напишет записку Сергею Покровскому, с которым ее в 1923 году связывали близкие отношения: «Доброе утро! А С.Е. приехал-то. Наконец. Узел безнадежно запутывается».

Рижский вокзал

Арест по доносу

Арест по доносу

Большой Афанасьевский переулок, дом № 30 и Варсонофьевский переулок, дом № 7 связаны с очень важным периодом в жизни Сергея Александровича Есенина, можно сказать, с переломным.

Большой Афанасьевский переулок, дом № 30
Варсонофьевский переулок, дом № 7

19 октября 1920 года поэт пришел переночевать к своему приятелю-имажинисту Александру Кусикову. Оба были арестованы и отправлены во внутреннюю тюрьму ВЧК. По этому поводу Есенин писал своему другу и наставнику Иванову-Разумнику: «Дорогой Разумник Васильевич! Простите, ради Бога, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так неожиданно и глупо вышло. Я уже собирался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК. Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться».

Полковник милиции Э. Хлысталов в книге «13 уголовных дел Сергея Есенина» о деятельности ВЧК тех лет писал: «5 сентября 1918 года Советом Народных Комиссаров было принято постановление, согласно которому расстреливались «все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». А поскольку в стране отсутствовало уголовное законодательство, правового понятия «контрреволюционной организации», «заговора», «мятежа» не было, то при желании можно было расстрелять кого угодно. Дзержинский набирал в ВЧК бывших уголовников, психопатов, параноиков, откровенных садистов и сексуальных маньяков, большинство из которых коммунистами никогда и не были.<…> В основу деятельности «чрезвычаек» было положено осведомительство». Можно только себе представить, ЧТО УВИДЕЛ И ЧТО ИСПЫТАЛ Сергей Есенин, находясь во внутренней тюрьме ВЧК (Варсонофьевский пер., 7). Расстрелы, к слову, производились во дворе тюрьмы.

Арест братьев Кусиковых был произведен по доносу. Из материалов дела: «В семье Кусиковых, проживающих по Б. Афанасьевскому пер. (Арбат) в доме № 30, есть один сын по имени Рубен. Он бывший деникинский вольноопределяющийся, служил в деникинской армии в Дикой дивизии, Черкесском полку. В одном из боев с красными войсками был ранен в руку. Теперь был привезен в Москву с партией пленных <…> Так как семья Кусиковых имеет большие связи среди старых партийных работников, сын этот, по хлопотам тов. Аванесова, был освобожден и находится ныне на свободе. Этот тип белогвардейца ненавидит Советскую власть и коммунистов, как и вся их семья…»

Сергей Есенин и Александр Кусиков (несколько позже) были освобождены под поручительство Якова Блюмкина, который в то время дружил с имажинистами. В деле имеется еще письмо с просьбой-ходатайством А. В. Луначарского и телефонограмма Замнаркома РКИ Аванесова.

На заявлении А. Кусикова следователю ВЧК стоит подпись «ГОТОВЫЙ К УСЛУГАМ А. Кусиков.» На это следует обратить внимание! Когда в январе 1922 года при содействии А. В. Луначарского Кусиков вместе с Борисом Пильняком отправился в заграничную командировку, в эмигрантских кругах ему дают кличку «чекист». Кусиков Александр Борисович (Кусикьянц) родился в Армавире, происходил из древнего армянского рода. В творчестве, из всех имажинистов, был ближе всего к Есенину. Автор популярных романсов «Слышен звон бубенцов издалека…», «Обидно, досадно до слез, до мученья…». Путешествуя по миру с Айседорой Дункан, Есенин встречался с ним в Берлине. В 1924 году Кусиков переселяется в Париж. Скончался в Париже в 1977 году.

Мотя Ройзман

Мотя Ройзман

Книга Матвея Ройзмана «Все, что помню о Есенине» читается с большим интересом, хотя многие современники поэта и есениноведы призывают осторожнее относиться к фактам, изложенным в ней. А исследователь В.В. Базанов прямо заявляет: «Не вызывают доверия и подробнейше описанные эпизоды…».

Мотя Ройзман познакомился с Сергеем Есениным в 1919 году, вошел в группу имажинистов, занимался бухгалтерией в кафе «Стойло Пегаса». Был моложе Есенина всего на три года, но почему-то представляешь его совсем неопытным робким юношей рядом с поэтом. Такое создается впечатление. Вряд ли Мотя был близок Есенину, Сергей Александрович никогда не приглашал его в Константиново. И, тем не менее, они общались довольно часто. И в этом доме в Газетном переулке Есенин бывал. Вскользь упомяну, что в здании иногда проходили и «Никитинские субботники», которые, как известно, посещал Есенин. Читаем у Ройзмана: «Есенин и я прошагали по переулку и вошли во двор дома № 3, где я жил с моими родителями. Мы поднялись на шестой этаж, дверь открыла мать, увидела поэта, о котором я ей рассказывал, и растерялась. Но он, поздоровавшись, ласково заговорил с ней…<…> Есенин подошел к стене, где была прибита маленькая вешалка, снял шубу, шапку, повесил их, а шарф бросил на кушетку.<…> В это время мать принесла подносик с двумя стаканами чая и пирожками из пеклеванной муки с урюком…»

Газетный пер., д. 3
Газетный пер., д. 3

В произведении Матвея Ройзмана много эпизодов московской жизни поэта и его окружения, которые попутно освещают и бытовой антураж далеких 20-х годов. Ощущаешь даже «эффект присутствия» на месте событий! Но вот цитата из книги В. Пашининой «Неизвестный Есенин»: «Рассказывая во всех подробностях о своей встрече с Есениным в больнице, Ройзман несколько раз упоминает о перебинтованной правой руке, которая «лежала поверх одеяла», и потому с ним и Анной Берзинь Есенин поздоровался, подав левую руку. Не забыл Мотя Ройзман ни про гостинцы, ни про стихи, «перепутал» только руки Есенина, да «забыл» сказать самое главное, что Анна Берзина (Берзинь) не с Мотей Ройзманом ходила в больницу, а с Вардиным, что друг Есенина имажинист Мотя Ройзман с самого начала был соглядатаем и сексотом, что после разрыва с имажинистами и ухода Есенина Матвею Ройзману, естественно, нечего стало делать в «Стойле» — он возвращается на службу туда, откуда пришел, в ГПУ. И начинает писать не стихи, а прозу о работе чекистов, милиции. Одна книга так и будет названа: «Друзья, рискующие жизнью». В этой области он больше преуспеет. Его друзья-чекисты, писатели Лев Кассиль и Лев Шейнин, дадут высокую оценку его чекистской деятельности и его детективному жанру». Вот и верь этим мемуаристам! Значит не зря одна известная писательница сказала, что мемуары, по сути своей, уже лжесвидетельство.

Конфликт с дипкурьером

Конфликт с дипкурьером

Не окажись дипкурьер Адольф Рога тщеславным, мстительным чинушей, глухим к волшебному дару Сергея Есенина, конфликта в поезде «Баку–Москва» на перегоне «Тула–Серпухов» можно было избежать, но случилось то, что случилось, и «Дело», начатое «Актом № 5», составленным транспортной милицией Курского вокзала (куда доставили при выходе из поезда Сергея Есенина и Софью Толстую), открыли в 48-м отделении милиции г. Москвы (Милютинский пер., дом № 16). Из бытовой  ссоры раздули настоящее уголовное «Дело».

Из Протокола допроса № 17 от 29.11.1925 года Сергея Александровича Есенина: «6 сентября по заявлению дипкурьера Рога я на проезде из Баку (Серпухов–Москва) будто бы оскорбил его площадной бранью. В этот день я был пьян. Сей гражданин пустил по моему адресу ряд колкостей и сделал мне замечание на то, что я пьян. Я ему ответил теми же колкостями. Гр. Левита я не видел и считаю, что его показания относятся не ко мне. Агент ГПУ видел меня. Просил не ходить в ресторан. Я дал слово и не ходил. <…> В купе я ни к кому не заходил, имея свое. Об остальном ничего не могу сказать». Подписка: «Я, нижеподписавшийся гр-н Есенин, даю подписку Нач-ку 48-го о/м г. Москвы в том, что я обязуюсь проживать по указанному адресу, в случае же перемены поставить в известность Нач-ка 48-го о/м, а также обязуюсь явиться по первому требованию судебных органов, куда мне будет указано. С.Есенин».

8 сентября возмущенный дипкурьер подал рапорт о происшествии заведующему отделом виз и дипкурьеров в Наркоминдел. Все названные материалы были направлены в Краснопресненский народный суд с «указанием возбудить уголовное дело». Не помогло уладить случившееся даже ходатайство таких авторитетных людей, как Луначарский и Вардин. Будто рок преследовал Есенина. В потоке «Дел», обрушившихся на него после возвращения в Москву из заграничной поездки, это стало последней каплей! Мятущийся, униженный поэт лег в Клинику на Девичьем поле.

konflikt 01konflikt 02konflikt 03

* * *
Из рапорта дипломатического курьера НКИД Адольфа Рога:
«На обратном пути моей последней командировки, в поезде начиная от Баку было несколько случаев попыток ворваться в занимаемое нами купе Есенина, известного писателя. Причем при предупреждении его он весьма выразительными и неприличными в обществе словами обругал меня и грозил мордобитием, сопровождая эти слова также многообещающими энергичными жестами, которые не были пущены полностью в ход благодаря сопровождавшему его товарищу. По всем наружным признакам Есенин был в полном опьянении, в таком состоянии он появлялся в течение дня несколько раз…
По дороге освидетельствовать состояние Есенина согласился врач Левит, член Моссовета, но последнего Есенин не подпустил к себе и обругал «жидовской мордой».
Левит также засвидетельствовал, что Есенин «всю дорогу пьянствовал и хулиганил в вагоне».

29 октября 1925 г. Москва
Форма № 97
Протокол допроса 17

1925 г. октября мес. 29 дня мною, учнадзир<ателем> 48-го отделения Шуваловым (фамилия допрашивающего) допрошенный гражданин, назвавшийся при задержании в качестве обвиняемого, показал — Я, Есенин Сергей Александрович, гр. Рязанской губ. Рязанского уезда Кузьминской вол., дер. Константинова имею 30 лет от роду, проживаю в гор. Москва по Померанцеву пер. улице дом 3, кв. 8 в районе 45-го отд. милиции, прописан, не прописан, если не прописан, то почему прописан, не судился, по профессии поэт, до Октябрьской революции занимался учился, в настоящее время занимаюсь поэт, сотрудничаю в советской прессе, во время войны служил в не служил, теперь (подробное отношение к воинской повинности) на учете ВУС 45 отд. мил.; партийность — беспартийный, семейное положение — женат, двое детей; кто были родители хлеборобы, образование среднее, в какой школе учился и сколько лет в учительской семинарии, национальность великоросс, по существу дела могу сообщить: 6-го сентября по заявлению Дип. курьера Рога я на проезде из Баку (Серпухов–Москва) будто бы оскорбил его площадной бранью. В этот день я был пьян. Сей гражданин пустил по моему адресу ряд колкостей и сделал мне замечание на то, что я пьян. Я ему ответил теми же колкостями.

Гр. Левита я не видел совершенно и считаю, что его показания относятся не ко мне. Агент из Г. П. У. видел меня. Просил меня не ходить в ресторан. Я дал слово и не ходил. В Бога я не верю и никаких «Ради Бога» не произношу лет приблизительно с 14.

В купе я ни к кому не заходил, имея свое. Об остальном ничего не могу сказать. Со мной ехала моя трезвая жена. С ней могли и говорить. Гр. Левит никаких попыток к освидетельствованию моего состояния не проявлял. Это может и показать представитель Азербайджана, ехавший с промыслов на съезд профсоюзов. Фамилию его я выясню и сообщу дополнительно к 4 ноября нач. 48-го отд. милиции.

Сергей Есенин
19 29/X 25

Участковый надзиратель 48-го Отд. милиции С. Шувалов

Подписка

Я, нижеподписавшийся гр-н Есенин, даю настоящую подписку Нач-ку 48 Отд. мил. в том, что я обязуюсь проживать по указанному адресу, в случае же перемены поставить в известность Нач-ка 48 Отд. мил., а также обязуюсь явиться по первому требованию судебных органов, куда мне будет указано.

С. Шувалов
С. Есенин

Романтик мировой революции

Романтик мировой революции

Любая революция выводит на авансцену и гениев, и злодеев. Кем же был Яков Григорьевич Блюмкин (Симха-Янкев Гершевич Блюмкин, псевдонимы: Исаков, Макс, Владимиров и т.д. и т.п.)? Дата рождения точно неизвестна (около 1900 г.), дата смерти тоже неизвестна (1929 или 1930 гг.). Революционер, чекист, советский разведчик («отец русского шпионажа»), террорист и государственный деятель! По одной из версий — прототип молодого Штирлица! С перенесением столицы из Петрограда они появились в Москве весной 1918 года почти одновременно: склонный к авантюрам выходец из бедной еврейской семьи Яков Блюмкин и крестьянский сын, будущий великий поэт, Сергей Есенин. Блюмкин тоже пописывал стишки. Его тянуло в творческую среду. Маяковский называл его Блюмочкой. Гумилев упомянул в одном из своих стихотворений.

За Яковом Григорьевичем числится много «подвигов». Один из них — дерзкое убийство германского посла  графа Мирбаха 6-го июня 1918 года. К тому времени Блюмкин служил в отделении контрразведки по наблюдению за охраной посольств и их возможной преступной деятельностью (здание посольства на фото 1, в Денежном переулке, 5; сегодня там располагается посольство Италии). За убийство Мирбаха Яков был приговорен военным трибуналом к расстрелу, но Троцкий — кумир Блюмкина — добился замены казни на возможность искупления вины кровью в боях по защите революции, и взял его в штаб! Блюмкин был исключительным везунчиком: готовый прихлопнуть, как муху, любого подозрительного субъекта, сам он чудесным образом избегал смерти, хотя и подвергался многочисленным покушениям.

Блюмкин был дружен с имажинистами. В 1919 году подписал Устав «Ассоциации вольнодумцев». Говорил восхищенно Есенину: «Я террорист в политике, а ты, друг, террорист в поэзии». Блюмкин был завсегдатаем поэтических вечеров в «Кафе поэтов» и «Стойле Пегаса». Мариенгоф и Есенин часто сопровождали своего приятеля-террориста в качестве охраны. Бывали поэты у Блюмкина в гостях: чаще всего в № 136 гостиницы «Савой» на Софийке, 6 (ныне Пушечная, см. фото). Смерти Блюмкин боялся, он боялся умереть и от простой простуды. Кровожадный смельчак всегда имел при себе пустые «расстрельные» бланки: достаточно заполнить — и расстрелять любого. Как-то хвалился такими перед Мандельштамом. Ужаснувшийся поэт вырвал у Якова пачку бланков и разорвал их. Из воспоминаний Анатолия Мариенгофа: «Как-то в «Кафе поэтов» молодой мейерхольдовский артист Игорь Ильинский вытер старой плюшевой портьерой свои запылившиеся полуботинки с заплатками над обоими мизинцами. «Хам! — заорал Блюмкин. И мгновенно вытащив из кармана здоровенный браунинг, направил черное дуло на задрожавшего артиста. — Молись, хам, если веруешь!» <…> К счастью, мы с Есениным оказались поблизости. <…> И Есенин повис на поднятой руке. «При социалистической революции хамов надо убивать! — сказал Блюмкин, брызгая на нас слюнями. — Иначе ничего не выйдет. Революция погибнет». Романтик! Таких тогда было немало.» Блюмкин взял Есенина на поруки, когда поэта арестовали на квартире Кусикова. А в сентябре 1924 года на Кавказе Есенин встретил Блюмкина в гостинице «Новая Европа». В пылу ссоры «друг», наделенный властью, поднял на поэта револьвер. Многие сторонники версии убийства Есенина считают Якова Блюмкина причастным к этому преступлению. Им возражают, утверждая, что Блюмкина не было в стране:  в конце 1925 года он находился, якобы, в Тибете, в экспедиции Николая Рериха. Руководитель пресс-бюро разведки России Ю. Г. Кобаладзе сообщает: «По сведениям Службы внешней разведки и по документам Блюмкин не был в экспедиции Рериха». Документально подтверждено, что в конце 1925 года Блюмкин трудился в Наркомторге, в Москве. И что ему стоило выехать на несколько дней в Питер? Яков Блюмкин создавал разведсеть в Египте, Турции и Саудовской Аравии, был любимчиком Троцкого и Каменева, общался с Горьким и Луначарским. После 1926 года был даже соседом Луначарского по лестничной клетке,  неподалеку от места своего легендарного «подвига» — убиства Мирбаха (см. фото 3 и 4, Денежный пер., 9, по Глазовскому пер. — дом № 5). Судьбы десятков людей были в руках этого безумца, но звериное чутье, беспринципность, везение не спасли и его: Блюмкин был расстрелян своими же соратниками. По легенде, тридцатилетний фанатик, стоя у стенки, крикнул: «Да здравствует мировая революция!!!»

romantik 01romantik 02romantik 03romantik 04

* * *

Личность Якова Блюмкина, кем бы он ни был (был он, конечно, продуктом своей противоречивой эпохи, когда достоинства и недостатки, романтизм и жестокость легко уживались вместе — как в эпохе, так и в самом человеке), не может не вызывать естественного любопытства. К тому же пописывал стихи, дружил с имажинистами, подписал Устав «Ассоциации вольнодумцев»…

Поэтесса Ирина Одоевцева писала, что в Доме печати к Николаю Гумилёву подошёл «огромный рыжий товарищ в коричневой кожаной куртке, с наганом в кобуре». И сказал:

— Я люблю Ваши стихи.
— Ну и что с этого, — надменно ответил пресыщенный славой поэт.
— Я Блюмкин, — представился любитель поэзии, — убийца посла Мирбаха.
— Тогда очень приятно — улыбнулся польщенный Гумилев. Позднее Гумилев запечатлел эту встречу в стихотворении «Мои читатели»:

Человек, среди толпы народа,
Застреливший
Императорского посла
Подошел пожать мне руку.
Поблагодарить за мои стихи.

Заурядным человеком Блюмкин явно не был, но, похоже, до сих пор рядовым гражданам до конца неизвестно, кем же он все-таки был: террорист, чекист, авантюрист, разведчик? Кажется, что все эти ипостаси в нем как-то легко и гармонично уживались вместе.
Но полной ясности по-прежнему нет.
Кстати, Анатолий Мариенгоф написал о Блюмкине так:
«Он был большой, жирномордый, черный, кудлатый, с очень толстыми губами, всегда мокрыми. И обожал — надо не надо — целоваться. Этими-то мокрыми губами!»

ГЕННАДИЙ ПЕТРУШОВ

Гостиница «Люкс». Часть 1-я

Гостиница «Люкс». Часть 1-я

Сергей Есенин познакомился с Георгием Устиновым в голодном 1918 году, в одной столовке, где ежедневно питались лошадиной падалью и подгнившими овощами самые бедные писатели, поэты и журналисты. Знакомство переросло в теплые приятельские отношения. А в 1919 году Есенин и вовсе поселился у Устинова в 291-м номере гостиницы «Люкс», тогда это было общежитие Наркомвнудела (Тверская улица, дом № 10). Номер состоял из 2-х комнат, жили приятели вдвоем. Позднее гостиница называлась «Центральной», сейчас ей возвращено прежнее название; здание находится в процессе реконструкции.

Георгий Феофанович Устинов (1882-1932) родился в лесной глуши Нижегородской губернии, где и прожил до 14-ти лет. Потом работал на текстильной фабрике, в 17 лет — матросом на волжском буксирном пароходе, бродяжил, голодал; в партии большевиков с 1905 года; с 1907 года занялся журналистикой. Мечтал стать «писателем для женщин»!? После 1917-го года пишет на революционно-публицистические темы. Сделался заметным автором «Правды» и др. большевистских газет. Наиболее известное его произведение — книга критических статей «Литература наших дней», в ней говорится о Есенине так: «Рязанский кулак может спать спокойно. Сын вполне оправдал его доверие». И еще, что у Есенина «большевизм не настоящий» и что поэт — «неисправимый психобандит». Так скажет Устинов о поэте к 1923 году, а пока они вместе ходят на работу в редакцию «Правды» и в «Центропечать»: в «Правде» Устинов служил заведующим редакции, а в «Центропечати» — лекционным отделом. Есенин листал в кабинете Устинова газеты и журналы, сочинял. В этот период Есенин написал «Пантократора», «Небесного барабанщика», «Ключи Марии». Георгий Феофанович характер имел взрывной, неуживчивый.

Отрывок из воспоминаний Вадима Шершеневича отлично характеризует этого приятеля Сергея Есенина; действие происходит в гостинице «Люкс»: «Мы сидели у Устинова и тихо ужинали. Столетнего вина не было. Дид Ладо осушал жидкость, недавно выкачанную из зазевавшегося автомобиля. Беседа носила дружественный и мирный характер. Устинов жаловался на напряженное положение на фронте. Кусиков, как всегда, бренчал гитарой и шпорами. Устинов сказал: «Того и гляди, они займут Воронеж». Неожиданно для всех Дид Ладо, уже вместивший в себя больше влаги, чем может вместить в себя бак «форда», с явно несоображающими глазами, ляпает: «Вот тогда им по шее накладут!» Есенин не понял: «Чего ты, Ладушка, плетешь чушь?! Если отнимут Воронеж, так, значит, не им, а нам наклали». — «Я и говорю: большевикам накладут, слава Богу!» Устинов встает, хмель выскочил у всех, кроме Ладо, который так и не соображает, что он сказал. Устинов подходит к столу, вынимает оттуда наган и мерными, спокойными шагами направляется к художнику. При виде дула тот трезвеет и начинает пятиться к стене, пока, смешно дрыгнув ногами, не падает на кровать, оказавшуюся за его спиной. Губы говорят четко и разборчиво: «Сейчас я тебя (в бога, в душу и во все прочие места) прикончу». Медленно поднимается наган. Кусиков и я бросаемся между ними. Одно мгновение, и Ладо стоит на коленях, прося прощения, а мы с Кусиковым летим куда-то в угол: «Будете защищать — и вас заодно!» И вдруг вырывается Есенин. Он, кажется, никогда не был таким решительным. Он своим рязанским умом лучше нас всех оценил создавшееся положение. Он подлетает к стоявшему на коленях художнику: раз по морде! два по морде! Дид Ладо голосит, Есенин орет, на шум открываются двери и из коридора сбегаются люди. Стрелять Устинову уже трудно. Да и картина из трагической стала комичной: Есенин сидит верхом на Ладо и колотит его снятым башмаком…» В этой сцене Устинов вам никого не напоминает? Правильно, Блюмкина — романтика мировой революции! Ну, просто близнецы-братья!

lux

Гостиница «Люкс». Часть 2-я

Гостиница «Люкс». Часть 2-я

Екатерина Эйгес, сотрудница библиотеки НКВД, в 1919 году познакомилась с Сергеем Есениным. Девушка проживала в той же гостинице «Люкс» (Тверская ул., дом № 10), писала стихи. Милым и заботливым предстает поэт в ее воспоминаниях: то мешок картошки принес он подруге, то мукой, привезенной из Константинова, поделился, то платье, доставшееся ей по ордеру — великоватое — помог перешить. Как тут не вспомнить слова поэта Владислава Ходасевича, который при первой же встрече с Сергеем подумал: «хороший друг».

Эйгес писала: «Как-то провожая меня из «Кафе поэтов», Есенин говорил, что разделяет всех людей на «зрячих» и «незрячих». «Зрячие» — это те, которые все понимают. К таким он причислял и меня. <…> «Любовь бывает трех видов, — сказал он, — кровью, сердцем и умом». Когда заговорили о холодности некоторых женщин, он сказал: «Любить можно и статую». Строки воспоминаний Екатерины пронизаны светлым состоянием ее влюбленности в поэта.

Надежда Вольпин одну из глав своих воспоминаний назвала «Соперница»: «Проходя под аркой, ловлю в зеркале проводивший меня черный взгляд поэтессы Кати Э. В нем такая жгучая ревность и злоба, что на секунду мне стало страшно. Кажется, женщина рада бы убить меня взглядом! Но страх оттеснила сразу радостная мысль: ревность ее не напрасна. <…> Она повыше меня, темные волосы и глаза, плакатно красивое, с правильными чертами лицо, полна, но статна, и на диво легкая и плавная походка. У такой павы любимого отбить, пожалуй, лестно для юной девчонки. Мы здороваемся, на смену убийственному взгляду — искусно наигранная не только любезная, но и вполне приветливая улыбка. (Учись, Надя: вот как можно и нужно владеть собой! А знали бы вы, Катенька, как вас подвело зеркало…»

В это же время влюбленную Екатерину Эйгес ждало еще одно испытание: приезд из Орла Зинаиды Райх, жены Есенина. Посмеиваясь, Георгий Феофанович описывает их встречу в «Люксе». В этом случае выдержка изменила Екатерине, и она рыдала на плече Устинова.

Воспоминания Екатерины Эйгес позволили открыть и маленький секрет Сергея Есенина, вернее, поймать его на безобидном обмане. Из воспоминаний сестры поэта, Екатерины: «В сундуке отца хранились вещи Сергея. Однажды отец открыл сундук и развернул чудесный ковер. На белом атласном коне сидел прекрасный юноша. Переднюю ногу коня обвила змея. Юноша занес копье над головой змеи. Ковер был сделан из шелка, атласа и бархата. <…> Пришел Сергей и унес с собой ковер. «Подарок замечательной художницы» , — сказал он. Вскоре панно украли у Сергея. У отца даже слезы брызнули, когда он узнал о пропаже картины». 12 марта, в день рождения Кати Эйгес, которой было грустно и одиноко, в дверь тихонько постучали, и появился Сергей: «Войдя в комнату, он развернул сверток: это был прекрасный ковер, расписанный яркими шелками, в русском стиле. На нем изображался Георгий Победоносец на белом коне, кругом зеленые травы-муравы. «Это тебе, ты ведь любишь», — сказал Есенин. Он знал, что я люблю кустарные вещи, коврики, которыми была украшена моя комната, но такого чудесного ковра у меня, конечно, не было. Есенин объяснил, что ковер ему подарили и что он куплен был на выставке кустарных изделий на Петровке. Зимою он укрывался им, а теперь тепло, и он ему больше не понадобится.» Эйгес долго хранила подарок, от времени и чисток краски поблекли, крылышки Георгия почти истлели. Ковер можно увидеть в Литературном музее села Константиново. А секрет пропажи ковра останется маленькой тайной гостиницы «Люкс».

lux

Тайна Георгия Устинова

Тайна Георгия Устинова

Георгий Феофанович Устинов вошел в историю вовсе не революционным публицистом, писателем и критиком. Его имя навсегда будет связано с трагической гибелью поэта Сергея Есенина в гостинице «Англетер». Именно он, Устинов, и его жена Елизавета, по официальной версии, опекали Сергея Александровича в последние дни жизни.

Литературовед Виктор Кузнецов, автор книги «Тайна гибели Есенина», провел кропотливое собственное расследование, подкрепленное архивно-документальными источниками из труднодоступных фондов ВЧК-ГПУ-НКВД, МВД и др. Он пишет: «Более чем странно выглядит «Жорж» в англетеровском происшествии. Назвался лучшим другом Есенина, красовался в газетах и сборниках воспоминаний как опекун в гостинице, а стряслось горе — исчез… Никто из мемуаристов не видел его при прощании с покойным в 5-м номере «Англетера», в ленинградском Доме писателей, на железнодорожном вокзале при проводах гроба в Москву. Никто не приметил его и в столичном Доме печати на последней печальной церемонии».

Обобщим факты, приведенные в книге Виктора Кузнецова. В 1921 году Георгий Устинов «механически выбыл из РКП(б) по семейным обстоятельствам». Не платил взносы, пьянствовал. Периодически подавал жалобы и просьбы о восстановлении в ЦКК. Виктор Кузнецов назвал их «кляузной» семилетней войной» (1924-1931) Устинова за обладание партбилетом». Сохранились протоколы Центральной Контрольной Комиссии РКП(б) его личного дела. В частности, от 22 декабря 1925 года слушалось очередное «дело о восстановлении». На заседании Устинов присутствовал лично. Напомню, что Сергей Есенин отправился поездом в Ленинград 23 декабря 1925 года. А Георгий Устинов с женой «тетей Лизой» «жил уже несколько месяцев в гостинице». А вот следователь Штальберг, проверявший благонадежность бывшего члена партии Устинова, зафиксировал в документах следующий адрес Георгия Феофановича: Москва, Малый Палашевский пер, дом № 7, кв. 24, тел. 1-98-43. 7 октября 1925 года сам Георгий Устинов просил секретариат ЦКК выдать заключение о решении своей участи Римме Петровне Подашевской, дочери своего хорошего знакомого П. А. Подашевского, давшего ему приют у себя в Малом Палашевском. Кстати, сотрудником ленинградской «Красной газеты» Устинов уже давно не являлся (хотя при даче свидетельских показаний и заявил это), но сотрудничал в московской газете «Беднота» у небезызвестного Льва Сосновского, заклятого врага Есенина. Как утверждает Виктор Кузнецов, в этой квартире в Малом Палашевском переулке (см. фото) Устинов и находился в те трагические предновогодние дни. А свои последние дни Георгий Феофанович закончил в 1932 году. Из книги «Тайна гибели Есенина»: «По слухам, Жорж все-таки собирался раскрыть тайну «Англетера». Литератор Н. Г. Юсов по этому поводу недавно сообщил: «Я был знаком с Долговым, который встречался с Вержбицким (Николаем Константиновичем, приятелем поэта, автором воспоминаний о нем — В.К.). Последний утверждает, что он пришел к Устинову с требованием рассказать, что же случилось с Есениным. Тот попросил прийти на следующий день. Но на другой день выяснилось, что Устинов повесился». Неужели замучила совесть? В такой конец трудно поверить — не та закалка. Вспомним, как он бравировал своим аморализмом. Скорей всего, его повесили: он слишком много знал! Если следственное дело о его смерти не уничтожено и когда-нибудь обнаружится, оно прояснит, что в действительности произошло в квартире № 16 дома № 3 по Большой Ширяевской улице (Сокольники)». На плане Большая Ширяевская выглядит каким-то мрачным медвежьим углом, затерянным в Сокольниках.

ustinovustinov 3ustinov 2

47-е о/м. Дело 4-х поэтов

47-е о/м. Дело 4-х поэтов

Из зарубежной поездки, на которую возлагались радужные надежды, поэт вернулся уставшим, разочарованным, сломленным. Но самое страшное — за ним тянулся шлейф скандала в Бронксе на квартире еврейского поэта и переводчика Мани-Лейба. «Я видел, что причина трудности лежит не в стране, а в людях. Я так всегда думал. Америка — страна нелегкая для культуры. Но что удивительней всего, так это то, что именно в Америке удалось ошельмовать самого яркого представителя русского антиматериализма, антибольшевизма, ошельмовать до такой степени, что ему стало невозможно самое пребывание здесь. На него приклеили ярлык большевизма и антисемитизма — он возвратился в Советский Союз, где хорошо знали его «как веруеши», все его слабые человеческие места, и на них-то и построили «конец Есенина», — так написал в воспоминаниях свидетель скандала Вениамин Михайлович (Менделевич) Левин, давний знакомый поэта. Вовсе не факт, что не будь этого скандала в Америке и его последствий на родине, Сергей Александрович прожил бы долгую счастливую жизнь. Похоже, он был обречен талантом, успехом, любовью женщин, своим нежным доверчивым сердцем: не погибни он в 25-м, наступил бы какой-нибудь 35-й. Случилось то, что случилось. «Дело 4-х поэтов» — Ганина, Клычкова, Есенина и Орешина началось в пивной на Мясницкой улице, там, где сейчас расположен вестибюль станции метро «Чистые пруды». Из протокола допроса Есенина в ОГПУ от 21 ноября 1923 года: «…Жаловались на цензуру друг другу, говоря, что она иногда, не понимая, вычеркивает некоторые статьи или произведения. Происходил спор между Ганиным и Орешиным относительно Клюева, ругая его божественность. Говорили: если бы его произведения и стали печататься, то во всяком случае без Бога. К нашему разговору стал прислушиваться рядом сидящий тип, выставив нахально ухо. Заметив это, я сказал: «Дай ему в ухо пивом». После чего гр-н этот встал и ушел. Через некоторое время он вернулся в сопровождении милиционера и, указав на нас, сказал,что это «контрреволюционеры». Милиционер пригласил нас в 47-е отделение милиции. По дороге в милицию я сказал, что этот тип клеветник и что такую сволочь надо избить. На это со стороны неизвестного гр-на последовало: «Вот он, сразу видно, что русский хам-мужик» на что я ему ответил: «А ты жидовская морда». Суд над поэтами состоялся 10 декабря 1923 года. Из отчета о Товарищеском суде по «Делу четырех поэтов»: «<…> Особенно ценным явилось показание свидетеля Родкина, нарисовавшего картину хулиганского дебоша, устроенного «вдрызг напившимися» поэтами. Тов. Демьян Бедный подтвердил обстоятельства дела, в общем известные уже по газетам. Большой интерес представило показание дежурного по 47-му отд. милиции т. Лапина, снимавшего во время скандала допрос обвиняемых. Поэты, по словам т. Лапина, ввалились в отделение пьяной гурьбой, кричали, скандалили. Их поведение ничем не отличалось от обычного поведения пьяных, приводимых в милицию, «на одну модель со всякой шантрапой», — как говорит свидетель. Было, правда, и отличие: «Выпили на две копейки, а скандалили на миллиард» — добавляет он. Были также свидетели защиты. Так, Львов-Рогачевский отмечал, что в произведениях обвиняемых можно отметить не только отсутствие антисемитизма, но даже любовь к еврейскому народу». А. Эфрос, А. Соболь, А. Сахаров выступали в том же ключе. А вот лучший друг Мариенгоф и Марцел Рабинович показали, что Есенин совершенно спился, и его нужно лечить. Для Есенина это был болезненный удар! Обвинителем выступил Сосновский, давний недруг поэта. Суд затянулся до 3-х часов ночи и был перенесен на следующий день. В итоге обвинения в антисемитизме, к счастью, были сняты, за дебош вынесли общественное порицание. Напомню, что за антисемитизм поэтам грозило самое суровое наказание. Из воспоминаний Надежды Вольпин: «Ко мне подходит Евгения Давыдовна Шор, дочь известного музыковеда и бывшая жена Вадима Шершеневича. У имажинистов она пользовалась искони неизменным и глубоким уважением. Они держались правила: долой поцелуи женских рук! Но для нее — исключение. Я видела сама, как склонялись к ее руке и Есенин, и Анатолий Мариенгоф. И вот Женя, как ее зовут в нашей семье, подходит ко мне возмущенная: «Надя, что это? Я видела вас вчера с Есениным! Мы все, все должны от него отвернуться. Все его друзья евреи, все просто порядочные люди: русский, советский поэт, как какой-нибудь охотнорядец…». Суд закончился, а послевкусие осталось. На фото здание 47-го отделения милиции на углу Малого Козловского и Большого Харитоньевского переулков, здание значительно перестроено.

47-otdel

Булочная Филиппова

Булочная Филиппова

Поэт Сергей Есенин был чрезвычайно чистоплотным человеком: «полоскался в ванной, часто мыл голову». Эту черту ценил и в других людях. Будучи бездомным, по возможности, старался окружить себя комфортом. Близкие вспоминают, что любил он работать за столом, накрытым чистой скатертью, с веселым букетиком полевых цветов в вазочке,с чаем из самовара и, непременно, с горячими калачами от Филиппова. Широко известна фотография, на которой Сергей Александрович с мамой, Татьяной Федоровной, за самоваром. Снимок сделан в марте 1925 года в Брюсовском переулке у Гали Бениславской. Поэт читает «Анну Снегину». Булочная Филиппова находилась неподалеку от Брюсовского, на Тверской, в доме № 10. Самая известная булочная в Москве славилась своими горячими калачами и сайками, прямо из печи, еще вкуснейшими жареными пирожками с начинкой, на хорошем масле. При булочной — небольшое кафе (откроется после реконструкции в 2015 году). Выпить там кофе со свежайшими пирожными считалось особым шиком. Из воспоминаний Надежды Вольпин: «Москва. 1923 год. Середина сентября. Иду с Есениным по Тверской. Нам навстречу Галя Бениславская. Он подхватывает и ее. Все втроем заходим в кафе Филиппова, как говорили по старой памяти москвичи. Есенин жалуется на сильные боли — проводит рукой по правому подреберью. «Врач, — поясняет он, — грозится гибелью, если не брошу пить». Я глупо пошутила, что белая горячка все же почтенней, чем, например, аппендицит: приличней загнуться с перепоя, чем с пережора. Галя вскинулась на меня: «Вот такие, как вы, его спаивают». Ну и расхохотался же Сергей! Что Бениславская относится ко мне крайне недружелюбно, я знала и до поездки Есенина за границу. Что она, как только может, «капает» на меня, я, хоть не знала, но догадывалась. Но что в ее наговорах столько непреодоленной злобы, не думала. Сама я о ней не обронила при Есенине ни единого недоброго слова. А ведь у меня, как уверяли близкие, ядовитый был язычок. Но я так и не научилась ревновать любимого к женщинам и по-прежнему видеть не могу его самолюбование перед зеркалом. В моих глазах он «безлюбый Нарцисс». И я подозревала: он знает это сам, и это его гнетет». Эта забавная сценка — пикировка двух влюбленных женщин — еще одно подтверждение тому, что каждый дом, каждый камешек на Тверской и в ее окрестностях помнят Сергея Есенина.

filippova

Брюсовский переулок, дом № 12

Брюсовский переулок, дом № 12

В ночь с 14-го на 15-е июля 1939 года двое неизвестных проникли через открытую дверь балкона в квартиру № 11, расположенную на втором этаже… Хозяйка дома отчаянно сопротивлялась, истошно кричала. Соседи слышали, но не поспешили на помощь: Зинаида Николаевна Райх, жена режиссера Мейерхольда, переболев в 1921 году сыпным тифом, подчас бурно реагировала на удары судьбы (следствие интоксикации организма). А уж несчастий на ее долю выпало немало: трагическая смерть горячо любимого Сергея Есенина, закрытие театра и, наконец, арест в Ленинграде месяц назад ее Севочки, Всеволода Эмильевича Мейерхольда. В знаменитой «желтой комнате», где собирались шумные компании самых известных и талантливых людей, велись бесконечные споры об искусстве, в этой «желтой комнате», которую она с таким вкусом и любовью украшала, переехав сюда с детьми и мужем в 1928 году, Зинаиде Николаевне было нанесено 9 ножевых ран: 8 в грудь и 1 в шею. Домработница, пытаясь помочь хозяйке, получила удар по голове. Зинаида Райх скончалась от потери крови по дороге в больницу, прошептав: «Не трогайте меня, я умираю…». Убийцы, не взяв ничего из ценных вещей, спокойно удалились.

Незадолго до своей страшной смерти Зинаида Николаевна написала сумбурное, наивное письмо Сталину, в нем она просила разобраться в тайнах гибели Есенина и Маяковского, заступалась за опального Мейерхольда, пытаясь что-то объяснить вождю.

Тайна гибели самой Райх тоже осталась загадкой. Версии ограбления (?), убийства из-за квартиры (детей Зинаиды Николаевны, Таню и Костю, выселили через 3 дня после похорон матери; квартиру разделили на две и вселили туда секретаршу и шофера Берии) — остались только версиями. 9 ножевых ранений для убийцы-профессионала многовато. Ведь могли вмешаться соседи…

Татьяна Есенина вспоминала: «Перед похоронами вызывали куда-то мужа тетки нашей — актера В. Ф. Пшенина. Ему сказали, что если сын и дочь захотят хоронить мать из дома, то разрешается взять ее только на полчаса. Но если согласятся хоронить прямо из института Склифосовского — это будет лучше с точки зрения их будущего. <…> Мы сказали Васе — пусть передаст, что возьмем на полчаса. В назначенный час у подъезда на Брюсовском встали в две шеренги молодые люди в одинаковой штатской одежде и никого не пускали, кроме своих. Они сопровождали нас на кладбище и стояли у открытой могилы. Все это были как бы сигналы из преисподней — дело особое, говорить и думать о нем опасно».

Незадолго до этих страшных событий Мейерхольд писал жене: «Когда я смотрел 13-го на сказочный мир золотой осени, на все ее чудеса, я мысленно лепетал: Зина, Зиночка, смотри, смотри на эти чудеса и …не покидай меня, тебя любящего, тебя — жену, сестру, маму, друга, возлюбленную. Золотую, как эта природа, творящая чудеса! Зина, не покидай меня! Нет ничего на свете страшнее одиночества!» В ответ Зинаида Николаевна написала мужу: «Спасибо тебе за поэтическое осеннее письмо — оно замечательное! Я несколько раз читала его. Но какое-то глубокое огорчение влезало в мою душу из всех строчек. Пугали твои ощущения и осени, и меня, и всего…».

Предчувствие трагической развязки витало в воздухе. Трагична судьба этого любовного треугольника: Есенин — Райх — Мейерхольд…

brysovsky-12

Новинский бульвар, дом № 25

Новинский бульвар, дом № 25

Этот особняк на Новинском бульваре Федор Иванович Шаляпин купил для жены, Иоле Торнаги, и детей в 1910 году. Детей у Шаляпина от первого брака было шестеро: Игорь (умер от аппендицита), Ирина, Лидия, Борис и близнецы, Федор и Татьяна. Сам певец много гастролировал, вскоре вступил во второй брак, и бывал в этом доме наездами.

Как же этот дом связан с Сергеем Александровичем Есениным? Сведений о том, что Есенин и Шаляпин общались — нет, хотя имели общих друзей (например, скульптор Сергей Коненков), оба были выходцами из крестьянских семей, имели равные по масштабу дарования и известность. Есенина уже при жизни ставили в один ряд с Федором Ивановичем Шаляпиным. Парижанин русского происхождения Н. Брянчанинов в статье «Молодые московиты» заявляет о том во французском журнале «La Nouvelle Revue» 15 мая 1923 года.

О.С. Смирнов, секретарь Г.К. Колобова, написал Есенину в письме: «Сережа, не правда ли, странно, что в то время, когда здесь критики занимались злобными рассуждениями <…>, где-то в далеком от нас Париже, среди последних достижений мировой культуры, по нескольким дошедшим до него книгам, иностранец сумел просто и искренно подойти и по достоинству оценить Твои произведения».

Известно, что Есенин в 1916 году слушал Шаляпина в «Борисе Годунове», а еще Мариенгоф в «Романе без вранья» вспоминает, какое сильное впечатление произвела на поэта случайная встреча на Кузнецком мосту с великим артистом. Мариенгоф не был бы Мариенгофом, кабы не добавил сарказма в свой рассказ: «Я почувствовал, как задрожала от волнения рука Есенина. Расширились зрачки. На желтоватых, матовых его щеках от волнения выступил румянец. Он выдавил из себя задыхающимся (от ревности, от зависти, от восторга) голосом: «Вот так слава!» И тогда, на Кузнецком мосту, я понял, что этой глупой, этой замечательной ,этой страшной славе Есенин принесет в жертву свою жизнь».

А следующий рассказ Мариенгофа напрямую уже касается особняка на Новинском бульваре и одной из его обитательниц: «Несколько месяцев спустя мы катались на автомобиле: Есенин, скульптор Коненков, я. Коненков предложил заехать за молодыми Шаляпиными (Федор Иванович тогда уже был за границей). Есенин обрадовался предложению. Заехали. Есенин усадил на автомобиле рядом с собой некрасивую веснушчатую девочку. Всю дорогу говорил ей ласковые слова и смотрел нежно. Вернулись мы усталые и измученные — часов пять летали по ужасным дорогам Подмосковья. Есенин сел ко мне на кровать, обнял за шею и прошептал на ухо: «Слушай, Толя, а ведь как бы здорово получилось: Есенин и Шаляпина… А?.. Жениться, что ли?».

Воронский, Рюрик Ивнев, Г. Серебрякова вспоминают о намерении Есенина жениться на Шаляпиной: кто-то представляет это желание шуткой, кто-то — тщеславием. Краевед из Тамбова Андрей Михайлович Белкин, состоявший в переписке с дочерью Шаляпина Ириной Федоровной на протяжении многих лет (архив Белкина содержит 34 письма Ирины Шаляпиной), утверждал, что Есенин был влюблен в девушку, написал ей около двадцати любовных писем, сватался, но получил отказ. Писем нет. Ирина, якобы, их сожгла. Возможно, это лишь миф, но то, что Есенин побывал в доме № 25 на Новинском бульваре — исторический факт!

Ирина Федоровна, крестница Рахманинова, — единственная из детей Шаляпина никогда не покидала родину, прожила долгую жизнь, была актрисой, изредка снималась в кино. Последняя ее роль — сваха в фильме А. Ромма «Цветы запоздалые» по произведению А.П. Чехова. В 1932 году Ирина в последний раз виделась с отцом в Париже. Оставила запись об этой встрече: «Он был грустен. Потом вдруг спросил: «А ты Есенина знаешь? — Да, была немного знакома. — Нет, не то, — стихи его знаешь? — Знаю. — Можешь прочесть? — Могу. — Прочти. — «Отговорила роща золотая…» Когда я взглянула на отца, его глаза были полны слез».

novinsky-25novinsky-25 02novinsky-25 03

Social Like