БАБЛОЯН Р. Поэт, художник, танцовщица

PostDateIcon 29.11.2005 21:00  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 10733

Роберт Баблоян

Поэт, художник, танцовщица


Большая Садовая, дом № 10. Здесь и помещались мастерские некоторых известных московских художников двадцатых годов двадцатого века. На площадке седьмого этажа на двери под табличкой «38» на гвозде висит клочок бумаги. На ней небрежная надпись: «Товарищи воры! Не лезьте, пожалуйста, в мою квартиру, так как в ней нет ничего ценного. Иначе можно только зря сломать себе шею, если хозяин выйдет вам навстречу». И подпись — Якулов.

Мастерская Георгия Якулова — или, как его называли друзья, Жоржа Прекрасного — была одним из популярнейших уголков богемной столицы. Здесь можно было встретить, как говорится, «всю Москву» — от наркома просвещения Луначарского до безвестного начинающего художника-футуриста...

Вот и сейчас из-за неплотно закрытой двери слышится громкий хохот, музыка, шум и гам...

В дверь позвонил и. Худощавый и энергичный Жорж, прервав свой танец, поцеловал ручку своей полуобнаженной обиженной партнерши и бросился к дверям. На секунду остановился у висящего в коридоре овального зеркала, быстро поправил пробор, идущий посередине головы, провел пальцами по квадратным усикам и вышел на лестничную площадку.

— О, дорогой Шнейдер, как я рад Вас видеть... Да еще с такой великой персоной — Королевой танца! Прошу, прошу... друзья!

Бледнолицый юноша с козьей бородкой резко остановил патефон. Все собравшиеся неожиданно замерли в своих позах. Кто-то, глянув на свои карманные, полушепотом промолвил:

— Что-то они рановато... Первый час ночи!

Королева величаво, но без подчеркнутой помпезности большими шагами прошла в переднюю. Там небрежно сбросила с себя дорогую шубу на вытянутые руки гостеприимного хозяина, слегка поправила струящийся мягкими складками хитон, направилась было к свободному креслу, но тут послышались выкрики:

— Штрафную... штрафную ей, — это был голос присутствовавшего здесь нашумевшего в эти годы поэта-имажиниста Анатолия Мариенгофа. — Жорж, давай наливай!

Сопровождавший Королеву ее секретарь-переводчик Шнейдер тут же перевел значение слова «штрафную».

А Жорж в экзотичном фиолетовом френче деликатно взял гостью за локоть и подвел к маленькому столику, заваленному полупустыми бутылками, закуской, словом, всякой снедью — сладкое с горьким вперемежку.

Он налил половину граненого стакана водки и на вытянутой ладони, словно на золотом подносе, протянул Королеве:

— Силь ву пле, мадам!

Мадам спокойно, без кокетства взяла стакан и медленно стала пить под улюлюканье полупьяной братвы:

— Пей до дна, пей до дна, пей...!

Выпила. До дна. Поставила стакан и после короткой паузы сказала:

— Мерси, мерси боку! Жорж, он же Георгий, он же Геворк Якулян — по свидетельству о рождении — ладонью показал Шнейдеру «стоп». Мол, переводить не надо, а сам полувсерьез-полушутя перевел:

— «Мерси» — и по-армянски, и по-французски означает «спасибо», а «боку»? — Он тут рукой показал на полуметровый макет будущего своего памятника и закончил, — «боку» — это намек на то, что в городе Баку со временем будет воздвигнут гениальный памятник гениального Георгия Якулова 26 гениальным Бакинским комиссарам. Все, кроме Королевы, громко захлопали. Надо сказать, что Якулов и в действительности изучал французский язык в начальных классах Московского Лазаревского института восточных языков, да и неоднократные визиты в Париж даром не прошли.

Анатолий Мариенгоф в это время, шурша серебристой бумагой, развернул плитку шоколада и протянул Королеве. Та, улыбаясь, взяла, поблагодарила кивком головы и положила на тот же столик. Он внимательно разглядывал лицо и одежду заморской гостьи, будто готовился написать ее портрет. Правда, через много лет он издал книгу «Роман без вранья», в которой описывает, какой увидел ее в гостях у Якулова.

«Красный, мягкими складками льющийся хитон; красные, с отблеском меди, волосы; большое тело. Ступает легко и мягко». Пока гости переговаривались между собой, судача о наряде и ароматах Королевы, к Георгию подскочил уже навеселе поэт Александр Кусиков (он же Сандро, он же — Кусикян, он же - автор слов популярной в те годы песни «Слышу звон бубенцов издалёка») и полушепотом спросил:

— Может, попросим знаменитую Босоножку сбросить туфли и станцевать?

Георгий также полушепотом ответил:

— Сандро, тебе надо перейти на лимонад, но лучше — проводи полуобнаженную обиженную Розетту до дверей: видишь, она уже чернобурку закрепила на шее.- А потом громко обратился к присутствующим:

— Господа, простите, товарищи, я хочу представить вам нашу дорогую гостью, о которой многие из вас слышали, но, может быть, не все и не все о ней знаете...

Тут Георгий громко закашлял (это с ним бывало часто: он от раны, полученной еще в Маньчжурии, страдал болезнью легких)

— Эта великая женщина, — продолжал Якулов, — родилась на берегу Тихого океана,в американском городе Сан-Франциско, но своим искусством покорила не только обе Америки, но и всю цивилизованную Европу. Глубоко и серьезно изучив традиции танца Рима и Древней Греции через наскальные рисунки и изображения на античных вазах, она создала новый вид танца, новое его видение. Хорошо о ней сказал поэт Максимилиан Волошин: «Дункан танцует все то, что другие люди говорят, поют, пишут, играют, рисуют. Она танцует Седьмую симфонию Бетховена и Лунную сонату, она танцует стихи Горация и идиллии Мосха и т.д.» Ей аплодировали великие мира сего: и король Англии, и гениальный Роден, и Чаплин, и даже Ленин. Ее мечтой было и остается желание обучить тысячи детей высокому и благородному искусству танца. Этим она уже занималась и в Германии, и во Франции. И вот теперь приехала к нам в Россию с той же целью. Друзья, налейте стаканы, я прошу всех мужчин опуститься на одно колено. Выпьем до дна эту святую жидкость за эту великую женщину. Поприветствуем аплодисментами нашу гостью — Великую женщину - Айседору Дункан.

Все в точности исполнили просьбу Георгия, только один человек — голубоглазый и светловолосый поэт — друг Сандро — опустился на оба колена. Наверное, по старинной привычке, ведь когда-то он учился в церковно-приходской школе в Рязанской губернии. Шнейдер в это время полушепотом переводил слова Георгия. Потом Мариенгоф галантно проводил ее до дивана и подложил ей под локоть цветную продолговатую восточную подушку-мутайку.

— Сандро, — крикнул Георгий, — ты не захватил сегодня свою балалайку?
— Нет, я не знал, что здесь будет госпожа Дункан.
— Тогда попросим, может, Сергей нам что-нибудь...

Георгий еще не успел договорить фразу, как Сергей, поправив ремень с гребнем на белой своей косоворотке, вспрыгнул на табуретку, словно вышел на сцену, двумя руками провел по волосам и начал:

Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей, —
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей.

Все присутствующие внимательно слушали очень яркую и взволнованную речь поэта, будто с кем-то спорящего, только Дункан, которая почти ничего не понимала, глазами смотрела на поэта, а руками из красной сумочки достала шелковый платочек и аккуратно вытерла помаду с губ.

— Кто это? — спросила она у Шнейдера.
— Есенин, Сергей Александрович, знаменитый русский поэт, — ответил тот.
— Е-зе-нин... Е-зе-нин, — повторяла она, как школьный урок, пытаясь запомнить это слово. Поэт продолжал читать:

...Я сегодня снесся, как курица,
Золотым словесным яйцом...
...И тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, —
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли...

Сергей также ловко спрыгнул с табуретки и — прямиком подбежал к Дункан. Она улыбнулась и, как бы раздвигая занавес, открыла ему свои объятия. Есенин крепко прижал ее к себе и на миг захмелел от ее почти оголенного тела и аромата французских духов.

— Изадора! Моя Изадора! — только и произнес он. На большее не хватило сил. А может, слов. А может, дыхания.

Трудно было догадаться, какими были эти объятия: материнскими (ведь она была на 17 лет старше его), благодарной слушательницы (но она не понимала языка поэта) или потенциальной поклонницы (если не сказать больше)? Дункан откровенно поцеловала Есенина в губы и мягко опустилась на низкую софу на белых ножках. Есенин опустился перед ней на колени, обхватив ее ноги. Дункан запустила руки в его светлокудрые волосы, медленно приговаривая:

— За-ля-та-я га-ля-ва... за-ля-та-я га-ля-ва...

Воцарилось молчание.Юноша с козьей бородкой, проводив полуобнаженную обиженную, вернулся, кинулся к патефону и поставил пластинку с песней «Брызги шампанского».Но тут слово попросил Кусиков (он же — Сандро, он же — Кусикян):

— Тамада, тамада, — обратился он к Якулову, — у меня есть тост.
— Ну давай, говори, — Георгий громко закашлял, глядя в сторону патефона. Музыка замолкла.
— Господа... простите, товарищи, — начал Кусиков, — наполните, пожалуйста, бокалы, я хочу предложить тост за Сергея Александровича Есенина. И не потому, что он мой близкий друг, и не потому, что в прошлом месяце ему исполнилось 26 лет и он на год старше меня, и не потому, что он так вдохновенно прочел свои прекрасные стихи, а потому, что он один из величайших поэтов России и один из основоположников имажинизма. Наш лозунг вы знаете. Мы — ювелиры жеста, разносчики краски и линии, гранильщики слова. И мы, окидывая пройденный путь Есенина, видим, как много он сделал за эти десять лет, подарив нашим читателям прекрасные стихи, которые так и ложатся на музыку... Жаль, что я не захватил гитару... Я предлагаю выпить за здоровье Есенина!

Дункан попросила Илью Шнейдера перевести слова этого молодого темноволосого поэта. Тот перевел:

— Он говорит, что Есенин — гений и на его стихи можно слагать песни...

Дункан еще раз обняла Есенина и поцеловала... совсем не по-матерински.

Гости тихо-тихо стали расходиться.

Анатолий Мариенгоф, хотя и был всех моложе: на год — Кусикова, на два — Есенина и на 13 лет — Якулова, выглядел среди них самым солидным: и одеждой, и поведением, и даже ростом был выше. Он был дворянского происхождения, владел французским языком и носил высокий цилиндр. Он подошел к Дункан, низко поклонился ей, поцеловал ручку:

— Оревуар, мадам!

Когда в мастерской осталось мало народу, Дункан стала расхаживать по помещению, разглядывать висящие и стоящие на полу работы Якулова, трогала маленькие скульптурки восточных божков — то ли китайских, то ли японских — и, подойдя к большим окнам, выходящим на Большую Садовую улицу, сказала на французском:

— Да, Москва — красивый город. Не хуже Парижа!

От входных дверей мастерской вверх шла небольшая деревянная лестница, как бы на второй этаж. И, повернувшись к Якулову, спросила: «Месье, можно ли посмотреть, что там наверху, там тоже есть картины?» — «Конечно, можно, дорогая», — ответил художник, подойдя к ней, чтобы сопроводить ее...

— Я ее провожу, — резко кинулся к Айседоре Есенин и взял ее за локоть, — пошли!

Якулов поставил пластинку с песнями Вертинского, и они с Ильей Шнейдером под музыку стали приводить в порядок мастерскую: убирать пустые бутылки, использованную посуду, да и валявшиеся тут и там папиросные окурки.

...В четвертом часу ночи Шнейдер, Дункан и Есенин покинули мастерскую Якулова. Оглянувшись на дверь, прочтя записку «товарищи воры!...», Илья Ильич подумал: «Интересно, кто кого сейчас украл — Есенин Дункан или Дункан Есенина?» Молча улыбнулся и почесал за ухом.

P.S. К месту вспомнить, что ровно через полгода — 10 мая 1922 года, из этого же дома, из мастерской Жоржа Прекрасного (он же — Георгий Якулов, он же — Григор Якулян), Сергей Есенин и Айседора Дункан отправились в Германию.

10.08.2004

 

Social Like