РАДЕЧКО П. Есенин и белорусская поэзия

PostDateIcon 11.12.2011 18:44  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 9773

Пётр РАДЕЧКО

ЕСЕНИН и белорусская поэзия

Необычайная популярность поэзии Сергея Есенина ещё при его жизни не могла не коснуться и не оказать влияние на литературу Беларуси, народа, по выражению Пушкина, «издревле нам близкого и родного». Ведь по существу сам Пушкин не мог бы стать рядом с гением Есенина по силе и масштабам этого воздействия. Сказались истинная народность, избяное происхождение его творчества, близкое устному народному, что так характерно для всей белорусской поэзии. Мало у кого из молодых поэтов 20-х годов нельзя найти в стихах мотивы и образы певца рязанских раздолий. И даже классик белорусской литературы Янка Купала, который был старше Есенина на 13 лет, находил в их биографиях много общего.
Кстати, Янка Купала интересовался не только жизнью и творчеством Сергея Есенина, но и литературной группой, которую тот возглавлял. В его библиотеке находилась книга поэта и литературоведа Ивана Грузинова «Имажинизма основное», вышедшая в 1922 году. На титульном листе её красуется владельческая надпись: «1в. Луцэв1ч». Теперь этот раритет хранится в Национальной библиотеке Беларуси. Там же и с такой же владельческой надписью находится поэтическая книга ещё одного имажиниста — Александра Кусикова — «Коевангелиеран». Будучи наполовину мусульманином, он объединил в названии своего сборника «Коран» и «Евангелие».
Белорусские поэты Владимир Дубовка и Юрка Гаврук в начале 20-х годов учились в Высшем литературно-художественном институте им. В. Брюсова в Москве, и неоднократно встречались с Сергеем Есениным, слушали его выступления, что, естественно, не могло пройти бесследно. Вот что писал впоследствии о тех годах Юрка Гаврук: «Студенты очень любили Есенина. Я слушал в его исполнении «Песнь о собаке». Читал он просто, интимно. Чистым звонким голосом, с исключительной эмоциональной отдачей». Среди тех, в чьём творчестве также легко прослеживается влияние гения русской литературы, молодые белорусские поэты 20-х годов Сергей Дорожный, Павлюк Трус, Язэп Пуща, Валерий Моряков, Тодар Кляшторный, Михась Чарот и другие.
Надеюсь, что со временем на эту тему появится отдельная обширная монография, я же остановлюсь только лишь на творчестве нескольких авторов. Прежде всего — наиболее одаренного из них — Павлюка Труса, которому суждено было прожить 25 лет. Он умер в 1929 году.
По всей вероятности П. Трус знал наизусть множество стихотворений своего кумира и подобно тому, как Есенин нередко вплетал в свои стихи поэтические выражения любимого им Гоголя, так и Павлюк Трус зачастую использовал интонации Сергея Есенина.
В качестве иллюстрации вспомним строки российского поэта из стихотворения «Стансы»:

Дни, как ручьи бегут
В туманную реку.
Мелькают города,
Как буквы на бумаге.
Недавно был в Москве,
А нынче вот в Баку.
В стихию промыслов
Нас посвящает Чагин.

А вот строки также из кавказского стихотворения Павлюка Труса:

Гады бягуць…
Гады каменнi крышацъ…
А мора б’е…
Цалуюць хвалi дно…
На скалах гордага
Кауказскага узвышша
Табе саую сузорысты вянок!..

Как известно, Сергей Есенин написал пять стихотворений, посвященных сестрам Кате и Шуре и одно, посвящённое деду. В последнем из них есть такие строки:

Голубчик! Дедушка!
Я вновь тебе пишу…
У вас под окнами
Теперь метели свищут,
И в дымовой трубе
Протяжный вой и шум…

И далее:

Вот я и кинул.
Я в стране далёкой.
Весна.
Здесь розы больше кулака.
И я твоей
Судьбине одинокой
Привет их тёплый
Шлю издалека.

Созвучные этому стихотворению строки находим мы и у Павлюка Труса:

Сястрыца родная,
сястрыца дарагая…
Пiшу сягоння лiст
I шлю усiм паклон.
Цяпер вясна у вас,
вятры шумяцъ над гаем,
А позна увечары
скрыпiць над хатай клён.

И, наконец, стихотворение, начало которого можно принять за свободный перевод на белорусский язык одного из произведений С. Есенина. Напомню есенинское:

Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.

Не в силах справиться с обаянием этих чарующих есенинских строк, юный белорусский поэт пишет:

Незаспi, —
пабудзi мяне рана,
о!мая
дорогая матуля!..
Дзе дарогi
бягуць за курганам,
пойдзем зелле
збiраць мы на Яна…

Поясню: «на Яна» — это значит на праздник Ивана Купалы. Остальное, надеюсь, вы всё поняли сами.
Справедливости ради необходимо подчеркнуть, что на этом сюжетные линии названных стихотворений резко расходятся. У Есенина следует предчувствие встречи с воображаемым дорогим гостем и своим успехом в воспевании сельского быта. В довольно объёмном стихотворении П. Труса прослеживается вся его нелёгкая жизнь, желание автора утешить мать светлой радостью сегодняшней жизни и надеждой на встречу после предстоящего расставания. Павлюк Трус даже в этом названном случае не являлся слепым подражателем своего старшего собрата по перу, он вносил в ткань стиха свои мысли, свой почерк, своё восприятие реалий того времени.
Не менее показательно в этом плане и творчество еще одного «белорусского Есенина, как иногда называли Михася Машару. Родившись в деревне, он в условиях оккупации западных областей Беларуси панской Польшей, вынужден был зарабатывать свой хлеб насущный не стихами, написанными на родном языке, а крестьянским трудом, попросту — батрачить. И поэтому его творчество в основном тематически не выходит за пределы родной деревни, ее околиц, полей и лесов. Многие его стихи в некоторой степени напоминают поэтические строки юного Есенина.
Как мы помним, в стихотворении «В хате» Сергей Есенин нарисовал весьма наглядную картину сельского быта, его бедности, забитости крестьян. Такую же картину рисует в одноимённом стихотворении и Михась Машара. Налицо здесь и повторение образов, хотя и показанных в развитии.

У Есенина:

Старый кот к махотке крадется
На парное молоко

У Машары:

На прылауку з мiскi кашу
Даядае смачна кот

Иногда белорусский поэт явно под воздействием стихотворения российского песенного собрата берёт за основу своего произведения другой объект, но изобразительные средства у него остаются те же. Так у Есенина читаем:

Черемуха душистая
С весною расцвела
И ветки золотистые,
Что кудри завила.

А вот как пишет М. Машара:

Вяселая бярозка
Зялёная мая!
Прыгожую прычоску
Дала табе вясна.

Подобным образом он «превращает» есенинский клён в вербу.
Напомним слова рязанского поэта, ставшие известной песней:

Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

И дальше:

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.

Подобную картину поэтическими средствами создает и Машара:

Каля хаты верба
iшумiць, ш плача,
вераснёвы вецер
штосцi ей тлумача…

…Ах, i я калiсьцi
быу такi вясёлы,
i смяяуся и плакау,
як гармонь вясковы.

А цяпер чамусьцi
рукi мае звiслi, —
вераснёвы вецер
абрывае лiсце.

Музыкальность и полюбившиеся образы этого стихотворения, видимо, глубоко запали в душу белорусского поэта. И он к ним возвращается еще раз, уже в 1937 году. В данном случае подмены предмета обожания нет:

Клён мой прыдарожны,
поля вартаунiк,
што ж i ты трывожна
головой панiк?

Такое, едва ли не повальное увлечение белорусских поэтов 20-х годов творчеством Сергея Есенина не могло не выразиться и большой горечью утраты в связи со столь ранней кончиной гения русской литературы. Многие белорусские газеты и журналы откликнулись на это траурными сообщениями и стихотворными некрологами. Самыми первыми это сделали поэты Алесь Дудар, Анатоль Вольны, Алесь Гурло и Максим Лужанин. Их общее настроение наиболее обобщённо выразил в своем стихотворении Алесь Дудар:

Запалiце жалобы агнi —
Хай усюды яны загарацца:
Па паэце разанскiх нiу
Беларуская песня плача.

Но белорусская песня не только плакала об ушедшем поэте, она и защищала его от так называемых неистовых ревнителей, от тех двуликих Янусов, которые на словах ценили гений Есенина, а на деле способствовали разнузданной травле поэта. 19 сентября 1926 года в газете «Комсомольская правда» был опубликован грязный опус Льва Сосновского «Развенчайте хулиганство», который по существу объявлял войну творчеству уже уничтоженного поэта. А через четыре дня группа белорусских поэтов в составе Максима Лужанина, Янки Бобрика, Янки Тумиловича, Петруся Глебки, Сергея Дорожного и Валерия Морякова направила в редакцию журнала «Красная новь» коллективное письмо, в котором выражала свое недоумение по поводу данной публикации.
Вот выдержки из этого письма, которое и ныне свидетельствует об активной позиции белорусских поэтов:

«Хулиганство — наболевший вопрос, и начатая кампания чрезвычайно своевременна и целесообразна. Но фельетонист Сосновский, что называется, «налетел». Под маской развенчивания хулиганства видно желание, которое обуревает, особенно после смерти С. Есенина, многих «писак» лить и бросать всевозможные отбросы на кудрявую голову Есенина. По Крылову это будет поступок одного длинноухого и благородного  животного, лягнувшего мёртвого льва:

И я его лягнул, пускай ослиные
копыта знают.

Думаем, что статья Сосновского вызовет взрыв негодования среди писателей, но со своей стороны мы считаем необходимым привести некоторые мысли, навеянные статьёй, и тем самым развенчать «забористого фельетониста».
Л. Сосновский пишет: «До периода «Москвы кабацкой» у Есенина почти отсутствует любовная лирика. Больше описания природы да религиозно-философские излияния о любви к святой Руси.
И только сквозь хулиганскую дымку вступает в поэзию женщина».
Поэзия Есенина — это сама природа, а не её описания, а в «религиозно-философских излияниях» — ни одного слова о любви к святой Руси.
А разве не просил Есенин считать всех его «Богородиц», «Микол» и прочих — сказочным в поэзии? А разве есть у него эпитет к слову Русь — «святая»? «Святая» — это плод фантазии досужего фельетониста. Да и к чему говорить о религиозном направлении в поэзии Есенина, если заголовок статьи — «Развенчайте хулиганство»? Разве мало написано о Есенине? Разве это не стремление к недооценке поэта?
Дальше. «И только сквозь хулиганскую дымку в поэзию вступает женщина». А «Персидские мотивы» — «Шаганэ, ты моя, Шаганэ!»
А «Письмо к женщине»?
Здесь тоже дымка хулиганства? Нет. Это нежнейшая лирика наших дней.
Если Есенина нарекли великим национальным поэтом, то нарекли подлинно по заслугам, и Сосновскому придётся переменить три шкуры, чтобы убавить хоть крупицу славы Есенина.
А может, его статья была написана с «похмелья», потому что выводить идеологию Есенина из одного-двух стихотворений, не приводя их полностью и забыв «Балладу о 26», «Поэму о 36» и другие, очень опрометчиво и рискованно, даже для такого «литературно-грамотного» человека, как автор вышеприведенной статьи.
Л. Сосновский приводит выдержку из стихотворения:

…Льётся дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.

И говорит: «Даже малограмотному в поэзии видно, что слово «купол» приплетено здесь для рифмы». А другому «шибкограмотному» и не видно, какой прекрасный образ в льющемся куполе дней. Купол льётся (отливается) из розовых дней, которые проходят и в которых было всё, что Есенин не скрывал…
Выходит, что рано давать Сосновскому Есенина, поучиться ему надо на сказочках для младшего возраста, если он не понимает, не чувствует оттенков родного языка, в то время как мы, далёкие белорусы, сердцем поняли Есенина, почти на зная русского языка.<…>
О «политическом запахе есенинщины» много можно сказать обвинительных слов, но Сосновский взял не то, что в самом деле плохо и не выдержано.

Жалко им, что Октябрь суровый
Обманул их в своей пурге…

А разве нет недовольных Октябрём, только самые близорукие не знают этого, и нет ничего удивительного, если:

Удалью точится новый
Крепко спрятанный нож в сапоге…

Обвинять Есенина в идеологических срывах нужно не с налёта, а внимательно читая и анализируя его творчество, и, если он будет обвинён, то не такими «мастерами литературного дела», как Сосновский.
Выступление против хулиганства мы горячо приветствуем, но зачем пятнать имя поэта ловко замаскированной клеветой, ни в каком случае не заслуженной Есениным?
Мы, группа белорусских поэтов, посылаем настоящее письмо с целью высказать наши мысли о Есенине, как людей другой национальности.
Может быть, Есенин даже слишком горячо относился к своей Руси, но иначе он не был бы национальным поэтом.
Он внёс новое, он истинный художник, надо только хорошей критике подготовить как следует читателя к изучению Есенина, а не нападать, как попало, лая на разные голоса.
Далёкие национальности СССР выскажутся о Есенине, потому что он великий поэт и художник, и тем самым смоют тень, наложенную неосмотрительно статьёю Сосновского.
«Шила в мешке не утаишь».
С товарищеским приветом: группа белорусских поэтов.
23 сентября 1926 г.
БССР, г. Минск».

Необходимо отметить, что это был не только высокоморальный, но и по тому времени очень смелый поступок молодых белорусских литераторов. Ведь Льва Сосновского, в своё время готовившего расстрел царской семьи, знали тогда все. Он являлся редактором нескольких важнейших газет, жил в Кремле и «делал погоду» в идеологической жизни страны, а позже, кстати, был расстрелян, как враг народа.
Поэтому журнал «Красная новь» не опубликовал это письмо. Найденное почти через три десятилетия известным есениноведом, доктором филологических наук Юрием Львовичем Прокушевым, оно впервые увидело свет в 1955 году в альманахе «Литературная Рязань», когда троих его авторов уже не было в живых.

* * *

Творчество Сергея Есенина отозвалось также и в ранних стихах белорусских поэтов последующих поколений, таких, как Максим Танк, Пимен Панченко, Алесь Жаврук, Леонид Гаврилов, Микола Сурначёв, Аркадь Кулешов, Сергей Граховский, Пётр Волкодаев, Дмитрий Ковалёв, Микола Аврамчик, Нил Гилевич, Рыгор Бородулин, Генадь Буравкин, Евгения Янищиц и многие другие.
Попробуем проследить это влияние на творчестве Народного поэта Белоруссии Аркадия Кулешова. По его же свидетельству, начинал он писать стихи в конце двадцатых — начале тридцатых годов под воздействием очень популярного в то время Владимира Маяковского. Однако скоро понял, что получается что-то не то. А тут попала в руки книжечка уже опального Сергея Есенина, которая впечатлила начинающего поэта своей беспощадной правдивостью, близкими его сердцу сельскими мотивами, неожиданными ёмкими, истинно волшебными образами. Он понял всю их глубину и непреходящую красоту. Особенно таких стихов как «Отговорила роща золотая», «Собаке Качалова», «Несказанное, синее, нежное»,    «Каждый труд благослави удача» и других. А ещё больше — поэма «Анна Онегина». Она стала для него самой любимой, и которую он уже в начале 70-х так чутко и точно переведёт на родной язык. Помните такие строки из поэмы?:

И вот я опять в дороге.
Ночная июньская хмарь.
Бегут говорливые дороги
Ни шатко, ни валко, как встарь.
Мелькают часовни, колодцы,
Околицы и плетни
И сердце по-старому бьётся,
Как билось в далёкие дни.

Как просто, легко, скромно, но в тоже время глубоко поэтично Сергей Есенин повествует о своей поездке на родину, будто непринужденно ведет неторопливую беседу с каким-то хорошим знакомым.
И как тут отделаться молодому поэту от соблазна, чтобы самому не попробовать писать так же правдиво и привлекательно?! И вот какие строки с сохранением есенинской ритмичной структуры кладутся у него на бумагу в стихотворении «Из дневника бригадира»:

Каня запрагаю у калёсы,
Дугу закладаю у гужы.
Вязу i сярпы я, i косы,
I граблi у свой стан на Сажы.
Мiнаю яры, ясакары,
Гудзе i гудзе авадзенъ;
Па грэчках вiльготных, па хмарах
Пfзнаю я заутрашнi дзень.

Это был 1935 год, когда молодому белорусскому поэту исполнился всего 21. И ему было чему поучиться у мастера.
Но, как отметил Сергей Граховский, «тот, кто в молодости полюбил поэзию Есенина, не разлучается с нею всю жизнь». Именно так случилось и с Аркадием Кулешовым. Уже в зрелом возрасте он по примеру своего старшего русского собрата пишет поэму о событиях Октябрьской революции и даёт ей название «Песня о славном походе». У Есенина, как известно, поэма на эту тему называется «Песнь о великом походе».
Однажды в минуты душевного непокоя Сергей Есенин написал стихотворение, где есть такие строки:

Нет любви ник деревне, ни к городу,
Как же смог я ее донести?
Брошу всё. Отпущу себе бороду
И бродягой пойду по Руси

Позабуду поэмы и книги,
Перекину за плечи суму,
Оттого что в полях забулдыге
Ветер больше поёт, чем кому.

Его примеру в 1937 году в панской Польше следует Михась Машара, у которого в груди «цвiце вандроуная туга»:

Iду расхрыстаны i босы,
3 вандроунай торбай на кiю.

Видимо, подобное настроение было в один из дней 1973 года и у Аркадия Кулешова, когда в его душе появилась смута, а в голову пришли невесёлые мысли. Но, поскольку бродяжничество, даже и поэтическое, давно вышло из моды, Кулешов «согласен» в таком случае податься в пастухи. С такой же холщёвой сумой за плечами, как у Есенина и Машары.

Калi думкi не ладзяць з радкамш,
Цi не лепш, чым гiбецъ ад тугi,
Чым зайздросцiць другшм ш лакцямш
Iх расштрухваць, —
пайсцi пастухi?
Як належыць, у зрэбную кайстру
Хлеба чорны акраец кладу,
Лясну пугай, даверанай майстру,
I ганю на папас чараду.

Пимен Панченко, находясь во время войны в Иране, где состоялась тегеранская конференция с участием глав государств антигитлеровской каолиции, невольно вспоминает «Персидские мотивы» Сергея Есенина и вслед за ним  создаёт возвышенно стилизованные под древнюю Персию строки:

I калi гарачымi вачыма
3-пад чадры iранка шугане.
Мiмаволi ты прашэпчаш iмя,
Чутае калiсьцi — Шаганэ…

А, увидев вдали от родины необычную для тех мест берёзку, он чисто по-есенински, обнимает её, «как жену чужую».
Стихи и поэмы Сергея Есенина хорошо знал Якуб Колас. Однажды он с воодушевлением отметил: «Сергей Есенин! Это здорово! Вот это настоящая, неисчерпаемая сила любви к человеку и родной русской природе!»
И ещё: «Написал — будто сам себе на памятнике выбил: «Как прекрасна земля и на ней человек…» Так и выбил—золотом….»
Петрусь Бровка, в свою очередь, считал, что если смотреть на Есенина, «нужно шапку поддерживать». А Максим Танк посвятил этому, по его выражению, «тонкому, душевному лирику», автору «одной из самых светлых и лирических поэм в современной советской литературе «Анны Онегиной «два своих собственных стихотворения. Кстати, так поступали многие белорусские поэты и раньше, и позже.
Язэп Пуща, побывавши в 1957 году на родине песенного собрата в невероятно красивом селе Константинове Рязанской области, писал:

Тут любяцъ шапацець асiны,
Калi вятры цалуюцъ iх…
Спявау ад сэрца ты Расii,
I у сэрцах голас твой не сцiх.
Iшоу свавольны, светла-русы
I маладой вясне быу рад.
Любiлi мы на Беларусi
Твой рускi у песнях жар ш лад. <…>
На нiве родной песнi сеяу
Пяснярскай шчодраю рукой.
Я чую голас твой, Ясенiн,
Над светлой рускаю ракой.

Некоторые белорусские поэты выразили свои восхищение и очарование творчеством Есенина в прозе. Основательно, веско и откровенно. Как, например, Нил Гилевич в своей автобиографической повести «Переживши войну». Автор вспоминает 1946 год, когда сосед, вернувшийся с войны, читал ему, 15-летнему подростку, переписанные в тетрадь «Письмо матери», и другие есенинские произведения:
«Я слушал, онемевши. Сила сцепленных в строки слов казалась мне невероятной, и радостному удивлению моему не было границ. После «Письма…» он прочитал «Женщине», «Не жалею, не зову, не плачу», «Отговорила роща золотая…» и ещё несколько — как стало для меня очевидно позже — самых лучших стихотворений поэта. Чем дальше я слушал, тем сильнее охватывало душу чувство какого-то удивительного смущения, едва не полной растерянности. До этого я читал стихи многих-многих поэтов, особенно те, что печатались в газетах и журналах, читал и статьи о поэзии — прежде всего в наших белорусских изданиях, и имел довольно определенное представление об этом жанре литературы. То, что я слышал теперь — даже в безбожно обелорушенной подаче моего соседа, — показалось мне совсем иным, не похожим на всё, что читал раньше. «Как же это? — не мог я собраться с мыслями. —Это же он… всё о себе самом! О своем личном. Он же… всю душу навыворот! Про все свои переживания, про такие чувства, что… И не стыдится, и не боится, что подумают… А каким языком, какими образами все это!..»
Я не находил слов, чтобы оформить мысли, чтобы овладеть этим первым впечатлением, разобраться в нём. Но главное становилось понятным: вот как искренне можно писать в стихах о себе! Не о ком-то там ином, постороннем, — а о самом себе!
В тот же день, с позволения хозяина тетради, я переписал стихи Есенина в свой маленький самодельный блокнотик. Позже он где-то потерялся — скорее всего кто-то из одноклассников одолжил его, но беды не было; я знал уже те стихи наизусть. По правде говоря: пока переписывал — запомнил их.
С того времени прошло около сорока лет. Вспоминаю — и благодарю судьбу, что так своеобразно она свела меня с гениальной лирикой одного из самых больших поэтов мира и открыла для меня наиценнейшее качество поэзии, какое я определяю теперь, как мужество лирической исповеди. Ощущение этого качества, этой его загадочной красоты и силы, как и мою веру в бесспорность именно такого пути к сердцу читателя, потом долго и настойчиво убивали во мне толстокожие критики. Но разве это можно в душе уничтожить, искоренить?»

* * *

«Глазами России» назвал однажды Сергея Есенина Рыгор Бородулин.
— Было время,— писал он в 1987 году .в статье «Синеокая поэзия», — когда Россия без Есенина казалась колоколом с вырванным языком, но выяснилось, что и тогда молча она говорила Есениным, мыслила и думала Есениным, верила и веровала по-есенински. Да вот пора пришла, и Россия приобрела голос, и оказалось, что этот голос — Сергей Есенин.
Белорусская поэзия навсегда благодарна молодому русскому мастеру. Когда-то «молодняковская» поэзия и чумела, и хмелела, до самозабвенья влюбленная в есенинское слово, в есенинские образы. Выйдя на деревни и даже подчеркнуто «деревенствуя», если можно так сказать, наша поэзия сначала преемственно, а потом и творчески освоила такое неповторимое явление в мире литературы, как творчество Сергея Есенина…»
Тут к месту привести и пример неподдельного внимания самого Сергея Есенина к молодым литераторам страны. Когда первый белорусский пролетарский поэт Михась Чарот встретился в «Стойле Пегаса» с Сергеем Есениным, Сергей Александрович сказал, что ещё до революции ему было известно имя Янки Купалы, что он читал стихи Янки Купалы, переведенные на русский язык Иваном Белоусовым. И попросил Михася Чарота прочесть ему что-нибудь по-белорусски. Чарот прочитал русскому собрату свою известную поэму «Босые на пожарище». Говорят, они поняли друг друга.
Рассказав читателям про этот случай, Рыгор Бородулин написал стихотворение «Есенин слушает Чарота», которое мы помещаем ниже:

Ясенiн слухае Чарота

Прасмiшкi i кпiны,
Свой сцiснiце рот,
Здзiуленне, заслухайся,
Дрогнуушы.
У «Стойле Пегаса»
Мiхась Чарот
Чытае Ясенiну
«Босых на вогнiшчы»
Ясенiн
Янку Куполу чуу,
I у перакладзе чытау
Надоечы.
Цяпер,
Сонцавейны свой сцiшыушы чуб,
Беларускую мову
Слухае стоячы.
Кажы,
Пераскочыушы рэчку, гоп.
Беларускую —
Белую, незачэрненую
Зразумець i не тужыцца
Марыенгоф,
Ясенiн
Жытнiм словам вячэрае.
Прыцмоквае:
— Лепшы.
А тут за рукау
Разанскi «леший»
Па-свойску тузае.
Цi гэта мядзведзь,
Цi пярун зарыкау
Цi чарацiнка
Зайшлася музыкай.
А у кожным слове
Свой смутак, свой боль,
Ясенiн смяецца узрадавана:
— Хоць ён не iмага,
Як мы з табой,
Паэт сапраудны,
А значыць — брат ён нам…
I хоча Пегас
Перепасцi брод
У рэчцы
Забытлiвай вечнасцi
На беразе двое —
Гаротны чарот
I клён неапалы
Сонцам прасвечаны…

(В действительности Мариенгоф не мог присутствовать при этой встрече, поскольку она состоялась осенью 1924 года, когда М. Чарот учился в Москве, а в это время Мариенгоф избегал встреч с Сергеем Есениным).
Многое сделал Рыгор Бородулин и для того, чтобы гениальный русский поэт «заговорил» по-белорусски. Он с большим душевным трепетом перевел на «матчыну мову» довольно значительную часть произведений Сергея Есенина, которая вместе с переводами Аркадия Кулешова составила книжечку «Выбранае», что увидела свет в издательстве «Мастацкая лiтаратура» в 1976 году.
К большому сожалению, второе издание произведений Сергея Есенина на белорусском языке так и не осуществилось. А сделать это можно было бы и нужно. Тем более, что переводом этого русского классика занимались не только два названных белорусских литератора. Первым такую большую работу начинал Владимир Дубовка. Потом его поддержали Алесь Дудар, Анатоль Астрейко, Михась Калачинский, Алесь Бачила, Микола Шабович, Виктор Леоненя, А. Кирикович и другие известные и малоизвестные поэты. И это хорошо. Ведь белорусы всегда шли и идут к неисчерпаемому роднику чистой и освежающей душу есенинской поэзии.
Как подчеркнул в свое время Рыгор Бородулин: «Сегодня есенинская душевность стала необходимой не только славянскому миру. Поэзия чародея русского слова преодолела языковые рубежи, и на родине, и на чужбине, оставаясь, как и прежде привлекательной загадкой».

Social Like